Легионеры
Шрифт:
Так вот, поднялись продавцы и покупатели, опохмелились соком из навозных мух. И дружною гурьбою, направились грузить прибывших за солью представителей продовольственных служб боевых единиц и подразделений.
Открыли склад…
А на том складе, кроме сытых мышей ничего нет…
Понятное дело. Ударили в барабаны, надули в литавры… Что ж это делается на охраняемой территории.
Скандал… Измена… Предательство?
Впрочем, согласно дошедшей до наших времен переписки
Вся соль провалилось сквозь землю. Канцелярию Цезаря и специально созданную для этого дела комиссию Сената, такое объяснение интендантов не вполне, но устроило. Не могло не устроить потому, что это правда, а против правды не попрешь.
Имелись конечно скептики и непорядочные типы. Такие и им подобные, во всем произошедшем подозревали воровство и преступный умысел. Однако им, уже непосредственно в Риме, в момент утверждения акта о списании, было предложено заткнуться. Попросту не раздувать нездоровый ажиотаж и не расчехлять ненужные страсти. Особенно вокруг того, что у некоторых членов комиссии появились новые дворцы и красивые рабы обоего пола. Дела было закрыто.
Говорят, когда Цезарь увидел под актом подпись Брута, своего младшего товарища и председателя этой комиссии, именно тогда и прозвучала ставшая хрестоматийной фраза «И ты, Брут?». Потому, что если хорошенечко вдуматься, в тот момент когда Брут, в хорошо охраняемом помещении римского Сената, ткнул Цезаря заточкой под ребрину. Там уже Цезарь, ничего сказать не успел. Он слишком скоропостижно скончался.
Вот с тех самых времен и повелось. Если что-то по мелочам пропадет, это называется «стибрили», а уж если по крупному гикнется, то договорились это называть «спиз…ли». По географическому месту произошедших событий, т.с. пропало в Тибре и исчезло в Пизе.
Однако, на этом история свой поступательный бег не остановила…
Место это в городе с тех времен считалось не хорошим, то погреб завалиться и квашенную капусту придавит, а то огнем заискрит и полгорода в угольях для приготовления хорошего шашлыка. А еще бывало, плебеи напьются здесь «горькой» и ну, давай, куражиться, а между гульбищем, разнесут в лоскуты, и дребезги все постройки. Н-да…
До 12 века, на том гиблом месте ничего не строили, крепились. Может и зря. Место славное и примечательное. Как ни как, центр города. Термы, пиццерии, гетеры неподалеку, — все ж рядом. Но потом подзабыли заветы стариков и вроде, как из некондиционных материалов построили башню, «кампанила» называется. Нормальные стройматериалы, это также по традиции, ушли упитанным церковникам на строительство загородных вилл.
Они, кстати, все правильно рассчитали. Думали, со временем башенка сама завалится по естественным причинам и все довольны. Можно было бы сослаться на злые силы сатаны и природы.
Но добрые люди говорят, что-то там с раствором напутали. Вместо того, чтобы на чистый речной песок блоки укладывать, в него по недомыслию добавляли слово божье и яичные желтки. Схватилось так, что отбойным молотком не отшибешь, если его, конечно — не включать.
В общем башня не развалилась. Зато на выбритую макушку головы местного прелата, слетелись дьявольские козни и неприятности.
А
Реакция Папы, не заставила себя ждать. Понаехало проверяющих. Первоначально, три комиссии признали, что все нормально. Ни хищений, ни фактов приписок не выявлено.
Только с четвертой попытки, хапуги в рясах были выведены на чистую воду. Суд инквизиции потребовал, чтобы они покаялись. Делать нечего. Они и покаялись. Им за это все грехи и скостили. На этом скандал был исчерпан. Однако ж, тенденция осталась…
В результате стоит в центре города Пиза башня, как памятник и напоминание о том, что все всегда можно списать на гнев богов. Правда, башня стоит криво, зато слово «спиз…л» с каждым годом все прямее и увереннее заявляет о своем триумфальном шествии по всему миру.
Sapienti sat [1] — многозначительно закончил Гусаров, ожидая обрушения восторженного шквала аплодисментов.
Но даже хлипких, вынужденных хлопков не дождался.
Вся речь была произнесена монотонным слогом, торжествующего пафоса «лектора на общественных началах» которому нравился сам процесс речи. Этот процесс для таких особ, становиться еще более приятным, когда его, хотя бы вначале слушают. Кроме всего прочего, они пытаются придать своим словам еще и ритмический рисунок, поэтому дирижируют сами себе обеими руками и одновременно отбивают такт ногой.
1
лат. — букв. «мудрому достаточно; умный поймет.»
Алексей устало и мудро посмотрел на дружка Платонова и примкнувших к ним слушателей, Колю Рысака с Кшиштофом. После брови у него поползли вверх.
— А где твое стило, берестяная грамота или в крайнем случае папирус? — огорченно, почти оскорблено спросил он у Сергея, собираясь вот-вот заплакать. — Ты что, ничего не записывал? Получается, я все это зря говорил? В пустую сотрясал воздух?
— Зачем записывать? — не понимая, смеяться ему или начинать оправдываться, спросил Сергей.
— Verba volant, scripta manent [2] , - как неразумному ребенку строго объяснил ему Алексей.
После махнул рукой, как будто внезапно вспомнил, что он все для себя уже давно и окончательно решил. Примирительно подвел черту под сказанным:
— Не ищи, солдат, в моих словах мораль и нравоучения. К сожалению, кроме многовековой, глубокой и так необходимой людям истины, там больше ничего нет.
Сергей внимательно посмотрел на Алексея, потом на песок тихо осыпавшийся с бруствера окопа, подумал и с вызовом повторил:
2
лат. — слова улетают, написанное остается