Лёха
Шрифт:
— Это — танк, извините за выражение? — картинно поднял бровь Петров. Но его тут же осек Семенов, напомнивший совсем недавно бывшее — когда такая же ерунда бронированная задала им жару. С гранатами и винтовкой не очень-то и с такой даже железякой повоюешь. Петров видно вспомнил Габайдуллина и заткнулся.
— Вот мы, значится, подумали, на чем дальше ехать — и решили все — таки на танке. Грузовик-то только по дорогам и мостам может — а на мостах ясное дело охрана, на дорогах — патрули и комендантская служба с регулировщиками. Раз повезет, другой, а потом и присмотрятся. И все, отъездились гуси лапчатые. Не годится. Перелили по-быстрому бензин из грузовика в танк, благо у ганса там шланг и ведро были, и ударили автопробегом по бездорожью и разгильдяйству.
— Танкопробегом — поправил
— Ну да. Для начала спихнули танком грузовик с дороги в кусты, чтобы больше он тут не ездил…
— Хорошо трещал, пока пихали. Переднее колесо вывернуло совсем. И двигатель потом еще покалечили как могли. Кувалдометр и тут сгодился — с удовольствием добавил кавалерист.
— Вот-вот. И поехали потихоньку. Командором пробега, разумеется, я, а старший сержант выступал в роли Козлевича, потому как все время мечтал о бочке бензина. В общем, гладко вышло ехать. А кое-где и плавать пришлось. Сейчас вот что-то засбоила машинка — на холостых оборотах все в порядке, а как трогаться — словно гусеницы к земле приклеены. А у вас, что да как? — спросил младший лейтенант у Лёхи.
— У нас — по-всякому — уклончиво вывернулся Лёха. И добавил, чтобы не обострять:
— Товарищи из пехоты. А я из финчасти. Писарь. Старший писарь.
И вдруг чуть не заржал, вспомнив известное: «Бонд. Джеймс Бонд».
— А, ну это серьезно! — уважительно до неприкрытой иронии заявил мамлей — Вот Спесивцев тоже старший. Самый старший сержант. Мне-то рядом с вами и сидеть страшно, я-то наоборот самый младший лейтенант, куда уж тут.
— В общем, когда встретился с товарищами из пехоты, их командир приказал им меня сопровождать до наших. Вот и двигаем соответственно — не стал обращать внимания на подколки Логинова Лёха. В конце концов, лучше пусть Петров рассказывает, что с ними было. А ему, как попавшему не в свою тарелку, лучше помалкивать.
Токарь намек понял правильно и тут же влез в разговор. Нельзя сказать, что Петров был великим сказителем, но говорил толково и складно, за словом в карман не лез и Лёха сам заслушался тем, как роту, в которой служили его спутники, сначала клевали стервятники на марше, потом — только-только успели окопаться — навалились танки с осатанелой пехотой, тут рота была крещена минометами и артобстрелами, но позицию удержала таки, хотя и ополовинилась за один только день. Немцы все же пробили дыру где-то правее, рота — точнее все, что от нее осталось, отошла, опять стала окапываться, но теперь ее не трогали — грохотало сбоку, а потом и сзади. Пушки, которые до этого роту прикрывали, куда-то делись, впрочем, видно было, что дивизия агонизирует, пропала связь и что толком делать было неясно. На позицию роты вылетели только какие-то шалые немецкие мотоциклисты, получили по каскам и улепетнули, оставив пробитый пулями передовой мотоцикл и пару трупов. Красиво, надо заметить, улепетнули, четко, слаженно, забрав тех своих подраненных, кто был подбит пулями. Штаб батальона куда-то делся, посланный связным Семенов нашел только кучи брошенного добра, затарившись там разными подходящими для самокруток бумажками, выбирая при этом, чтобы без печатей были и надписей ДСП и «секретно». Остатки роты попались на глаза какому-то незнакомому подполковнику, и тот велел им удерживать перекресток лесных дорог, зачем — непонятно, потому как мост в паре километров был сожжен. И причем велел ни шагу назад! А на следующий день немцы каким-то чудом мост починили и по нему прямо на роту выперлись грузовики с каким-то барахлом. Петров — как самый нахальный — успел прошариться по кузовам остановленных грузовиков, но толком и не понял, что там была за фигня — какие-то банки и канистры с чем-то несъедобным. И вроде как не медицина — крестики зеленые были, а не красные.
Шоферня была сильно удивлена, когда напоролась на засаду. Рота была удивлена, как быстро немцы наладили переправу. А дальше через несколько часов притащилось два этих самых сине-зеленых танчика с деревянными ведущими колесами, подошла какая-то унылая пехота — Семенов тоже вслух заметил, что у тех, кто атаковал их в первый раз и вид был молодцеватей и автоматов побольше и действовали они нагло и бодро, бегали быстро и сноровисто, а эти какие-то были унылые, медлительные
Пока Петров пел соловьем, Семенов вытащил мешок, который называл кисетом и предложил табачку. Жанаев и старший сержант бодро оторвали от пущенного по кругу листка с надписью «расходная ведомость» по квадратику бумажки, аккуратно высыпали на него пару щепоток самосада, аккуратно послюнили краешек и ловко, по-цирковому, словно фокус показали, свернули цыгарки. Семенов и Петров сделали то же, но без лихости.
Лёха отказался, так как в его время курили в основном девушки, и для него это было не вполне мужским занятием, а мамлей горестно вздохнул и попросил своего напарника, чтоб тот и ему цыгарку свернул. Спесивцев привычно ухмыльнулся, отпустил шпильку, что надо было быть проще, а не курить городские сигаретки, словно пижон какой-то, но свою самокрутку отдал, а себе так же ловко свернул другую. Пару минут сосредоточенно дымили, причем Лёха отметил, что запах дыма не такой паскудный, как от современных ему сигарет, вполне нюхать можно без отвращения.
— Понятно — наконец сказал мамлей.
— Что понятно — переспросил Петров.
— То, что сидим мы в немецком тылу. И они этот тыл, как и положено, по уставам — чистят. Ясно, что служба охраны тыла не такая боевитая, как ударные части, ну, да и мы тоже не те, что в начале были. Вот и вам вполне старья хватило. И нам, не ровен час, если напоремся — тоже хватит с походом. Даже такого хлама, как Рено. У него, как ни верти, броня пулю держит и наш пулемет ему только для шумового беспокойства. А у него — пушечка. И всех делов. Как дуэль на мясорубках, любое попадание — смертельно. Ладно, пока живы — не помрем. А помрем, так живы не будем. Вопрос остается тот же — что у нас с танком такое, что оно, извините за выражение, (тут мамлей подмигнул Петрову) ехать не хочет?
— Свечки могли засраться — выдал свою версию некурящий Лёха.
— Нет, свечки мы проверили и прожгли. Думаешь с чего мы такие поросята? — возразил младший лейтенант.
— Все равно что-то засралось — уперся Лёха. Он понимал, что ничерта не смыслит в этом дурацком танке, но слово было подходящим, раз танк сначала ехал, а потом перестал.
— Может вывести его из строя окончательно, да и вместе с нами пеше? — предложил Семенов, поднимаясь со своего места, чтобы подменить Жанаева. Все равно в технике Семенов ничерта не понимал, а как от караульщика — могла быть большая польза. Это уже и Лёха понимал.
— Жалко! — с сожалением отозвался Спесивцев — это ж машина все-таки. Сорок лошадиных сил, три тонны брони. Если попадутся немцы без артиллерии — мы им колбасы наварим в свою очередь. Не везде же у них танки!
— Фигасе! — удивился про себя Лёха. Сорок лошадок! Как у Дэу-Матиз! Ну, действительно танк, извините за выражение. Как же это он ездит? Да еще и плавает??? Но вслух ничего не сказал.
Вообще этот танк был какой-то не то, что несуразный… Старомодный — вот точно. Для глаза Лёхи это чудо армейской техники было очень непривычно. Вот Т-34 — те нормально смотрелись на своих постаментах. А это… И смешные узенькие гусеницы и странные тележки с словно игрушечными колесиками по бортам и башня цилиндром. И особенно — покрашенные зеленым досочки над гусеницами. Деревянные к слову. Ну, бронетехника — у одних колеса деревянные, у других — вон, скамеечки.
Усатый поймал его взгляд, понял его правильно и усмехнулся кривовато:
— Ну что есть, то есть. Логинов, вон, тоже все время страдает, потому как влюбился с первого взгляда в какой-то мифический танк. А приходится ездить, что нашлось — что прямо на дороге валялось.
Логинов покосился, потом буркнул:
— Вот видел я Ворошиловский танк — вот это моща! Огроменный, башня с баньку размером, пушка еще больше, наверное, такая как в корпусном полку. И броня, наверное, толстая. Вот — это мощь! А эта плюшка — немощь.