Легион обреченных
Шрифт:
— Откуда вы это узнали?
— Кейли проговорился... Он с ним встречался, восхищался его блестящим знанием персидского языка, завидовал его широким связям с влиятельными персами.
— Видели вы американских военнослужащих в Иране? — Назаров взглянул на часы, надо было успеть доложить наркому, интересовавшемуся показаниями Каламова.
— Я вспомнил... В Хорремшехре я видел несколько высших американских офицеров. Кейли говорил, что американские войска на подходе к Ирану. Торопятся, боятся не успеть к разделу Кавказа и нефти. К рождеству, считают союзники, со Сталинградом, а значит, и с Советским Союзом будет покончено...
Вскоре на стол Чары Назарова легло расшифрованное донесение Черкеза, сообщавшего о тайном сговоре
Это была часть операции «Велвет», предусматривавшей ввод из Ирана в советское Закавказье английских и американских войск. Такой предательский удар в спину Советскому Союзу готовили союзники в случае ожидаемого падения Сталинграда.
Состарился лис, лишился плут былой ловкости. Не страшились его теперь, под самым носом разгуливали петухи и куры, безмятежно ворковали горлинки и голуби. Видит око, да зуб неймет. Но повадкам своим лис все ж не изменял. Ночами напролет лежал, затаившись, у сусличьих нор или на тушканьей тропе. Да что толку? Даже эти несчастные грызунишки, которыми он раньше брезговал, не давались в лапы: лиса подводило чутье... Что делать? От голода так сводило живот, гляди, к позвонкам пристанет.
Зашастал лис по пустыне — хотя бы падалью разжиться. Не до жиру, быть бы живу. Повстречался ему старый шакал, от которого за версту смердило мертвечиной. Сцепились они поначалу: прошлогоднюю кость дохлого верблюда не поделили. Запыхавшись, щелкали притупившимися зубами, все норовили друг дружке в горло вцепиться, да силенок не хватило, разошлись, поджав хвосты. Отдышались хищники в сторонке, пригляделись один к другому — и снюхались... Лис на выдумки хитер — истина стара как мир. Надоумил он своего нового однокорытника, как легче пропитание добыть.
Зарыскал шакал по Каракумам, разнося неслыханную новость: «Слышали? Лис в содеянных грехах раскаивается. Благочестивым стал. На дню пять раз молится, в чалму обрядился, в Мекку собрался... Сам видел!»
Верно рассчитал хитрюга: среди птиц нашлись набожные, подумывавшие свершить хадж — путешествие к святым местам. Да не решались всё: до Мекки путь неблизкий. А тут хоть лис, как ни говори, живая душа, все не чужой, свой, каракумский...
Пустыня ж слухом полнилась, только о лисе и разговору: «Образумился, остепенился... Пред вратами аллаха угрызения совести покоя не дают!..» И поверили легковерные птицы, подались за лисом торжественной процессией: во главе — лис, а шествие замыкал шакал. Шли, шли... Добрались наконец до караван-сарая. Расположились на отдых. Настал час вечернего намаза. Осмелели птицы, встали с лисом и шакалом на молитву в один ряд. Хищники, улучив момент, бросились на беспечных пернатых и переловили их до единого...
Случилось так, что в то самое время мудрец Сулейман — повелитель всех зверей, животных, птиц на Земле, понимавший их язык, разглядывал в волшебное зеркало свои владения, увидел вероломство лиса и шакала. Не успели хищники приступить к трапезе, как появился Сулейман, освободил плененных птиц и сказал им: «Не верьте врагу. Черный войлок белым не станет, старый враг другом новым не сделается».
Отыскать тюрьму в провинциальном Фарахе проще всего. Бывшая крепость, окруженная рвом, с высокими башнями по углам, на которых денно и нощно стояли охранники, возвышалась на окраине городка толстыми глинобитными стенами. Увидев перед собой небольшую дверь, Каракурт удивился: где же ворота? Отправляя его сюда, Мадер дотошно описал все — и дорогу от Кандагара, и сам глинобитный городишко, и расположение тюрьмы, и даже королевскую резиденцию с садом, что на виду крепостных стен.
Пошарив глазами по щербатой стене, Каракурт забарабанил кулаком по двери — в окошке возникла физиономия
— Начальника тюрьмы, — небрежно бросил Каракурт.
Окошко захлопнулось, шаги за дверью удалились. С минарета мечети ветерок донес призывный голос муллы, вставшего на полуденную молитву. Сменились на башнях сонные охранники. Мимо по дороге, вздымая клубы пыли, пронеслась кавалькада разношерстно одетых полицейских, державших путь к летней резиденции короля.
А Каракурт все ждал, притомившись, опустился на корточки, чувствуя на себе изучающие взгляды откуда-то наблюдавших за ним глаз. Теряя терпение, он зло подумал о начальнике тюрьмы словами Мадера: «Он из Кафиристана, горной страны кафиров — неверных. Свою землю они называют Нуристаном — Лучезарной. Король там силой построил мечети, однако мусульманами они не стали и христианами тоже. Язычники...» Такого проймешь только страхом или деньгами... Мадер тоже плут! В мусульманском мире его величают Вели Кысмат-ханом. И рассуждает как праведник от ислама, а сам в душе гяур гяуром...
Тюремная дверь распахнулась, и в ее проеме Каракурт увидел трех афганцев в полицейской форме. На первый взгляд они походили друг на друга, но, приглядевшись, Курреев выделил среди них стройного, щеголеватого начальника тюрьмы Хабибуллу. Поигрывая костяной рукоятью толстой камчи, в конец которой был вшит увесистый кусок свинца, он впился в пришельца острыми льдинками голубых глаз. И впрямь взгляд кафыра!
— Вам привет от дядюшки Вели Кысмат-хана, — не здороваясь, произнес Каракурт начало пароля.
— Как поживает сердечный друг моего отца? — улыбнулся Хабибулла розовыми девичьими губами.
— Я с рекомендательным письмом, — нехотя выдавил Каракурт, раздражаясь тем, что пароль приходится говорить при людях. — Может, пригласите?
— Первый раз вижу человека, недовольного тем, что его в зиндан не приглашают, — пошутил Хабибулла, но, перехватив злой блеск в глазах гостя, закусил нижнюю губу, пропустил его в дверь.
Тюрьма у Каракурта тоже вызвала удивление. Не похожая на те, что видел в Кандагаре и Кабуле, она размещалась в пяти десятках приземистых домиков с узкими, почти под самую крышу, щелями, заменявшими окна. В несносную жару и трескучие морозы, на земляном полу, на старых драных кошмах и всяком тряпье, кишевших вшами и блохами, ютились в тесноте арестанты. В домиках, где попросторнее, ткали ковры, мелькали темные силуэты в чадрах, яшмаке — платке молчания. Раз есть туркменки, быть тут и туркменам: Мадер впустую Каракурта так далеко не пошлет.
Войдя в кабинет начальника тюрьмы, Курреев обменялся с ним второй половиной пароля. Затем снял с себя заплечный мешок и достал оттуда тугой сверток.
— Это от Вели Кысмат-хана. Доллары, как просили.
— Это все? — Хабибулла взвесил рукой сверток. — Я же не один. Мои люди думают, что я деньги гребу лопатой...
— Скоро будешь грести. — Каракурт по обыкновению перешел на привычное «ты». — Наши друзья вот-вот будут здесь, а они умеют ценить преданных людей. Тогда тебе найдется местечко потеплее — не вонючий зиндан, а кресло министра внутренних дел!
— О такой высоте и мечтать не смею. — Холодные глаза Хабибуллы алчно блеснули, он сглотнул слюну. — Я могу довольствоваться и скромной должностью пограничного комиссара, а брат мой — главного провизора... Он ведь в Сорбонне учился.
— Все будет! — Каракурт понимающе улыбнулся: у этого кафира губа не дура. — Я сам попрошу о том Вели Кысмат-хана. Мне он не откажет. А пока устрой меня надзирателем, дай имена всех арестантов, побывавших в Средней Азии.
— Таких я помню на память, особенно туркмен.
— И второе мое условие: я должен работать один.
— Я назначу вас старшим надзирателем, будете ходить всюду, подчиняться лишь мне. — И тут же поправился: — Для виду только...
Среди обитателей тюрьмы были и старые и молодые контрабандисты и торговцы опиумом, убийцы и воры, по национальности туркмены, узбеки, курды. Одни покинули родные края еще детьми с родителями, другие бежали после революции или в годы коллективизации, третьи сами не заметили, как очутились на чужбине, подавшись за родовыми вождями...