Легкая поступь железного века...
Шрифт:
— А… Бахрушин? Как же так? Ты ведь знаешь его?
— Знал…
— Так это ж родной дядя Петруши. То есть Белозерова Петра Григорьевича…
— Как?! — Павел ахнул. — Жениха твоего бывшего, что ныне на дочери моей жениться собирается?
— Да.
— Однако… такого родства я дочери своей не желаю. Разобраться бы надо, что к чему… Впрочем, сейчас главное — на волю ее вызволить.
— Скоро уж приедем.
— Да, знаю… Мне ли сих мест не знать…
Дивным образом получилось — Наталья с Павлом в двери, а отец Сергий — из дверей. И очень перепугался
— Отец Сергий! Вы ли это, батюшка? — восклицал господин при этом. — А я-то думал, грешным делом, уж не потянули ли и вас на розыск, как меня тогда…
— Павел Дмитриевич! — ахнул батюшка. — Дивны дела Твои, Господи! Живы! Уж вас-то никто и не чаял вновь увидеть. А вы живы! Слава Тебе, Боже! Да мне вон барышня сказывала, однако чтоб вот так вас встретить… ваше сиятельство…
— Помниться, батюшка, Павлушей вы меня звали.
— Так ты тогда и был Павлушей, а сейчас поглядите-ка… Где пропадать изволил?
— Сперва в Сибири, потом в разбойники пошел, а затем — в монахи.
— Шутишь? — отец Сергей недоверчиво покачал головой.
— Ох, нет!
— Да что ж мы в дверях чужого дома толкуем? Ты к Степану Степанычу, другу старому?
— К Степанычу… По делу, да дело-то какое… Приеду к тебе, батюшка, исповедываться придется.
— Так милости прошу! Прямо сегодня дела завершай, да на ночлег ко мне. Места у меня много… И вы, Наталья Алексеевна, не откажите, сделайте милость. Места на всех хватит. Давеча барышня Шерстова гостила…
— Непременно, батюшка, непременно! А сейчас помолись обо мне и рабе Божией Марии.
— Марии?
— О Машеньке любимовской речь, — пояснила Наталья.
— Вот как?
— Она дочь моя, — тихо сказал Павел.
У отца Сергия округлились глаза.
Тут показался слуга, которого Наталья, пока Павел обнимался с батюшкой, послала к барину с докладом, и объявил, что Степан Степанович просит…
— Все, Павлуша, не смею задерживать, — сказал отец Сергий. — А в гости жду сегодня непременно.
— Благодарю, батюшка. Тогда и поговорим.
Отец Сергий благословил обоих.
В комнате Любимова находился Митя. В последнее время он почти не покидал больного, Степан Степанович и не отпускал его от себя. Казалось, что единственная душа живая, какую желал бы он при себе иметь, был юный иконописец. Обосновавшись в закутке в углу, там же устроив себе и постель, Митя постоянно был при Любимове и исполнял все его желания, научившись понимать их по жестам. Сам он по-своему привязался к больному, ухаживал за ним, читал ему каждый день Священное Писание и Псалтирь, рассказывал о монастырской жизни, так, как сам ее понимал. Любимов слушал очень внимательно. После этого тихо засыпал, а Митя в своем закутке принимался писать образ Архангела Михаила. Но просыпался Степан Степанович всегда в большом беспокойстве, что уж там ему снилось, неизвестно, но он жестом призывал к себе Митю, брал его за руку и долго с мольбой, с болью, и с каким-то вопросом смотрел ему в глаза.
— Исповедываться вам как-либо надо, Степан Степанович, — тихо говорил Митя. — Душу облегчите, Бог знает, может, и послабление будет в болезни. А коли нет, все одно, как же это без исповеди-то? Пригласить отца Сергия?
Любимов все молчал да хмурился, но вот, наконец, после очередных таких уговоров кивнул головой: пригласить! И бумагу жестами попросил, и принялся что-то выводить на ней подвижной правой рукой. Митя понял: грехов исповедание.
Отец Сергий приехал поспешно и долго не выходил от больного. А когда вышел наконец, и Митя, вернувшись в комнату, вопросительно глянул на Любимова, то вновь увидел в глазах его слезы, но выражение лица Степана Степановича было уже иным — спокойным и умиротворенным. И как будто бы надежда во взгляде…
Тут и появился Павел Дмитриевич.
— Куда вы, сударь? — шепотом осведомился Митя, самовольно останавливая его в дверях. — От Степана Степановича только что вышел священник и…
— Вот и хорошо, что священник, — оборвал Мстиславский, отстраняя Митю.
— Пропусти его, Митенька, — услышал юный иконописец голос Натальи и поспешно обернулся на этот голос.
— Это Маши касаемо, — продолжала Наталья. — Поклон тебе от нее…
Тут уж Митя совсем растерялся.
— Проводи меня в гостиную, — попросила его Вельяминова…
Степан Степанович часто мигал, глядя на Мстиславского. Видно было, что он силится вспомнить, кто этот человек, лицо которого ему вроде бы знакомо, но вспомнить не получается.
— Не узнаешь, Степан? — Павел вздохнул. — Пашку Мстиславского не узнаешь?
Изменился в лице Любимов, помрачнел, в широко открытых от удивления глазах мелькнула едва ли не ненависть. Он поднял руку, то ли защититься желая, то ли, напротив, ударить.
— Не гневайся, Степан, — тихо сказал Павел. — Сколько лет прошло… Вон уж дочь какая у меня… Невеста.
Любимов часто задышал. Лицо его стало непроницаемым, и не понять было, о чем он думает.
— Я прощения пришел просить у тебя, Степан Степанович, — продолжал Мстиславский. — За грех мой давний… Прости.
Он с искренним чувством поклонился.
— Маша — дочь моя… ты же знал, Степан, всегда знал… Не поминай зла, и я тебе не помяну, что ты посягал на нее, если только…
Он вытащил из кармана заранее приготовленную бумагу, поднес ее к глазам Любимова, чтобы тот мог прочитать, затем взял со стола перо, обмакнул в чернильницу…
— Подписывай! — тихо приказал Степану Степановичу, подавая ему перо. Любимов, не колеблясь ни секунды, подписал. Когда он возвращал перо Мстиславскому, рука его подрагивала.
— Чудесно! — воскликнул Павел Дмитриевич. — Скоро Маша по закону станет княжной Мстиславской, а ты, Степан, забудешь навсегда, что она холопкой твоей была.
Поклонившись на прощанье, он вышел, а Любимов еще долго смотрел на закрывшуюся за ним дверь, и даже Митя, будь он сейчас здесь, не смог бы разгадать, о чем думает Степан Степанович…