Легенда Татр

Пшерва Казимеж Тетмайер

– Надо прямо сказать, Шимон, нас господь бог хранит, – заметил Мардула. – Кабы не сотворил он Галайды, не быть бы нам здесь – нас бы обязательно повесили.

– А то как же!

– Просто чудо, до чего мне везет! – продолжал Мардула. – Никому так не везет! И денег добыл и из беды вышел. И дукатов этих с собой не взял, только два. Два истратил, а штук сорок оставил у матери, в Ольче. Красивого человека и господь любит. Только знаете, Кшись, не сказывайте людям, что Галайда меня ручищей своей опрокинул.

Ведь этого и не было. Я сам споткнулся, вот и все. Я бы ему не дал наземь себя повалить.

– Э, – сказал Кшись, – жалко его. Я бы его женил. Ей-богу! Играл бы у него на свадьбе, и выпили бы мы…

А Мардула ораторствовал:

– Не беспокойтесь, господь бог знает, что делает! Ведь ему до судного дня стыдно было бы, кабы он позволил меня повесить каким-то липтовским оборванцам! Это раз. А другое – любо ему глядеть на меня, все равно как на цветок. Ну, однако, побежим дальше.

– Только не так быстро. Очень уж печет! Этакая жарища! – отвечал Кшись.

Яносик Нендза Литмановский, засунув руки в разрезы штанов и вытянув вперед ноги, сидел в золоченой зале каштелянского замка в Градке на кресле, обитом красным бархатом, за ним, опершись на чупаги, стояли его друзья: Гадея, Матея, Войтек Моцарный и старый седой Саблик. А перед ним стоял бледный, испуганный каштелян, барон Иво Саланьи; от ужаса руки его бессильно повисли.

– Ваша милость, вельможный пан граф, попрошу дать ключи от казны, – вежливо сказал каштеляну Яносик.

– Казна императорская.

– Теперь я здесь хозяин! Пишите императору: Яносик Нендза Литмановский из Польши, из Нендзова Гроника в Полянах, был здесь и захватил казну… Томек! – обратился он к Гадее. – Бери мужиков и ступай с паном графом за казной.

И, протянув вперед руку, он движением пальца приказал барону повиноваться. Потом он обернулся к сидевшему у стены, красному от бешенства канонику, замковому ксендзу:

– Прошу, ваше преподобие, похоронить Галайду, того мужика, которого нашли в тюрьме мертвым, прежде чем я пришел сюда и взял Градек. Прошу похоронить его, как ваших генералов хоронят.

Надменный, самоуверенный ксендз так и шарахнулся назад и крикнул вне себя от возмущения:

– Ты с ума спятил, хам?

Яносик встал с обитого красным бархатом кресла, подошел к ксендзу, вынул из-за пояса пистолет и, приставив его чуть не к самому носу каноника, поцеловал у него рукав сутаны и сказал спокойно:

– Как вам угодно, ваше преподобие. Я вас насильно заставлять не буду. А все-таки ведь сделаете по-моему?

И он еще ближе поднес дуло к носу ксендза.

– Ну, как же?

Ксендз выругался по-венгерски, вскочил и крикнул:

– Разбойник!

– Ну, это не беда, – спокойно ответил Яносик и пистолетом коснулся его носа.

– Будет по-моему?

– Будет! – крикнул, дрожа от ярости, ксендз.

Яносик снова поцеловал его в рукав и сказал:

– И чтобы скоро было, ваше преподобие, мигом, потому что нам некогда здесь сидеть. А что мы маленько повздорили, это ничего. Мы сердиться друг на друга не будем. Бери мужиков, Матея, и ступай с его преподобием. Похороны Галайде справить, как генералу! Я туда приду. А сотники и десятники пусть следят: купцов, жидов, панов грабить можно. У мужиков, у бедных, у сапожников, у портных, у ремесленников не брать ничего, а еще им дать, если они нуждаются. Разбойник равняет людей!

– Вот видите, крестный, – обратился затем Яносик к Саблику, – мы не позже как через два часа после рассвета сюда пришли, а Галайда был уже мертвый.

– Да.

– А Мардулу с Кшисем никто не видел?

– Никто.

– Это они вдвоем что-нибудь намудрили, а Галайда поплатился. Жаль мужика. Хотел я его показать императору, когда буду с ним в Пеште землю делить. Сильнее его между нами не было. Здоровенного вола поднимал. Хотел я похвалиться, какие в Польше у нас мужики… Есть мне хочется. Эй, гайдук, приведи сюда барана! Жирного!

– Сюда? – спросил испуганный бургграф, которого Яносик принял за гайдука.

– Не болтай языком, а делай, что приказывают! – крикнул Яносик.

Когда барана привели в залу, Яносик подошел к нему, разбойничьим ножом на багдадском ковре перерезал ему горло и сказал:

– А где кухня? Сварите его в молоке, по-пастушески. А мужикам – волов, сколько надо будет. Чтобы вволю мяса было! И нищим дать, да странникам, да всем беднякам. Только пейте поменьше. Кто напьется – двадцать пять раз обухом по шее!

Яносик с тысячью мужиков подошел к Градку так быстро и неожиданно, что сразу взял его. Занял Градек и раздумывал, что делать дальше.

Потом, как подобает владыке, сел Яносик посреди рынка суд вершить. По городу и за городом приказал он объявить, что, если кто имеет на кого жалобу, пусть придет на суд правый.

И вот потянулись словацкие мужики жаловаться на своих панов-мадьяров, а Яносик слушал и запоминал, а тем, кто жаловался на бедность, приказывал давать награбленное золото.

Но в этот же день, после полудня, приехали солдаты, спешно привезенные из Микулаша на телегах. Яносик напал на них, как охотничий сокол на ястребов. Чупага, звенящая кольцами, в его руках разила как молния. Схватился с ним самый могучий из воинов, цыган Франек Бела из Оравских замков, великан с ликом дьявола. Он сражался пеший, топором, которого не удержал бы в обеих руках ни один человек.

– Хам! – закричал он, обрушиваясь на Яносика, как камень с горы на бук, растущий внизу.