Легион призраков
Шрифт:
На самом деле архиепископ Фидель еще не покинул монастыря, когда его разыскивал Д'Аргент, а только собирался в путь. Его личный космический транспорт уже был готов к старту, когда появление неожиданного посетителя задержало архиепископа.
Фидель послал монаха, бывшего у него в услужении, чтобы тот принес ему забытый требник, и остался один в своем кабинете.
Архиепископ уже взялся за ручку двери и собирался выйти, как вдруг кто-то тихо постучался в дверь. Думая, что это его слуга, который не понял, что требник надо принести не сюда, а на стартовую площадку космического корабля (этот слуга был очень набожным монахом, вечно погруженным в возвышенные размышления, что нередко мешало ему должным образом выполнять свои земные обязанности), Фидель открыл дверь, готовясь слегка пожурить нерадивого посланца, но уже готовый сорваться с уст архиепископа легкий упрек так и остался невысказанным. Фидель ожидал встретить смущенный взгляд брата Петра, но увидел перед собой одного из послушников, живших в монастыре, но по разным причинам не допускавшихся к принятию обета или выполнению обязанностей священника.
Послушник стоял в почтительном молчании, склонив голову и спрятав сложенные вместе руки в рукавах своей потрепанной сутаны, которую он смиренно донашивал после прежнего хозяина. Никто не требовал от него такого унижения, никто не требовал, чтобы он так низко опускал капюшон на свое лицо или избегал вступать в разговоры с другими братьями. Он сам обрек себя на такую жизнь. И сам же, по своей воле выполнял самую тяжелую, изнурительную работу в монастыре.
От удивления Фидель заговорил не сразу. Низко надвинутый на лицо послушника капюшон не помешал архиепископу сразу же узнать этого человека по его высокому росту и очень широкой груди и плечам, хотя его тело под ветхой сутаной из-за постоянных постов стало худощавым. В обители его звали Непрощенным. Настоящее же имя этого человека знали только двое: он сам и архиепископ.
— Брат Непрощенный! — все еще не совладав со своим удивлением, произнес Фидель. — Я… чрезвычайно рад видеть вас!
«Чрезвычайно удивлен» было бы ближе к истине, но Фидель надеялся, что Бог простит ему эту маленькую ложь. Никогда раньше этот послушник не подходил к архиепископу и не заговаривал с ним. Обычно он даже избегал встречи с архиепископом. Фидель не мог вспомнить, чтобы они когда-то о чем-то говорили бы друг с другом, хотя часто ему на глаза попадался этот молчаливый, необщительный человек, в одиночестве работающий в монастыре.
— Я рад, очень рад видеть вас, брат, — повторил архиепископ, немного волнуясь. — Я давно хотел поговорить с вами, но, боюсь, сейчас нам это не удастся. Видите ли, я собираюсь лететь на другую планету и мне пора уже… Дело весьма срочное, и… мне действительно некогда.
— Я знаю, Ваше преосвященство, — сказал послушник. Чтобы произнести эти слова, ему пришлось, кажется, преодолеть самого себя, как будто за долгие годы добровольного молчания он успел разучиться говорить. — Я потому и пришел, пока вы не улетели.
Архиепископ уже опаздывал, но он считал, что не может отказать в просьбе этому темному, угнетенному и подавленному сознанием своих грехов существу, как не мог бы отказать Смерти, явись она сейчас в проеме двери его кабинета.
— Слушаю вас, брат, — сказал Фидель.
Опустив на пол свою небольшую ручную кладь, архиепископ посторонился, пропуская послушника в свой кабинет. Фидель собирался уже закрыть дверь, когда вдруг из рукава потертой сутаны высунулась рука, упредившая его.
— Мы здесь одни? — зорко оглядываясь вокруг, спросил Непрощенный.
— Да. Я забыл мой требник, и брат Петр пошел за ним. Он будет ждать меня возле космического корабля…
Послушник кивнул, вошел в кабинет и остановился в молчаливом ожидании, снова спрятав руки в рукавах своей сутаны. Фидель закрыл дверь и вернулся к своему столу.
— Прошу вас, садитесь, брат, — сказал архиепископ.
— У нас нет времени, Ваше преосвященство, — сказал послушник.
Фидель встревожился, словно ожидал вестей о какой-то ужасной катастрофе.
— В чем дело, брат, что случилось?
Послушник не ответил на этот вопрос. Он, казалось, задался целью не тратить попусту ни единого слова. Он сказал только:
— Вы должны взять меня с собой, Ваше преосвященство.
Аббат Фидель пришел в замешательство.
— Брат, — сказал он, стараясь смягчить свой отказ. — Как-нибудь в другой раз… Я, конечно, был бы рад лететь вместе с вами, но я должен осуществить эту миссию в условиях полной секретности… и я…
— Я знаю этот секрет, Ваше преосвященство, — сказал послушник, понизив голос, и плечи его опустились, как будто на них легла тяжелая ноша. — Я знаю, куда и зачем вы летите.
— Этого не может быть! — возразил архиепископ.
— Вас просили как можно скорее прибыть в госпиталь Святой Магдалены на планете в Центральной Системе. Их настоятельница лично вышли с вами на связь и убедила вас, что дело это крайне срочное и секретное. И что никто не должен знать о нем и о том, куда и зачем вы летите.
— Но как же вы узнали об этом? — спросил Фидель, чрезвычайно удивленный как осведомленностью послушника, так и той невозмутимостью, с которой тот признавался в знании тайны.
И снова слова с трудом срывались с уст Непрощенного.
— Ну, скажем, Бог открыл мне тайну…
— Бог? — спросил Фидель, с недоумением замечая, что человек, которому неведомы были нерешительность и колебания, теперь испытывает их, возможно, впервые в своей жизни.
Послушник выпростал из рукава сутаны руку и медленно поднял капюшон, не сводя глаз с архиепископа. Глубокие морщины на его лице казались похожими на рубцы и шрамы. Черные волосы с проседью, прямые и длинные, спутанными прядями опускались до самых плеч. Горестная складка тонких губ и глаза, прежде всего — глаза этого человека приковали к себе внимание Фиделя и заставили его сердце сжаться от боли. Эти глаза казались пустыми и непроглядно темными. Архиепископ помнил их полными огня и жизни.
— Пусть будет так: Господь Бог открыл мне эту тайну, — просто сказал послушник.
Весьма озадаченный, архиепископ Фидель пристально смотрел на стоящего перед ним человека. Его преосвященству вдруг стало страшно. Он сам не знал, кого или чего он боится, но от этого было еще хуже. Фидель был не робкого десятка. Еще когда он служил санитаром на военном корабле, то снискал всеобщее уважение за смелость и находчивость, проявленные под огнем неприятеля. Сейчас обстоятельства принуждали его, как никогда еще прежде, принимать трудные решения, решения, от которых зависели жизнь или смерть.