Леха. Современная повесть о настоящем человеке
Шрифт:
Проснувшемуся Василичу Леха наврал, что выходил в туалет, но тот, оценив сверкающие глаза воспитанника, только хмыкнул. Уснуть Лехе удалось лишь под утро. О предстоящем поединке он не думал. В голове и сердце была одна Таня.
Леха, свесив голову, сидел в раздевалке. Напротив, раздраженным львом, курсировал Василич. Он уже проорался, но глаза посверкивали так, что стоило ждать вторую серию.
Влюбленный Малыгин, переевший накануне кондитерки, на утреннем взвешивании перед финальным поединком вывалился из своей весовой категории и перешел в категорию «тяжей».
– А там мужики лет по двадцать пять! – снова не выдержал Шведов, – и тебя на голову выше и мощнее! И по полтиннику боев за плечами! Ты чем думал-то, Леша!
– Я не
– Да ты врать ещё не научился! – тренер наклонился к спортсмену, – краснеешь как школьница при слове хер! Что жрал ночью!? Салаты майонезные или витушки с маком!?
– Шаверму…
Василич обреченно помотал головой. Махнул рукой и вышел.
Леха встал и подошел к окну. Хорошая погода не радовала. Финал с кем-то из «тяжей» не такое уж и страшное событие, но вероятность выиграть резко снизилась. В очередной раз занимать второе место никак не хотелось – эта тенденция добавляла обреченности и где-то в глубине поднимала вопрос: а стоит ли заниматься боксом? «Навык определенный ты получил, с бакланами уличными справишься. Зачем что-то ещё? Учиться надо и думать о будущем. Которое с профессиональным спортом точно не будет связано. Вон, лучше в качалку ходить. Массу набрать, мощь и всего остального, что нравится девушкам. Опять же на подработке в качестве охранника пригодится. На крупных меньше дергаются, – Леха тряхнул головой, найдя, наконец, оптимистическую составляющую в своём косяке. – Плевать, накидают, так накидают. Зато второе место среди “тяжей” тоже о многом скажет. Одноклубникам в Вологде точно».
– Да, ладно, Анатолий Васильевич, мы принимаем бой… – Леха улыбкой попытался скрыть нешуточное волнение, – н а кого попадаю-то?
– Не знаю, – снижая градус раздражения, пожал плечами вернувшийся тренер, – я по твоей категории смотрел. Схожу, по «тяжам» гляну… Разминайся пока.
Малыгин натянул уличные кроссовки, надел спортивный костюм. Около спорткомплекса располагался небольшой парк, и он решил легко пробежаться по тенистым дорожкам.
Закончив пробежку и выходя из парковой зоны, Леха сразу же увидел знакомую, до щенячьей дрожи в ногах, «девяностодевятую». А пробежав метров пятьдесят, обнаружил и её владелицу, чуть скучающую на ступеньках входной группы.
– Леша, привет! – Т аня спустилась ему навстречу.
Интонация приветствия была несколько тревожной.
– Привет, – Малыгин, решивший было дружески чмокнуть в щеку, притормозил.
Но Таня сама инициативно обняла и, поцеловав, мазнула ароматом фруктов.
– Леша, ты зачем опять решил с ним драться? – не отпуская его локтей, спросила девушка.
– С кем? – не понял Леха.
– С Ермаковым…
Леха всё понял мгновенно. Перевес, отправивший в «тяжи», вновь свел его с главным противником, у которого в финале не осталось соперника. Или травма или отказ. Сердце пошло в отбой, но это уже был не страх, а злость будущего победителя. Уверенность, которую вселила в него девушка, чьей близости так безуспешно добивался Ермак, но досталась она ему.
– Так получилось. – Леха тоже не отпускал её из захвата, – во всем виновата шаверма, будь она проклята!
Таня, сквозь напряжение, улыбнулась:
– Я и не знала, что вологодские боксёры читали Булгакова…
– А я случайно в бокс попал, набор в теннис мальчиков для подачи мячей закончился… – продолжал хохмить Леха, сдвигая темное облако предстоящего поединка.
– Малыгин! – грянул, вываливаясь из-за стеклянной двери, Василич, – опять девки одни на уме!? Мало вчерашней шавермы? Решил ещё блинчиками сегодня зарядится?
– Не одни, Анатолий Васильевич, а одна, – Леха отлип от Тани и повернулся на вход, – иду, иду…
– Ты на Ермакова выходишь! – рявкнул тот и ушел внутрь.
– Знаю… – буркнул Леха, – пошел я, Таня… Встретимся после соревнований?
– Конечно, – поспешно закивала она, – получается, в твоих проблемах опять я виновата?
– Не ты, – Леха не сдержался и чмокнул девушку в щеку, – шаверма…
В этот раз Ермаков уже не был уверенным игруном. Он, понимая, что судьба подкинула ему бой-реванш (а то, что это реальный реванш, они оба знали точно), вышел убивать.
Плюс десять килограммов к его и, без того атлетичной фигуре, злоба за предыдущие нокдауны и сломанный нос, Таня на балконе – п ротивник должен быть сметен.
Поэтому, как только раздался звук гонга, Ермаков пошел в жёсткий прессинг. Полугодовая ситуация повторилась в утроенном формате. Каждый удар Ермакова мог стать нокаутирующим. Но и Леха уже обрел уверенность. Он за последние полгода укладывал этого чемпиона дважды, не считая прохода в ноги и удачного удушающего на задворках ночного клуба. Да и Ермак, набрав массу, растерял скорость и технику. Могучие джебы и размашистые хуки пролетали пудовыми гирями мимо, а попытки прижать к канатам заканчивались потерей равновесия для самого атакующего. Красиво, зло и уверенно в этот раз играл сам Малыгин. Его точечные прямые проходили четко и жёстко, финты закручивали, а нырки и уклоны открывали подбородок противника для финального удара. А Леха тянул время. Где-то в глубине души он всё ещё был новичком, пришедшим в зал мастера спорта Ермакова, поэтому боязнь промахнуться, провалиться или подставиться придерживала его всё нарастающий кураж.
После второго раунда стало понятно, что бывший чемпион выдохся окончательно. Он лишь уперто принимал дальние прямые-боковые от своего соперника, тупо выжидая тающий шанс нокаутировать. В середине третьего раунда Ермаков глухо закрылся в углу, постепенно оседая под градом ударов. Леха, покачав корпус вправо-влево, вбил мощнейший апперкот под задравшийся локоть и оппонент с сиплым вздохом осел на настил ринга. Коварный удар в печень, отрабатываемый ещё в ярославском спортзале, прошел стопроцентно в цель и, после отсчета аута, рефери замахал руками в сторону дежуривших врачей. Отошедший в свой угол, Малыгин терпеливо дождался окончания медицинского вмешательства и команды судьи для выхода в центр. Секундный ритуал поднятия руки победителя и можно уходить с ринга. Леха, поборов всю неспортивную неприязнь, шагнул к Ермакову. Тот же, зло, с «пошелнахер», отшвырнул протянутые перчатки и, с перекошенным от боли и ярости лицом, нырнул под канаты.
Спрыгнувшего с ринга Леху облепили малыши и радостно прослезившийся Анатолий Васильевич. Похлопываемый со всех сторон Малыгин, подняв голову на балкон, нашел взглядом ту, ради которой только что победил. Она была прекрасна. Она была его.
И было ещё полтора дня в городе белых ночей. Расставшись с Василичем и пацанами, которых любезно забрал на экскурсии какой-то однокурсник старшего тренера, Леха погрузился в романтическую эйфорию северной столицы. За неполных сорок восемь часов они исколесили весь центр Петербурга, вознеслись на колоннаду Исакия, потоптали заброшенные дорожки Константиновского парка и осмотрели заглушенные фонтаны Петергофа. Но больше всего, конечно же, было поцелуев в машине, смелых ладоней под тоненьким женским свитером и влажных вздохов отказа. Возможно, будь Леха любовником поопытнее, смог бы добиться взаимности от Татьяны и прямо в машине, но… Не так он представлял себе их первую близость, прекрасно понимая, что второго шанса может и не быть. В гости к ней он набиваться не пытался, в первый же час выяснив, что девушка живет в адресе с бабушкой, в ожидании окончания ремонта трехкомнатной квартиры на Мориса Тореза. Визит в общагу не рассматривался в принципе. Они лишь поздно ночью расстались на четыре часа, чтобы рано утром вновь оказаться в уютном мире велюрового жигулевского салона.
Поезд на Вологду отходил вечером, около девяти. Влюбленные не опоздали, как было бы в классике. Наоборот, приехав за три часа, они, взявшись за руки, обошли ближайшие к Московскому вокзалу улицы. Леха, будучи историком, намеренно называл площадь Восстания Знаменской, рассказал историю строительства вокзалов братьев-близнецов в Москве и Санкт-Петербурге и завел коренную петербурженку на улицу Джона Леннона, чем несказанно её удивил. Затем, около памятника Пушкину рассказал печальную байку о том, что поэт смотрит на балкон одной из своих возлюбленных. Правда, заметив увлажнившиеся глаза, добавил: «Но это неточно».