Легенда Татр
Шрифт:
– Панна Людмила, – ласково заговорила Терезя, – панна, это вы? Не пугайтесь! Пойдемте с нами в шалаш! Мы вам дадим молока, сыру.
Но когда она хотела взять ее за руку, полуголая женщина издала крик отчаяния.
– Сумасшедшая, – сказал Мардула. – Рехнулась. Оставь ее.
– Нельзя нам ее оставить. Волки ее съедят, либо замерзнет, либо умрет с голоду. Гляди, как исхудала-то, бедная! Кожа до кости! Франек, отойди, – может, она со мной пойдет.
Мардула отошел и спрятался за большим деревом. Терезя села рядом с лежащей девушкой, но вся ее нежность и уговоры не помогли; когда же она хотела взять бедную сумасшедшую на руки, та
Мардула вздрогнул и закричал:
– Оставь ее! Пусть делает, что хочет! Значит, так ей суждено! Это воля смерти.
Терезя в страхе отступила, а голое существо вскочило с земли и стало поспешно удаляться.
– Пропадет, – печально сказала Терезя.
Безумная уходила. Она быстро направлялась к скалам, нависшим над Каспровой долиной.
– Уйдем, – сказал Мардула. – Это воля духа. У меня даже волосы дыбом встали. Уйдем!
Они торопливо отошли. Беата скрылась среди валунов.
– Мне ее страсть как жалко, – сказала Терезя.
– Тсс! Не говори ничего. Над духом человек не властен.
– А почему ты знаешь, что это воля духа?
– Да холод меня пробрал сразу, никогда я еще такого ледяного холода не чувствовал. Мне отец рассказывал: когда старому Яжомбеку на охоте суждено было сорваться с горы, у всех у них вдруг мороз по коже пробежал и пальцы словно примерзли к лукам. Не успели две молитвы прочитать, как Яжомбек сорвался и грохнулся и пропасть, – там он и поныне лежит. Это воля смерти.
– А они не могли его удержать?
– Могли бы. Мой отец шел перед ним, а сын Яжомбека – за ним и даже руки к нему протянул. Но уже прилетел дух. Дух гонит перед собой человека, как мать – ребенка в хату. Дед Яжомбека говорил потом моему отцу: «Я уже за два года перед тем чуял, что вокруг сына моего дух ходит. Я знал».
Терезя содрогнулась.
– Раны Христовы! – прошептала она, – Иисусе, Мария, смилуйтесь над ней и над нами тоже! Крот уже наверное помер, вот она и бродит одна… Страшно… я бы с гор этих ушла…
– Э, везде одинаково, – возразил Мардула, – Не хватило у бога счастья для человека. Дал он счастье воде, земле, солнцу, дал звездам и месяцу… Горя человеческого не знает ни дерево, ни трава, ни корова, ни овца. А человека бог сотворил последним, и для него не хватило счастья, божьего дара. Так-то…
– Ей уже, может, конец пришел…
– И то может быть… Сядем подальше.
Внезапно ужасный крик прорезал воздух. Франек и Терезя припали лицами к земле.
– Помилуйте нас, все боги! – твердил Франек. – Ей уже не было спасения… Помилуйте нас, все боги, небесные, земные и боги ада. Аминь!..
Всего недели две после троицына дня в горах было спокойно. Потом над озерами в Новотаргской долине стали кружиться громадные стаи белых чаек с длинными, узкими крыльями. Они прилетали всегда перед весенним разливом в Подгорье, но в таком множестве их еще не видывали. Мужики из этого заключали, что разлив будет сильный, сильнее, чем обыкновенно, потому что эти птицы чуют воду. И дрогнула Новотаргская равнина.
За неделю до праздника Ивана Купалы два дня шел сильный дождь, а на третий день, в три часа пополудни, все небо со стороны Оравских Татр покрылось черными тучами. Несколько раз прогремел гром, и туча разразилась дождем. Дождь не хлынул, а прямо-таки обрушился на землю. В одну минуту реки стали вздуваться, точно нажравшиеся змеи. В Людзимеже разлились оба рукава Дунайца: и тот, который проходит возле костела, и тот, на берегу которого живут Гапка и Ветряный Куба, рыбак.
Между этими руслами, боковым и главным (под костелом), простирается широкая, в значительной своей части травянистая равнина, называемая Каменцем, она служит общим выгоном, по ней же скот возвращается с более отдаленных пастбищ, из Зардзавицы и других мест, и у самой деревни переходит реку вброд. Отсюда видны с одной стороны Марушинские и Рогожницкие горы и цепь Татр, а с другой – Горцы, Ключики, Бабья гора и Оравская возвышенность.
Скот пасли в Людзимеже дети; реку они знали хорошо, а волков летом бояться не приходилось, тем более что леса поблизости не было. Дожди их не смущали, но когда быстрые извилистые ручьи, текущие из Краушова, Длугополья и Черного Дунайца, из Косцелецкой и Хохоловской долин, стали вдруг прибывать и подниматься на глазах, заливая окрестную равнину, – дети всполошились и погнали скот к реке, пока еще можно было перейти ее вброд.
Однако прилив был так силен, что животные не могли бороться с ним, и первые же коровы из тех, что послабее, были опрокинуты волнами и понеслись по течению. При виде этого остальные бросились прочь от воды и от берега, пастушата кричали и плакали, а собравшиеся на другом берегу бабы вторили им.
Жители деревни стали сбегаться на берег. Мужики из ближайших домов побежали за лошадьми, – а лошади у них были рослые, издавна ездившие в Венгрию за вином и в Величку за солью, – и верхом въехали в реку, спеша на помощь. Но хотя несколько смельчаков на самых лучших лошадях добрались до противоположного берега, все же они не смогли взять на лошадей и спасти всех ребятишек. Оставшиеся в отчаянии хватались за штаны мужиков, за хвосты лошадей; несколько детей, со страху ли, или оттого, что некому было их взять, остались на острове. Мужики плетьми загоняли коров в реку, рассчитывая, что если окружить их лошадьми, то можно будет перегнать на другую сторону. Но коровы не слушались, а вода все прибывала. И мужики, захватив лишь детей, бросились назад; маленький Ясь Чайка, висевший на хвосте Бырнасова серого жеребца, упал, и его унесло течением.
Таким образом, мать его Ганка почти в один и тот же миг лишилась трех коров, которые утонули, первыми войдя в Дунаец, и сына; она каталась по земле, рвала на себе полосы и выла:
– Лучше бы у меня все дети потонули, только бы коровы остались. Лучше бы у меня все дети потонули, только бы коровы остались!
Ибо от детей один убыток, а от коров – польза.
У Ганки было еще трое детей, они с плачем бегали вокруг обезумевшей от отчаяния матери.
Скоро река выступила из берегов: с двух сторон хлынули бурные потоки, а остров, на котором осталось два-три десятка коров и несколько пастушат, стало заливать. Шум волн уже заглушал мычание коров и вопли детей.
Вдруг прибежал Ендрек Фит и громко закричал:
– Где Зося? Где моя сестра Зося?
Он рубил в ближнем лесу дрова и, бросив топор, помчался на помощь, потому что знал, что Зося с коровами ушла за реку, а паводок ожидается грозный.
– Там она! – И войт Сопяж указал ему рукой за Дунаец, потому что Зосю некому было взять на лошадь.
Ендрек бросился в воду. Сильный, молодой парень спиной и руками боролся с течением до середины реки, но больше не хватило сил. Он поднял руку, согнулся, кинулся вперед, однако против волны не устоял, покачнулся, упал, и его унесло течением.