Легенды нашего края. По зову памяти
Шрифт:
Отец, словно детство вспомнив, принялся гоняться за ними рукой и намочил рукав рубахи до самого плеча.
– Вон же сачок стоит, – покачала мама головой. – Давай-ка поймай мне штук пяток – они крупные.
– А ты почистишь, – это мне.
И резюме:
– Я испеку вам рыбный пирог.
Помню, когда-то на огороде у нас была печка-голландка. Просто печка выложенная из кирпича, обмазанная глиной и побеленная известью – плита на два отверстия с кружками для чугунов и труба. Ее топили в жаркие дни, чтобы сохранить в доме прохладу. Ставни закрывали на окнах сразу с восходом солнца для этой же цели.
Потом построили баню и нужда в печке на огороде под открытым небом отпала. В печке бани даже духовка была. Мама наладилась в ней печь пирог.
Отец принес три табурета из дома и мы уселись с ним в тени построек, а мама у открытой двери бани. В печке пощелкивали, сгорая, дрова, в духовке пекся рыбный пирог, мы вели разговоры.
– Ты, конечно, молодец, что добрался сюда, но зачем? – спросил отец.
– Разве тебе не приходилось совершать того, о чем ты с возрастом пожалел?
Веселость исчезла из его глаз.
– Совесть томит? Но ведь порой у нас не бывает выбора, не так ли? Скажи, разве жалости не достойны те караси, которых я отловил сачком, ты почистил и выпотрошил, а мать закатала в пирог?
– У нас выбора нет только в том, что мы обязаны делать.
С минуту или две я чувствовал его внимательный взгляд на моем лице.
– Ты боишься смерти, которая тебе предстоит?
Я взглянул на отца, удивленный вопросом. «Теперь нет», – хотелось сказать. На самом же деле я боюсь сойти с ума на старости лет или впасть в паралич. Какой же разумный человек не страшится такого финала? Сумасшествие опозорит меня и оставшихся живыми моих родных. Немощь неподвижности заставит их меня ненавидеть. И нет выбора – если смерть сама не придет, когда кончатся жизни силы, ее надо поторопить.
– Есть ли у меня причины для страха смерти? – тихо переспросил я.
Мама и папа замерли в ожидании ответа.
– В моей ситуации, наверное, нет. Сколько, обездвижив, смогу протянуть без воды и еды? Неделю? – максимум две? Я живу совершенно один. В гости ко мне никто не ходит. Единственно, кто меня беспокоит, звонки телефонные – примерно раз в месяц Людмила звонит, раз в квартал сын. Так что из двух смертельных бед страшна одна – не дай мне Бог сойти с ума. Стало быть, переживаний в два раза меньше. Думаю, это совершенно нормально. И обещаю, не тронуться головой – хотя, кто его знает…
Мама и папа заулыбались, участливо закивали. Отец не смог не прихвастнуть:
– Мы с матерью достойно ушли, – он улыбнулся, – и тебе того же желаем.
Отец угас на моих руках – я помню его последний вздох. Он мучился ровно столько дней, чтобы сердце мое не зашлось от горя, а разум не вскипел досадой – да когда же тебя черти-то приберут!
Мама умерла на руках сестры, повторив муки отца.
При жизни они схоронили двух детей – старшую дочь совсем малюткой, старшего сына малышом. Я, конечно, не помню их, а то мог бы попробовать вернуть.
Нас с Людмилой Бог миловал, и сейчас я почувствовал что-то вроде жалости к родителям за боль их утрат.
Затянувшуюся паузу отец прервал, смахнув слезу со щеки.
– Спасибо, что помните нас, – сухо сказал он.
– Егор, да ты что? – всполошилась мама. – Кого воспитали, то и имеем. Я вот ни грамочки не сомневаюсь в наших детях. Это ты все делил – твоя, мой…. Мне они оба дороги, и обоими я горжусь….
Мама вынула пирог из духовки, принюхалась к аромату рыбы и лука, лаврового листа. Поставила противень на табурет, на котором сидела, и укутала полотенцем.
– Пусть доходит. Здесь накроем или в избу пойдем?
Я почувствовал некую чарующую прелесть предстоящего вечера.
– А давайте в саду – вынесем стол, самовар нагреем – посидим в свое удовольствие. Слава Богу на вашем Свете нет мошкары и комаров.
Отец плечами пожал – в саду так в саду.
Мы перенесли с ним стол от колодца. Мама накрыла его клеенкой.
Можно, конечно, подозревать, что все происходящее со мной может быть бредом или иллюзией, но как пах пирог! – такой восхитительный запах вряд ли какому фантасту под силу вообразить и передать словами.
– Ну же, пробуйте, – мама распеленала его.
И мы навалились!
– Когда мы в последний раз едали такое? – причмокнул отец, запивая добрый кусок молоком.
– В таком-то составе? – прикинул я. – Лет тридцать примерно или даже больше назад.
– Ни с чем не сравнить.., – промычал отец полным ртом.
– С тобой все хорошо? – спросил я маму, видя, что она не ест и молчит.
– Вспоминаю, когда я последний раз такое пекла.
– У вас вообще-то как с памятью в электромагнитном поле Земли – своя сохранилась или теперь общая на всех? – спросил я родителей.
– Да я тебе уже говорил – пока нас помнят, и мы себя помним.
– А помнишь, как умер ты?
– Подробности неизвестны. Кажется, я был тогда немножечко не в себе.
– Да уж….
– А ты, мать, как умерла – помнишь? – спросил отец.
Ответил я:
– Вы как сговорились – немножечко не в себе… и вечная память.
– Ни о чем мы не договаривались, – ворчливо сказала мама. – Что выпало по судьбе, то и приняли.
Мамин запал хорошего настроения что-то быстро закончился. Я пристально посмотрел на нее, но ее лицо оставалось непроницаемым. По нему абсолютно ничего нельзя было прочитать.
Тогда я спросил:
– О чем ты все думаешь?
– О чем? – переспросила она. – О Люсе, конечно – о чем же еще.
– Хочешь, расскажу, как она живет? Вова теперь у нее не пьет. Андрей и не курит даже, вот…. Пять внучат – все послушные и разумные.
Мама пожала плечами:
– Я это знаю все.
– Тогда – что? Главную работу по жизни сделали – потомство на свет произвели. Будут помнить, и будут жить, как вы живете здесь нашей памятью.
Отец, увлекшись пирогом и рыбой, на некоторое время совершенно забыл о нас. Мама подняла голову и строго посмотрела на него: