Легкая поступь железного века...
Шрифт:
— Прошу дослушать, будьте любезны. Так вот, господин Фалькенберг, как и многие другие общие знакомцы Лопухиной и дяди вашего, подтверждает, что в обществе сей особы не раз слышал крамольные речи от господина Вельяминова. Так откуда же такая нелюбовь к священной Царской особе? Александр Алексеевич, вы, находясь на своей должности, кажется, должны были бы построже наблюдать за вашими сродниками. Или же… может быть, ваше особое положение и послужило причиной некоего соблазна?
Яснее выразиться было нельзя. Генерал смотрел теперь Александру прямо в глаза, и взгляд его уговаривал: «Произнеси одно имя! Мне пока что его
— Я не понимаю, ваше превосходительство, что вам угодно от меня, и чем могу я помочь в деле, к которому не имею не малейшего касательства.
— Советую понять, — промурлыкал Ушаков. — Может быть сейчас вы просто несколько растеряны? У вас будет достаточно времени для раздумий. Подпишите.
Ушаков взял у Степана допросные листы и протянул их Александру. Тот подписал после того, как пробежал их глазами.
Когда Саша вновь водворен был в камеру, она показалась ему еще мрачнее прежнего. «Я погиб! — думал Александр. — Он решил потрясти меня насчет вице-канцлера, копает под Бестужева! Просто так я не отделаюсь…»
А в это время Ушаков раздумывал: прав ли он или нет в своих рассуждениях? И нужно ли продолжать эту игру против вице-канцлера? Отправив на дыбу родственницу Бестужева по мужу, Анну Гавриловну, Ушаков долго прикидывал и так, и сяк, и наконец решил, что — вздор: Бестужев не при чем, и эта бабья крамольная болтовня вряд каким боком касается главы внешней политики. Теперь же генерал-аншеф вновь засомневался. По крайней мере… этот мальчишка Вельяминов… Нет, надо из него как следует все выжать. Сегодня он, Ушаков, виделся с Лестоком. Лейб-медик, старый друг Государыни, мрачен и надут — подкоп под Бестужева не удался. Вот бы ему, Лестоку, Сашку Вельяминова в руки, тот бы живым его не отпустил, это как пить дать, пока не вырвал бы заветное имя! Имя нужно одно — Бес-ту-жев… А может и впрямь перепоручить Сашеньку Лестоку, и дело с концом? Да, а ходатайство Разумовского за семейство Вельяминовых, а близость мальчишки к вице-канцлеру, которая может совсем другим — чем-нибудь весьма неприятным для него, Ушакова, обернуться?.. Нет, надо тайно… А потом… ежели крамолы не сыщется (в чем Андрей не был уверен), неплохо было бы мальчишку у Бестужева перетащить под свое руководство. Из него можно сделать что-то очень даже путное.
Несколько допросов прошли в том же духе, так что Александра стала тяготить кажущаяся непритворной любезность грозного генерала. В иные моменты, например, когда Андрей Иванович мило приглашал его присесть, Александр ловил себя на мысли, что ему просто хочется отвесить его превосходительству оплеуху. «Может быть, он этого и добивается?» — думал Саша. Наконец Ушакову самому надоела эта игра. И однажды Вельяминов проснулся среди глубокой ночи от грубого толчка, его стянули с постели и объявили:
— К допросу!
«Кажется, начинается», — подумал Александр, с трудом разлепляя ресницы. Его проводили (можно сказать — протащили) в знакомый кабинет, где освещенные средь ночного мрака скудным светом сальных свечей Ушаков и подручный его Шешковский смотрелись очень впечатляюще и грозно. Поблескивала звезда на мундире генерал-аншефа. Александр тупо уставился на нее — он не совсем еще проснулся, хотя сердце уже заколотилось так, что остатки сна должны теперь быстренько улетучиться. На этот раз Андрей Иванович не пригласил его присесть.
— Где Фалькенберг? — спросил он слету, едва Александр переступил порог.
— Не знаю.
— Так… «не знаю». Повторите ж еще раз, что вы не знакомы с ним, что вы никогда не интересовались человеком, ведущим игру против вашего начальника, который к тому же, как поведал нам граф Прокудин, собирался жениться на… Ну, об этом позже. Может быть, вы еще скажете, что и имя отца Франциска никогда не слыхали? Где и он-то, кстати? Не припомните, а? А может, вы и графа Прокудина никогда не встречали?.. Отвечайте, коли спрашивают на допросе! — рявкнул Ушаков.
— Но ваше превосходительство, — вяло улыбнулся Александр, — вы задали слишком много вопросов…
— На все — по порядку! Память должна быть, коль у Бестужева служишь. А?
— Ничего не могу сказать.
— Не можешь или не хочешь? Не отвечаешь? Значит, соглашаешься с тем, что причастен к исчезновению немца?
— Нет.
— И не знаешь его?
— Не было повода к знакомству.
— Не сомневаюсь. К явному. А невесту он у тебя все-таки отбил!
Александр вздрогнул.
— Что? Вспомнил?
— Нечего вспоминать.
— С Надеждой Прокудиной амуры разводил?
— Вы путаете, господин генерал. — Александр пожал плечами. — Из моих писем, что вы взяли у меня дома, вовсе не следует, что моя Наденька — это непременно девица Прокудина.
— Да? Может быть… Ну а полушалок-то нянюшке удалось передать? — Андрей Иванович удовлетворенно улыбнулся. Еще когда Александр только вошел, Шешковский переставил все подсвечники так, чтобы свет их падал прямо на подследственного, и теперь Ушакову было заметно любое движение в его лице, тогда как сам он оставался в тени. — Вы удивлены, Александр Алексеевич, неужели? Так вот, извольте убедиться, каждое ваше слово нам известно, тем паче — каждое движение. А потому, попрошу прекратить бессмысленное запирательство. Итак, что известно вам о секретных сношениях заговорщицы Анны Бестужевой с ее высокопоставленным сродником, и с чьего голоса дядюшка ваш поносил Государыню в собрании Лопухиной?
«Приехали!» — у Александра все сжалось внутри. Вслух же он произнес:
— Не понимаю, о чем вы, генерал.
— Вы, впрочем, могли всего этого не одобрять, я это вполне понимаю, но долг верного служащего, конечно… Александр Алексеевич, я попрошу не бояться нас, потому как мы хотим помочь вам выпутаться из сетей, в которые вы, по неразумию вашему, попали.
— В сети я не попадал, Андрей Иванович, потому как их не было, а сети вы мне сейчас расставляете. Если бы вам каждое слово мое было известно, вы знали, что вопросы, ныне мне вами предлагаемые — бессмысленны.
— Ваша сестра показала на вас, — спокойно ответил Ушаков. — Без всякого пристрастия. Потому так быстро и была отпущена на свободу. Если угодно, могу предъявить собственноручную подпись вашей сестрицы…
— Натальи?! Не стоит трудиться, ваше превосходительство, ибо я твердо знаю, что сестра моя добровольно никогда бы не возвела на меня напраслину. Если есть ее подпись, значит, вы или пытали ее, или подпись подделали. Однако теперь я понимаю, откуда вы знаете про полушалок. Кто-то из ее слуг случайно нас услышал, а потом, после ареста сестры, вы всех их допросили, спрашивали, где я…