Легенда
Шрифт:
— Все живое должно умереть, — сказал Винтар. — Но один только человек всю свою жизнь знает, что он смертей. И все-таки жизнь — это не только ожидание смерти. Чтобы жизнь имела смысл, в ней должна быть цель. Человек должен оставить что-то после себя — иначе он зря живет на свете.
Для большинства людей эта цель ограничивается браком и детьми, которые продлят его род. Для некоторых это стремление к идеалу — к мечте, если хотите. Мы все, собравшиеся здесь, верим в честь — верим, что человек обязан поступать честно и справедливо и что одной силы недостаточно.
Все
Мы судим себя строже, чем судят нас другие. Мы знаем, что умереть лучше, чем изменить тому, что нам дорого.
Ты, Хогун, солдат и веришь в дренайское дело. Ты получил приказ держаться и подчиняешься ему без рассуждений.
Возможность иного выхода просто не приходит тебе в голову, хотя ты и понимаешь других, которые думают иначе. Ты редкий человек.
Ты, Лучник, романтик — но и циник отчасти. Ты насмехаешься над благородными чувствами, ибо слишком часто видел, как благородство уступает более низменным побуждениям. Но втайне ты ставишь себе требования, которые другим не понять.
Ты больше всех нас заслуживаешь того, чтобы жить. Тебя тянет сбежать отсюда — но ты не сбежишь, пока на этих стенах останется хоть один человек. Твоя отвага велика.
За тебя, Рек, мне ответить всего труднее. Ты, как и Лучник, романтик, но есть в тебе глубины, в которые я даже не пытался проникнуть. Ты и чуток, и умен, но руководствуешься чутьем, не разумом. Ты знаешь, что, оставшись, поступаешь правильно — и в то же время знаешь, что это бессмысленно. Разум говорит тебе, что дело проиграно, но чутье велит не верить разуму. Ты из тех редких животных, которые зовутся прирожденными вождями, и не можешь уйти.
Все вы скованы вместе цепями, что тысячекратно прочнее стальных.
И есть еще один — он сейчас придет, — для которого верно все, что я сказал о вас. Он мельче вас и в то же время выше, ибо боится больше вас всех, но будет держаться стойко и умрет вместе с вами.
Дверь отворилась, и вошел Оррин в блестящих, только что смазанных доспехах. Он молча подсел к остальным и взял кубок с вином.
— Надеюсь, Ульрик в добром здравии?
— Как никогда, старый конь, — ответил Лучник.
— Ну, так завтра мы расквасим ему нос, — сказал верховный ган, сверкнув темными глазами.
Утро занялось ясное и погожее. Дренаи позавтракали хлебом и сыром, запив скудную пищу подслащенной медом водой. Все, кто мог держаться на ногах, заняли места на стене. Когда надиры собрались идти на приступ, Рек вскочил на парапет лицом к защитникам.
— Нынче не будет длинных речей, — прокричал он. — Мы все сознаем тяжесть нашего положения. Но я хочу сказать вам, что я горд — раньше я не мог представить себе, что можно так гордиться. Хотел бы я найти слова... — Он умолк, потом выхватил меч из ножен и поднял его вверх. — Клянусь всеми сущими богами — таких людей, как вы, больше нет на свете!
Если бы я даже мог изменить конец нашей истории, населив ее героями прошлого, я ничего бы не стал менять. Никто не смог бы сделать больше того, что сделали вы. И я благодарю вас. Но если кто-то хочет уйти сейчас — пусть уходит. У многих из вас есть жены, дети, старики, они зависят от вас. Если это так — идите, и вот вам мое благословение. Что бы мы ни совершили здесь сегодня, на исход битвы это уже не повлияет.
Рек соскочил вниз, к Оррину и Хогуну. Чуть подальше какой-то молодой кул крикнул:
— Ну а ты. Бронзовый Князь? Ты остаешься?
Рек снова поднялся на зубцы.
— Я должен остаться, но вы вольны уйти.
Никто не тронулся с места, хотя многие явно подумывали об этом.
Надиры издали боевой клич, и битва началась.
За весь длинный день надиры так и не смогли закрепиться на стене, и побоище было ужасным.
Большой меч Эгеля рубил без отдыха, рассекая доспехи, плоть и кости, и дренаи дрались как демоны, не помня себя.
Здесь остались, как много недель назад предсказал Сербитар, лучшие из лучших — они не думали о смерти и не ведали страха. Залитые кровью, устрашенные надиры раз за разом откатывались назад.
Но с наступлением сумерек натиск на ворота усилился, и громадные створки из дуба и бронзы начали сдавать. Сербитар встал с остатками Тридцати под сводами, как прежде Друсс. Рек бросился было за ними, но едва различимый мысленный приказ Сербитара вернул его на стену. Рек не послушался бы, но надиры лезли снизу прямо перед ним. Меч Эгеля, сверкнув, обезглавил переднего, и Рек снова кинулся в гущу боя.
К Сербитару у ворот присоединился Субоден, командир его вагрийской гвардии. Из трехсот человек, пришедших сюда, уцелело едва ли шестьдесят.
— Вернись на стену, — приказал Сербитар.
Светловолосый вагриец покачал головой.
— Не могу. Мы пришли, чтобы охранять вас, и умрем вместе с вами.
— Ты не любишь меня, Субоден, — ты ясно дал мне это понять.
— Любовь тут ни при чем, господин мой Сербитар. И все же я надеюсь, что ты простишь меня. Я думал, что твоя власть от дьявола — но одержимый демонами не смог бы драться, как дерешься ты.
— Мне нечего прощать — но прими мое благословение, — сказал Сербитар.
Ворота рухнули, и надиры с торжествующим ревом хлынули на горстку защитников с беловолосым храмовником во главе.
Держа двумя руками тонкий вентрийский кинжал, Сербитар колол и резал. Враги падали, но на смену им лезли все новые и новые. Рядом рубился стройный командир его гвардии. Вражеский топор расколол его щит — Субоден отшвырнул обломки, перехватил меч двумя руками, взревел и бросился вперед. Другой топор сокрушил его ребра, копье пронзило бедро. Он упал в бурлящую свалку, продолжая колоть направо и налево. Пинок опрокинул его на спину, и три копья разом вонзились ему в грудь. Он попытался в последний раз поднять меч, но подбитый железом сапог наступил ему на руку, и удар дубиной прикончил его.