Легкая голова

Славникова Ольга Александровна

— Вот уж не надейтесь, что я поэтому вас посылаю подальше! — перебил Максим Т. Ермаков разговорившегося и, возможно, все-таки пьяного социального прогнозиста. — Думаете, стоит меня убедить, и я стану сотрудничать? Да знаю я, что вы не врете. Знаю. Мне это приходит в голову. Вы должны понимать, в каком смысле. Приходит. Заплывает, то есть, само…

— Ну, ну, расскажите, — подбодрил Максима Т. Ермакова вдруг ставший ласковым и внимательным государственный головастик.

Максим Т. Ермаков осекся. Он вдруг осознал, что зашел слишком далеко. В голову словно кто попал из гранатомета, она распухла, как шар, и продолжала расширяться. Там, внутри, в режиме реального времени, разломился, как шоколадный батончик в серебряной фольге,

падающий в море самолет, осел и рухнул с непередаваемой гримасой отвращения красный кирпичный домище, жирная густая лава заползла в чумазый городок, вспыхнула, разваливаясь горящими кусками, развешанная на веревке детская одежка. Откуда-то Максим Т. Ермаков доподлинно знал, что если бы его не было, то ничего этого не было бы тоже. Социальный прогнозист в трубке затаил дыхание и стал как сироп, готовый вылиться в мозг. Нет, прав деда Валера, надо срочно жениться.

«Так чего же я жду?» — спросил сам себя Максим Т. Ермаков.

Телефон он просто сунул в карман, нажав на отбой. В глухих от ковролинов офисных коридорах было пусто и душно, основная масса сотрудников уже успела вырваться на волю, немногие запоздавшие томились в ожидании лифтов в сухом и пыльном солнечном луче, делавшей человеческие фигуры похожими на мутные стеклянные бутылки. Максим Т. Ермаков живо ссыпался по лестнице на два этажа. Он решил, что если пацан еще не умер, то Маленькая Люся уже убежала в больницу, а если с пацаном все, то вряд ли она торопится домой.

Маленькая Люся обнаружилась в секретарском предбаннике: утлая фигурка, одно плечо выше другого, лопатки торчат из спины, будто черепки разбитого горшка. Она поливала какое-то подгнившее растение цвета вареной капусты, все лила и лила из стакана дрожащую струйку, не обращая внимания на то, что вода в цветке уже надулась и течет на подоконник. Другие растения в предбаннике тоже имели вареный капустный оттенок. «Ну чего я так волнуюсь? — спросил себя Максим Т. Ермаков, у которого в голове стало как в облаке. — Да так да, нет, значит, нет».

— Максик? — Маленькая Люся обернулась, продолжая лить дрожащую водицу себе на юбку.

Выглядела она на удивление неплохо. Косметика наложена аккуратно, плотно, скулы нарумянены так, что похожи на новогодние лампочки. Максим Т. Ермаков подумал, что примерно в такой стилистике гримируют покойников в морге. И одета Люся была в новые вещи — атласная блузка в мелкий бордовый цветочек хранила помятости магазинной укладки. Вот никто, ни один нормальный мужик, не бросил бы на это трагическое пугало заинтересованный взгляд. А Максим Т. Ермаков пожирал глазами просвет между двумя гранеными пуговками, где дышала крошечная родинка.

— Привет, Люсь, я мимо шел, смотрю, ты еще у себя, — соврал он, хотя обоим было известно, что мимо предбанника по пути из офиса Максим Т. Ермаков идти никак не мог. — Как я вышел на работу, мы еще не говорили толком. Как дела, Люсь?..

Маленькая Люся не ответила. Она медленно отвернулась к окну, за которым гигантские мутные хрустали соседних офисных центров начинали потихоньку наполняться электричеством и чистое небо ясных осенних сумерек было совершенно ледяное.

— Как Артем? — спросил Максим Т. Ермаков перехваченным голосом, хотя и без вопроса все было ясно.

Снова молчание. Максим Т. Ермаков глубоко вздохнул и оскалился. Было что-то невыносимое, невозможное в том, как Маленькая Люся, сгорбившись, водила по подоконнику пальцем. Она размазывала воду, натекшую из цветочного горшка, — выпуклую, с мохнатыми ошметками почвы, блестевшую как полиэтилен. За окном шустрые машинки разбегались с автостоянки, в предбаннике сгущались сумерки, в сумерках становились видны белые предметы, и все белое казалось намыленным. Где-то на верхних этажах заработала, ужалив стену, отвратительная дрель, этот нарастающий звук заставил Максима Т. Ермакова вздрогнуть.

— Ты думаешь, что с Артемом вышло так из-за меня, — произнес

он, со скрипом вкручивая кулак в ладонь. — Думаешь, не можешь не думать. Если бы я тогда застрелился… Но не факт. Мы, может, и не были с ним связаны, понимаешь меня? И я тебе честно скажу: не застрелился и не собираюсь. Но я не знаю, что теперь сделать для тебя, Люсь… Вот все, что хочешь! — Тут Максим Т. Ермаков набрал в грудь воздуха по самый подбородок и выпалил: — Вот хочешь, женюсь на тебе!

Маленькая Люся вздрогнула. «Ладно, сейчас обернется, посмотрю ей в глаза», — скомандовал сам себе Максим Т. Ермаков и посмотрел. Глаза у Маленькой Люси были точьв-точь как у товарища Румянцевой: мягкого, пасмурного, серого цвета, какими бывают облака перед дождем.

— Хочу, — просто сказала Маленькая Люся и улыбнулась, дрожа всем крошечным личиком, точно отражение в воде.

Они поехали к Люсе немедленно. Максим Т. Ермаков вел «тойоту» словно в перевернутом пространстве, в странном зазеркалье, где все приближалось и одновременно удалялось, автомобили вокруг двигались так, будто дети тащили их на веревочках, и гудели Максиму Т. Ермакову, когда тот перестраивался из одного дерганого ряда в другой, такой же. Не иначе как покровительство свыше уберегло их от ДТП. По дороге они растеряли всех социальных прогнозистов, следовавших на двух, не то на трех, похожих на старую мебель, советских автомобилях: не сумев подстроиться под новый стиль вождения Максима Т. Ермакова, спецкомитетчики застряли в пробках. Да и кто бы сумел? Надо было быть полным психом, чтобы повторить передвижения «тойоты», скакавшей в транспортном потоке, точно пешка, устремившаяся в дамки. Маленькая Люся на переднем сиденье все никак не могла управиться с ремнем, он выпрыгивал из гнезда и с эластичным свистом утягивался наверх, перекашивая хлипкую блузку, отчего у Максима Т. Ермакова пересыхало во рту и язык становился будто из песка.

Путь их, как ни странно, лежал на Малую Дмитровку. Они проехали глубокую арку, еле освещаемую лампочкой в железной птичьей клетке, и оказались в старом дворе, где деревья, в коре как слоновья шкура, достигали черными ветвями верхних этажей. Подъезд поразил Максима Т. Ермакова своей громадной гулкостью, каким-то пустым постаментом в нише, на котором помещалась банка с рыжей водицей и размокшими окурками, а двустворчатая дверь квартиры, которую Маленькая Люся отпирала дребезжащими ключиками, была в два человеческих роста. Первое, что почувствовал Максим Т. Ермаков, оказавшись в громадном, темными картинами увешанном коридоре, был резкий запах лекарства. В следующую минуту Люся уронила на пол сумку и ключи и прильнула к нему, так что он ощутил сквозь блузку и глуповатый чепчик бюстгальтера ее тугое маленькое сердце, бившееся на два такта, и снова на два такта, так что в этом шумном биении не оставалось ни секунды что-нибудь сказать.

Потом они в каком-то странном танго, снимая с себя и друг с друга одежду, стягивая длинные, вязкие рукава, попали в полутемную комнату, где натолкнулись на разложенный диван со сбитой на нем простыней. Они все никак не могли как следует поцеловаться, все топтались жадными ртами, попадая в щеку, в ухо, обивка дивана драла разгоряченную кожу, и на щиколотке у Маленькой Люси болтались ее скатавшиеся трусики, будто смешной матерчатый браслет. Голая, она напоминала стрекозку без крылышек. Она внутри была неожиданно сильна, мускулиста, она, казалось, была полна, как сосуд, тем первозданным, влажным, пульсирующим веществом, из которого возникла жизнь. У нее на предплечье были следы прививок, похожие на овсяные хлопья. То, что Максим Т. Ермаков получал от нее, что он пережил в ней, не укладывалось ни в какие нормативы, ни в какие положенные человеку пайки, рационы благ. У нее на бледной, очень тонкой коже были целые россыпи родинок. У нее в растрепанных волосах было так жарко, что пальцы, запущенные в пряди, горели огнем.