Легкая поступь железного века...
Шрифт:
И вот подъехали кареты к Знаменскому храму. Обе невесты в этот день казались во сто крат красивее, чем обычно, Наталья втайне завидовала им, и молила Божию Матерь, чтобы Она поскорее приблизила час и ее свадьбы. Митя, скромно пристроившись в любопытствующей толпе, не мог подавить грусти, что бы ни делал, как бы себя ни ругал… Он ревновал, и это было сильнее его. Еще немного, и он уже никогда не увидит ее… Машеньку… Он уезжает в Новгород, ибо вернулась дочь Любимова, княгиня Катерина Степановна, и не пожелала нового человека, его то есть, Митю, в доме терпеть. Да и Степану Степановичу получше, доктора говорят — может, и отойдет. Да… с Машей он, Митя, вряд ли уже увидится. Он знал, что сразу же после свадьбы его возлюбленная с законным супругом отбудет в столицу, в дом своего мужа…
А вот и он шествует в храм — молодой офицер, счастливец… Митя вздохнул, подавляя завистливые чувства, тихо прошептал молитву о здравии раба Божия Петра, но… закончить ее не успел. Вскрикнул в ужасе Митя вместе с любопытствующими, потому что случившееся в этот миг было столь страшно-нереальным, что только на кошмарный сон походило… Петр Белозеров, сдерживая переполнявшую его радость, спокойно и уверенно поднимался по ступеням храма, и в этот-то миг… Вот он уже лежит на этих самых ступенях лицом вниз, кровь течет по ступеням, а из спины Петруши торчит пущенный чьей-то меткой рукой нож… Кто это сделал, как… Никто ничего не понял. Всеобщий ужас, крики, слезы… Толпа задвигалась: кто-то в страхе убегал прочь от храма, кто-то, напротив, подался вперед к лежащему. Маша без сознания упала на руки отца. Александр Вельяминов был уже возле своего любимого друга. Подбежала к Петру и Наталья. Она дрожала, едва сдерживая рыдания. Александр приподнял Петрушу, тот что-то прошептал, и голова его упала. Александр тихо расплакался. Павел Дмитриевич нес Машу домой к отцу Сергию на руках…
…- Как же это, Господи? — шептал в эту ночь отец Сергий, стоя на коленях перед Божницей, в тусклом свете свечи всматриваясь затуманившимися глазами в Спасителев лик. — Ведь венчать я его должен был, а теперь отпевать буду… Но на все воля Твоя, Господи! Мы слепцы на земле временной сей, роптать не вправе…
…- Как она? — тихо спросила Наталья Павла, подходя к нему сзади, и кладя руку ему на плечо. Павел смотрел на спящую дочь. Обернулся к невесте.
— Ей лучше, — прошептал он. — Я даже удивился, как скоро она смирилась с его потерей. Но бредит по ночам, во всем обвиняет себя — это ужасно…
— Бедная, — покачала головой Наталья. — Ах, Петруша, Царствие ему Небесное. Иди, усни, Пашенька, сам, ты измучался.
— Я не хочу спать.
Наталья поцеловала его в лоб.
Находились они в доме отца Сергия. Он наотрез отказался отпускать куда-либо Машу, которая, не вынеся этого последнего удара, заболела. «Как бы рассудком не повредилась», — сокрушался про себя батюшка.
Через несколько дней после похорон Петруши он обвенчал Александра и Надежду. Настроение у всех присутствующих на этой свадьбе не отличалось от похоронного. Вскоре после венчания молодой Вельяминов, распростившись со всеми, увез заплаканную невесту в Горелово, а оттуда им почти немедля надлежало выехать в Берлин…
К изумлению всех Маша, придя в себя после нескольких дней горячечного бреда, перво-наперво позвала Митю…
Однажды заглянув в комнату дочери, Павел Дмитриевич нашел постель ее аккуратно убранной. Поначалу все подумали, что девушка отправилась погулять, она уж начинала понемногу выходить из дому. Нет, так и не вернулась к ночи.
Павел поцеловал невесту, оседлал коня, и, ничего не объясняя Наталье, куда-то умчался…
…Артамону Васильевичу плохо спалось: кошмары мучили. И то, что чья-то крепкая длань легла ему на уста, а вторая — за ворот потянула, он воспринял в первую секунду как продолжение кошмара. И тут же сильно вздрогнул: «Не сплю!»
— Не кричи, — шептали ему на ухо, — не то плохо будет! Не будешь орать?
Бахрушин в ужасе замотал головой.
— Да ты не узнаешь меня? — вопросил Артамона Васильевича стянувший его с постели человек. И Бахрушин, забыв о предупреждении, громко вскрикнул: узнал! И тут же Павел вновь зажал ему рот.
— Я же предупреждал…
Бахрушин забился, потом сник. Павел ослабил хватку.
— Ты… убивать меня надумал, Павлуша? — пробормотал Артамон Васильевич, дрожа.
— Надумал… несколько лет назад, когда из Сибири вернулся. Стоял тогда вот под этими окнами… Тебя, Артамоша, Господь спас, до сих пор не пойму, как же я тогда убежал от дома этого — своего! — его не подпалив? Как? Не иначе, воли Господней не было на то.
Бахрушин поежился.
— Так неужто теперь, сюда как тать прокравшись, — да не как тать, мой дом-то! — да все равно… неужели я теперь тебе, с постели тебя подняв, горло безоружному перережу?
Бахрушин приободрился.
— Как ты сюда попал? Сторожат дом-то…
— Знать, есть чего сторожить. Да все я знаю. Разбойник… Хуже, чем я когда-то был.
— Ты о… о чем?
— Ни о чем. А как пробрался… Смешно мне на тебя! Я еще мальчишкой шестнадцатилетним по ночам из дома сего выбирался к Палашке на свидание, и обратно возвращался, никто, ни единая душа углядеть за мной не могла. Ладно… Пора и о деле потолковать. Ты Белозерова убил?
— Паша… ты… что ты?
И вновь оказался Артамон Васильевич в крепких Павловых руках.
— Убить не убью, — жутко шептал князь Мстиславский, — коли обещал… так… придушу слегка… Или руки выламывать начну. Это не больнее будет, Артамоша, чем мне — в Тайной канцелярии, мне было хуже. И Петруше покойному — тоже. — Встряхнул Бахрушина. — Отвечай, сволочь, душа разбойничья… ты подослал племянника убить?
— Я! — с решимостью отчаянья выкрикнул Бахрушин.
— Зачем?
— За тем… за тем, что он жениться собрался на этой… холопке Степановой.
— На моей дочери!
— Да. Степан знал, что она — дочь твоя, и я знал… А что с того… хоть какой ее теперь княжной сделай, а была она и будет — незаконная, а в Петрушке хоть на малость, а была кровь наша, Бахрушинская… Лучше убить его было, чем позор такой терпеть, сын Бахрушиной — на холопке женится! Все вокруг только об этом языки и чесали! Да и давно ему была туда дорога, жаль, его на виске не доделали. Да и тебя тоже!..
Все это он выкрикивал, дрожа, но уж не запинался, теперь он не сомневался, что Мстиславский убьет его, и никто не спасет, он жаждал выплеснуть ему в лицо как можно больше мерзости. Но не успел, Павел вновь затряс его:
— А где дочь моя теперь, говори!
— Не знаю! — заорал Бахрушин. — Мне она даром не нужна, дочь твоя! Да… отпусти. Не знаю. Вот те крест!
Непонятно почему, но Павел ему поверил. И сразу потерял к нему всяческий интерес.
— Живи дальше, — пробормотал он, — если сможешь…
И спокойно покинул комнату через окно. Бахрушин рухнул на кровать как подкошенный…
…Наталья с нетерпением ждала Павла.
— Где ты был? — воскликнула, целуя в щеку.
— Не спрашивай, — махнул рукой Павел.