Легенда Татр
Шрифт:
За Татрами умели защищаться от разбойников, и в конце концов набеги эти вызвали взаимную ненависть, а со стороны венгров – жажду мести. В Польшу идти было незачем, но когда ловили кого-нибудь из поляков, с ним расправлялись. Били, пытали, казнили, вешали на виселицах и на деревьях; погреба липтовских и оравских замков наполнились узниками. Многих, уличенных в грабежах или намерении ограбить, убивали на месте или в имениях и замках знати. Если даже кое-кто из мужиков и поправлял свои дела разбойничьим ремеслом и на время избавлялся от нищеты, принеся домой муки либо сала,
С севера Польских Татр надвигался голод, он принимал страшные размеры и вел за собой смерть, а та трудилась до седьмого пота.
Яносик Нендза Литмановский раздавал все, что у него было. Имуществом отца и матери он распоряжаться не мог, но свои собственные сбережения выкапывал в заговоренных местах из-под буков, яблонь и камней и раздавал людям. Он считал это своим долгом, к этому обязывали его гордость и сознание своего превосходства. Он наделял людей щедро, по-королевски, потому что хотел, чтобы люди помнили его и его благодеяния. Он раздавал богатства с видом знатного вельможи, которому не страшно разорение, который ничего не боится и ни от чего не зависит. Но, хотя было у него всего много, все же это была капля в море нищеты; и в конце концов иссякли и его запасы.
Тогда Яносик стал раскидывать умом. Он все чаще и глубже задумывался о том, что мелькало у него в голове еще зимой.
И вот однажды он направился к соседней избе, где жили его двоюродные сестры Кристка и Ядвига с младшим братом своим Войтеком.
Он застал их на «черной» половине, за ткацким станком. А Войтек у окна вырезал ножом полочку.
– Слава Иисусу! Что у вас слышно, девки? – спросил Яносик.
– Да ничего особенного, брат. А у тебя? – отвечали девушки.
– Холст ткете?
– Да.
– А Войтусь все строгает? – сказал Яносик, садясь на лавку у стены.
– Строгает.
– А что это ты строгаешь, хлопец?
– Полочку для ложек.
– Покажи. А ведь хороша! И не надоест тебе это дело?
– Ну, сам знаешь, – отвечала Ядвига, – он готов день и ночь строгать. Погляди, какого святого Мартина он для бабушки вырезал из кедрового дерева.
– Ну-ну! А откуда ж вы знаете, что это святой Мартин?
– Нам-то невдомек, да зашел к нам позавчера Куба Мражничар. Он в этих делах толк знает, сам любых святых может вырезать. Так он сразу признал, что это святой Мартин.
– А ты, Войтек, знал, кого мастерил? – спросил Яносик.
– Нет. Только когда мне Куба сказал…
– Ну, умник, видно, ваш Куба, – заметил Яносик. – Я бы три дня на этого святого глядел, а не догадался, кто он. Ну, оно и не диво, каждый свое дело знает. А кабы завести этого Кубу в лес, так он бы меня на помощь стал звать.
Помолчали; только станок жужжал.
Ядвига, Кристка и Войтек Нендзы жили одни, потому что родители их умерли.
Большой черный кот с сверкающими глазами, сидевший около кадки, встал, выгнул спину, зевнул, задрал хвост, вытянул сперва левую заднюю ногу, потом правую, а потом, подойдя к Яносику, стал тереться о его штаны и мурлыкать.
– Кис! – сказал ему Яносик. – Что же я тебе дам? Ничего у меня нет.
– Да ему есть не хочется, шельме, – сказала Кристка. – Птиц в лесу ловит, недавно зайца задушил. Ему горя мало.
– А людям много, – отозвался Яносик.
– Да, много.
– Такой плач стоит, не приведи господи! – сказала Ядвига. – Люди говорят, что все вымрем. Конец приходит гуралям.
Девки печально вздохнули.
– Я вчера ходила к Флореку, хотела, чтоб он станок поправил, он это дело знает. А он умер.
– Умер Флорек?! – спросил Яносик взволнованно.
– Да, отравился грибом. Пришла я туда, да не знала, как и уйти. У жены ребенок грудной, а грудь высохла, как тряпка. Флорек мертвый лежит на холстине. Трое ребят по избе бродят, ищут, чего бы поесть. Девочка лет семи со ступки соль слизывала. Сука у них ощенилась, пять щенят у нее, и все пищат от голода. Целую ночь мне это снилось. Как вспомню, сердце сжимается. Отнесла им, что могла.
– И хорошо сделала. Страх как бедствуют люди…
– Бедствуют, брат, бедствуют, – поддакнула Кристка.
– Ох, горе!.. – вздохнула Ядвига.
– Девушки! – немного погодя сказал Яносик. – Спойте-ка про разбойника Яносика.
– Эх, брат, не поется, – отнекивалась Кристка.
– А ты тихонько!..
Войтусь поднял глаза на Яносика. Он слышал не раз (об этом говорили все), что когда его двоюродный брат Яносик, разбойничий гетман, обдумывает что-нибудь, он просит петь ему песню о каком-то разбойнике Яносике, который жил в горах много лет назад. И под эту песню всегда надумает такое, что «Земля дрожит».
Девушки тоже знали это и тихо начали одна за другой:
На черных волах пашет Ганка,
И полполя вспахать не успела,
А уж мать зовет: «Возвращайся!
Я хочу тебя выдать замуж,
Хочу тебя выдать за Яна,
За грозного разбойника Яна!..»
Тихо звучала песня, а Яносик уставился в потолок и слушал… Когда же запели о виселице, о которой говорит в песне разбойник:
Кабы знал я об этом прежде,
Что на ней я буду болтаться,
Велел бы ее покрасить,
Серебром и золотом разукрасить:
Снизу бы талеры вдевал,
А вверху золотые дукаты,
Да еще петлю золотую
Для моей головушки буйной!..–
Яносик встал, отодвинул ногой кота и сказал:
– Ну, будьте здоровы! Покойной ночи.
– Покойной ночи, брат!
Яносик пошел к своей избе, а когда очутился около нее, сунул два пальца в рот и свистнул.
Свист разорвал воздух, кое-где залаяли встревоженные собаки.
Вскоре из ближнего леса, где вился в воздухе дымок – должно быть, над чьей-то избенкой, вышел высокий мужик и направился к дому Яносика.