Легенды нашего рока

Додолев Евгений Юрьевич

– Это уже происходит автоматически, когда ты выходишь.

– Ну разве нет в этом животной потребности у артиста? Это не наркотик для тебя?

– Потребности нет давно, лет так 25.

– Ну, мне кажется, ты наговариваешь на себя.

– Ну, это твое мнение. Я не наговариваю, это правда. Хочешь, я тебе совру: «Каждый раз, когда я еду выступать, во мне просыпается…».

– Нет, нет, верю, верю… Но… Не понимаю. Это усталость чего: это усталость души или это усталость организма, раскормленного твоими фирменными котлетами?

– Нет, это профессиональное отношение к делу. То есть ты переживаешь, по-настоящему работаешь, вкалываешь, но включаешься буквально

за десять секунд до начала выступления. Через десять секунд после окончания выступления ты перестаешь это делать по одной простой причине: если вот то время, которое у тебя есть для отдыха, тратить еще на какое-то там осмысление этого всего, то просто можно спятить. Поэтому я включаю эту «кнопку». Знаешь, ну вот ты заходишь в комнату, там темно. Тебе надо включить свет. Ты включаешь свет, и в тот момент, пока ты в комнате находишься и этот свет тебе нужен, лампочка работает. Когда ты выходишь из комнаты, если ты не раздолбай, ты выключаешь за собой свет. Вот и все. То же самое и у меня. Вот за десять секунд до начала выступления я включаю рубильник и иду. Десять секунд после я выключаю рубильник.

– Ну я могу тебе сказать, что тебе концертный марафон после «Голоса» на пользу хотя бы идет в том смысле, что ты похудел основательно, здорово похудел, ты сбросил…

– Ну, еще не здорово.

– Ну, килограммов 20 ты, по-моему, сбросил все же из своих 120.

– Да, ну еще 20 предстоит. Еще 20 предстоит.

– А вот с курением как?

– Если бросаешь курить, 2–3 месяца мокрота в горле и ты не можешь конфигурировать звук. Поэтому между периодом, когда ты куришь и когда ты бросил курить или там и там надо петь, петь совершенно невозможно.

– Ну, ты знаешь, что все твои подельники уже все бросили курить. Я здесь беседовал с Сашей Буйновым.

– А он курил разве?

– Ну он «бамбук курил», если ты знаешь…

– Это я не курю.

– Буйнов рассказал мне одну историю, которую я хочу, чтобы ты прокомментировал сейчас. Цитирую Буйнова:

«У меня все, что связано с Александром Градским, самое позитивное в моей жизни. Он собирал деньги, чтобы меня освободить от армии. Много у меня связано с ним, очень много хороших моментов. Один гениальный просто – из далекой юности. В одном из Домов колхозника вот так я утром просыпаюсь, пробивается солнышко так, клево так, весна там, какое-то такое настроение. У меня были джинсы, предмет зависти, ну, если не всей Москвы, но, по крайней мере, половины. Я так думаю, что и предмет зависти и Полонского Володьки, и Градского тоже. Отчасти так, а отчасти, может, им надоело, что я их таскаю, они все время заштопанные, тогда не было модно носить рваные, как раз они на коленках рвались. И я их там подштопаю, там, ну, как это, на живую вот так вот, раз, как подворотничок солдатский. И снова ношу опять, там все осторожно. Потом я перестал их стирать. Я стал их носить так, без стирки. Потом, как говорится, поставил их вот так вот, так полюбовался и лег спать. Однажды утром встаю, и мои джинсы Kansas City настоящие валяются на полу на грязном в этом Доме колхозника. И эти падлы, Полонский с Градским, значит, смотрят и хихикают злорадно. Я ничего не заподозрил. Они тут валяются и все. Ну как будто, по ним там походили, не знаю. Я беру их так, кых, и тут понимаю, что они были прибиты гвоздями к полу. И они сразу расползлись, сразу же: просто дырки везде, и на заднице. Они, сволочи, их где шурупами привинтили, где гвоздями заколотили. Они так и догадались, что я их с пола рвану. Потому что ну как нормально, ты же понимаешь. Ну, сволочь, раз, берешь так, да, со злости. Порвал все на фиг. Это эпопея была с этими штанами. Ну, тогда они от меня убегали, в общем. Но я плакал. Были слезы у меня искренние просто. Kansas City, “блю джинс”. Вот такая история».

– Ну что, Александр-Борисыч, ты ведь всегда любишь говорить, что все, мол, помнят неправильно, все все вечно путают.

– Не, ну конечно, он фантазирует здесь, Сашка.

– Как, не было разве всего этого?

– Нет. Мы под кровать джинсы положили.

– «Положили» или прибили все-таки?

– Прибили, конечно. Нет, просто Саня был из нас самый романтичный. Он такой романтик был. И мы работали в филармонии, были артистами филармонии.

Понятно, что мы играли какую-то там, в общем, не свою музыку. Но дело в том, что мало того что нам на концертах позволялось очень многое, а Саня был очень внешне свободный человек, очень активно себя вел, так еще и в этих джинсах расхаживал. И штаны его имели где-то триста дырок примерно. И в то время действительно это совсем не было модно. Знаешь, потом появились всякие джинсы, специально порванные и дырявые якобы. А Саня «придумал», что джинсы должны быть дырявые задолго до этой моды.

– То есть он как бы дизайнер?

– Ну конечно. И он ходил в этих драных штанах, и все время какие-то проблемы были. То с милиционерами, то с руководством филармоний. В конце концов, ну, какая-то зависть еще была, потому что ни у меня таких штанов, ни у Полонского не было этой фирмы, правда. Но мы, конечно, мерзавцы, мы ему приколотили штаны. Но Буйнов когда их отодрал, он их снова зашил и ходил в них еще долгое время, пока они совсем уже не превратились ни во что.

Еще Александр Буйнов рассказывал, что во время скомороховского чеса по Северному Кавказу они как-то оказались в поле зрения иранских пограничников. И они с Юрой Фокиным решили потроллить Градского: «признались» ему, что завербованы иранской разведкой. «А что было делать? Нас бы расстреляли…» И стали товарища как бы «вербовать»…

Но АБГ уперся: «Я сам вас в КГБ сдам!» И по приезде в Грозный действительно пошел искать местное чекисткое управление. Буйнов с Фокиным за ним следовали тайком. Тут на Градского наехала пара местных в национальных одеждах: стали на него пальцем показывать и что-то грозно говорить на своем языке. Вайнахам прическа и джинсы «скомороха» не понравились, модные брюки… Тут коллеги и решили «устроить встречу с вербовщиками»: договорились с грозненскими студентами, два юноши + местная красавица согласились превратиться в сотрудников спецслужб Ирана. Тот, что в черной шляпе, грозно вопрошал Александра: «Ну, продашь Родину?» И Градский сурово ответил: «Никогда!» Буйнов: «И тут же мы Градскому все и выложили. Он гонялся за нами по всей гостинице – еле ноги унесли».

Как Буйнов cвои корни искал

Из нашей с Буйновым беседы.

– Слушай, узнал интересную вещь: первоначальное ударение в фамилии было на первый слог, то есть Бу2йнов? То есть ты в школе Бу2йнов был?

– Нет, у нас все равно называли не Ива2нов, а Ивано2в, правильно. Поэтому и Буйнов получился не Бу2йнов, а Буйно2 в. Мне, когда только появился Интернет, было письмо из Болгарии.

– Не от Киркорова?

– Нет. «Меня зовут Афанасий Буйнов – с ударением на первый слог – я, наверное, с вами, это у нас редкая македонская фамилия». То есть он расписал, как чего. Ей, фамилии, больше 500 лет. То есть парень интересовался происхождением фамилии. Поэтому мы могли потеряться в истории, как бы откуда что-то. Может быть, что-то идет. Потому что она явно какого-то славянского происхождения. Я знаю, что есть еще одна версия. Нет, не по фамилии. Отец мне говорил, что вообще Буйнов, потому что все были кузнецы.

Мой прадед с Кавказской войны 1860 года, если не ошибаюсь, Ермоловской кампании привез черкешенку в город Ефремов. И улица стала называться Черкесской. Тоже это такая небольшая легенда, непроверенная, это мне было сказано бабушкой там как-то чего-то. А я не интересовался – правда ли, как, что это все. Надо будет попробовать подключить к этому ФСБ и узнать свои корни, в конце концов.