Легкая поступь железного века...
Шрифт:
— Сашка!
Наталья, вбежав в комнату, и повисла у брата на шее.
Следом за ней появился Павел. Он улыбался светлой, почти мальчишеской улыбкой…
Через пару дней Вельяминова вызвал Бестужев.
— Как ты? — поинтересовался заботливо.
— Все хорошо, ваше сиятельство.
— Ну и слава Богу. Отдохни, сил наберись. Потому как дело тебя уже ждет. В Берлин поедешь.
— В Берлин? — Александр не смог скрыть огорчения.
— Не ты ли желал настоящей работы? Вот и начнешь, благословясь.
— Но я… думал…
— Да знаю я. Жениться ты надумал. Понимаю теперь, отчего так часто к Прокудину таскался. Что ж… женись. Чего тянуть-то? Благословлять вас некому, дядюшка твой давно уж деру дал из столицы, перепугался, ищи его теперь. Было чего перепугаться… Ну а невесты твоей отец — католик! — решения ожидает участи своей. Так что благословляю тебя заместо отца и велю с венчанием не тянуть. Жену молодую в Берлин возьмешь с собой.
— Стало быть — надолго?
— Там видно будет, — пробурчал вице-канцлер.
После сего имел Бестужев долгую беседу с князем Мстиславским. Павел передал Наталье пожелание его сиятельства: они оба должны как можно скорее покинуть столицу.
— Не иначе с Ушаковым договорился, — заключил Павел.
— Не иначе. Ну и слава Богу, Паша. Будь моя воля, я б в Петербург больше ни ногой…
— Так и мое желание такое же. А как муж, так и жена. Будешь слушаться меня, когда повенчаемся?
— Ничего иного мне и не остается, — улыбнулась Наталья…
Глава четырнадцатая
Вот и развязка
Одно за другим сваливались на Машу известия. Первой пришла весточка через отца Сергия от Антипки, что померла старая бабка. Никак не успевала Маша на похороны Авдотьи, но все-таки поехала… Остановилась у батюшки в Знаменке, там и узнала дивную новость, что отныне она не беглая холопка, теперь она — вольная. Не понимая, как это сталось, поспешила Маша благодарить Любимова. Зная о его несчастии, никакого зла девушка на бывшего барина не держала.
Во все глаза глядели любимовские дворовые на вчерашнюю крепостную, прибывшую в Любимовку в карете с лакеем, — сплетни о перемене в ее судьбе уже по всей деревне распространились с разнообразными прибавлениями. Кто с завистью глядел, кто со страхом, иные — и с радостью, но таковых было меньше всех. Маша выглядела теперь совсем барышней — в светло-синем платье, отливающем перламутром, украшенном легкими пенистыми кружевами, густые волосы убраны в высокую куафюру. А Митенька только такой и привык ею любоваться — «кузиной господ Вельяминовых». Ждал он ее, как ждал…
Любимов, увидев Машу, взволновался не меньше Мити. Сделал знак, что надобны бумага и чернила. Начертал нетвердой рукой: «За грех перед тобой покарал меня Господь!», и протянул это начертание Маше. Девушка с состраданием погладила дрожащую живую руку и произнесла негромко:
— Помоги вам Бог, Степан Степанович! А в поджоге дома вашего я не виновата…
Любимов сделал знак: «Верю!»
…Тихий стук в дверь заставил Машу встрепенуться. Она сидела за столом, глубоко погрузившись в свои думы — воспоминания, одно за другим, наплывали на нее в этой комнате. Просторная, светлая горница, где размещал Любимов гостей — именно сюда прибежала однажды Маша к Петру Григорьевичу, ища заступничества. Когда это было? Ведь не так уж давно, а кажется — жизнь прошла. И все теперь по-другому. Свободная она, и Петруша — жених ее. Жених… как странно. А она… нет, она не может сбросить с себя тягостей прежних лет. Любимова простила искренне, но здесь, в этом доме, горечь прошлого вновь назойливо липла к душе, как обильная паутина…
Стук повторился — еще тише. Маша, не двигаясь с места, пригласила незваного гостя войти, мимолетно подумав о том, как легко привыкла она вести себя по-барски — не так давно сама бы дверь открывать кинулась.
Вошел Митя, немного смущенный, как всегда при ней и бывало. Все тот же старый подрясник был на нем, только тщательно выстиранный, длинные волосы аккуратно зачесаны назад. Странным показался вид его Маше без свободно падающих на высокий лоб черных прядей. Меньше стал он на монашка похож.
— Счастлив вас видеть снова, Марья Ивановна… — заговорил юноша, сбиваясь, улыбаясь и краснея, — простите, Мария Павловна. Вот не утерпел… слава Богу, что вы со Степан Степанычем…
— Мария Павловна?! Что ты хочешь сказать этим, Митя?
— А-а… разве не так вас нынче величают? Что же — по старому, по привычному, Марья Ивановна? Ох, простите!
— Митя, вообще ничего не понимаю.
— Как же… Вы не знаете? — он почти перепугался. Что же делать-то? Неужто самому теперь все ей рассказывать? О таком деле-то? Ох! И кто его за язык тянул?
— Да о чем не знаю, Митенька? — Маша начинала волноваться.
— Отец ваш… — пролепетал юноша.
— Отец! — Девушка привстала. — О чем ты?
— Князь Мстиславский… Тот, с которым Наталья Алексеевна уехала… она замуж за него собирается… Эх, не то все говорю.
— Так я слышу уж, что не то. Ах, Митя, не томи! Нечто об отце моем известно стало? Князь Мстиславский знал его?
— Он и есть отец ваш, Марья Павловна, — прошептал Митя и опустил глаза.
Маша прижала стиснутые руки к груди.
— Князь? Отец мой? Боже милосердный! Нет…
Некоторое время стояла так молча, потом вновь упала на стул и неожиданно прегорько расплакалась.
— Что же вы, Машенька… это ж счастье — отца обрести! — бормотал бедный Митя, не замечая, что называет «Марию Павловну» Машенькой. — Он уж был тут, это он вам вольную вытребовал, он княжной вас сделать хочет!
— Нет-нет, — рыдала девушка. — Не хочу ничего, не надо… Ой! Совсем я безумная. Чего хочу, сама не знаю. Радоваться надо — вольная я теперь, да еще и дочь княжеская, и, видать, уж скоро и свадьба моя…