Легкая поступь железного века...
Шрифт:
— Так вы клянетесь, что… — пробормотал Шешковский.
— Вот вам крест! — повторил Павел.
Со слезами на глазах, бормоча молитву, Степан Иванович втянул в себя крепко-сладкую жидкость. «А ничего винцо…» — подумал он, засыпая.
Очнулся Шешковский в своей постели. Долго смотрел в потолок. А потом позвал слугу.
— Я… ты… откуда… — забормотал он. — Откуда… меня… взяли?
Старый слуга не удивился столь нескладному вопросу.
— Да-а… ничего подобного уж и не припомнится за вами, Степан Иванович! Однако нашли вас прямехонько возле дома, где вы под забором валяться изволили.
— Я?! — едва не задохнулся Шешковский. — Под забором?!
— Так, барин. Чего ж, с каждым случиться может… Дело такое…
— Ну… пошел.
И Степан вновь уронил голову в подушку. Вот и доказывай теперь, что тебя похитили, когда вон, люди подтвердят, что в скотско-пьяном виде непотребном ночь под забором провел!
В эту ночь вице-канцлеру поспать не удалось. Он засиделся допоздна за бумагами, сидел бы, может быть, и до рассвета, кабы не вторжение нежданных гостей. Именно вторжение, потому что незваных гостей сих никак не хотели пускать, но князя Мстиславского трудно было куда-то не пустить. Бестужев, оторванный от государственной важности дел, молча переводил взгляд с Павла на Наталью и ждал объяснений. Сегодня вид у Вельяминовой был куда более уверенный, чем в первую встречу с вице-канцлером.
— Ваше сиятельство, — сказала она. — Нам нужна ваша помощь…
Очень внимательно слушал Бестужев, и старался, чтобы недипломатическое волнение на лице его не отражалось. А волноваться было о чем. Ведь, судя по рассказу этой парочки, его сотрудник Вельяминов арестован — из-за него! Дурацкий дутый заговор! Бестужев перепугался. Перепугался еще и оттого, что после нападения на Шешковского эти красавцы ни куда-нибудь, а прямехонько к нему пожаловали.
— Так, — изрек он, выслушав до конца. — Господа, остаетесь у меня, и до моего возвращения за порог ни ногой! Вы понимаете, любезные, во что ввязались?
— Прошу прощения, Алексей Петрович, — перебила Наталья, — мы не ввязались, нас втянули.
— А вы-то что так переживаете, граф? — невиннейшим тоном осведомился Мстиславский. — Волноваться, кажется, нужно Вельяминову, ведь это ему пытка грозит. И Наденьке Прокудиной…
Бестужев метнул в него негодующий взгляд.
— Я понял, князь, — сухо ответил он. — А посему еще раз попрошу оставаться здесь и ждать. И кучер ваш… если разболтается…
— Сенька не болтлив, ваше сиятельство!
— Надеюсь… Так что, ждать, господа… Ждать!
Павел и Наталья переглянулись…
…Вице-канцлеру сопутствовала удача. Государыня и граф Разумовский находились в столице, до Разумовского Бестужев быстро добрался и на удивление легко к нему пробился. Очень удивлен был Алексей Григорьевич ночным визитом своего друга.
— Что случилось, Алексей Петрович? — в бархатистом красивом голосе с украинскими нотками слышалось почти изумление, а прекрасные темные глаза выражали сейчас смесь тревоги, любопытства и добродушного желания непременно помочь.
— Коли смерти моей не хочешь, ваше сиятельство, помоги! — Бестужев опустился на предложенный стул и вытер кружевным платком взмокший лоб.
— Аль опять Ушаков-генерал наседает? — поинтересовался Разумовский.
— Ох, да… Да и… Алексей Григорьевич! Делай что хочешь, а завтра утром Государыня должна меня принять. Да и не меня одного.
— Ишь, быстрый какой! А повременить?
— Тогда гроб готовь.
— Тебе, что ли? Ох, ну и дела. Чего ж… Попытаюсь Ее Величество уговорить, авось, примет. Ладно… а покамест, может, по маленькой, вон каков ты — лица на тебе нет.
— Да уж… — проворчал Бестужев. — У тебя-то во всем тишь да гладь, а тут надрываешься в служении Отечеству, да тебя ж еще и давить желают, как клопа негодного! Ну, наливай, что ли, ваше сиятельство… премного благодарен…
…Генерал Ушаков был в ярости. Трясущийся Степан Иванович сидел, как пришибленный в уголке, а его превосходительство ходил в раздражении по кабинету.
— Все, Степа, ты все провалил! — наконец заключил он.
— Так я… Андрей Иванович… уж никому б на моем месте не оказаться!
— Ты на Сашку Вельяминова посмотри, — процедил генерал, — у него на глазах невесту пытать готовы, а он… Да! — вновь повысил Андрей Иванович голос. — И прикажу! И ни на кого не посмотрю! И плевать, что нет разрешения! Сегодня же — девчонку в пытошную, распорядись, понял? А Сашенька пусть полюбуется, баран упрямый… Мне теперь во что бы то ни стало показания его нужны! Признание — в том, на что я укажу! Потому как у меня самого теперь неприятности выйти могут, раз уж знают… Эх, Степка, я б тебя, слышь ты, живьем зажарил!
— Что ж, — болезненным стоном отозвался Степан Иванович, — ваша воля… Только я… Вольно ж вам было с мальчишкой связываться! А я, ваше превосходительство…
— Ладно, молчи, — проворчал генерал, остывая. — В одном хвалю — что скрывать не стал, а мог бы и промолчать, — мол, все скажут, что пьяный был, не узнает, чай, Ушаков, какой язык у меня длинный… Ладно. Выкрутимся. Ну, давай. Девчонку Прокудину, графинечку, и впрямь жаль, а ничего не поделаешь…
Прежде чем вести Александра на допрос, юноше сковали руки. Он понимал, почему, и в тоске решил, что все же, пока неясно как, но на тот свет он сегодня кого-нибудь отправит. Если надо будет — даже Надю… О себе он уже не заботился.
На этот раз Надежду к нему не подпустили. Она, дрожащая, измученная проведенной в крепости ночью, сидела на той же самой скамье, на которой не так давно мучился Александр, наблюдая допрос с пристрастием.
— А вот и женишок ваш, сударыня, пожаловал! — объявил Андрей Иванович, деланно усмехаясь. — Можем помолвку прямо здесь устроить — место вполне подходящее. После того, как потолкуем, конечно…
Надя плакала.
— Сашенька… — шептали ее бескровные губы.
Александр старался не глядеть на нее — ничего бы она в его взгляде, кроме отчаяния, не увидела. Генерал вновь выдавил усмешку. Он тоже глядел куда-то в сторону.