Лёха
Шрифт:
Подошедший дояр что-то сказал, потом потряс Лёху за плечо, еще посильнее, а потом врезал мыслителю пару затрещин. Посмотрел пытливо и вдумчиво, словно художник на картину и влепил еще подзатыльник. Не больно, но как-то отрезвляюще.
— Не раскисай! — строго велел Семенов — ты как в себя пришел, или добавить?
— Пришел — пролепетал Лёха.
— На — ко вот водички попей — велел красноармеец и подал мятое и покрытое гарью тяжелое ведро. Из него через дырочки лились струйки, но наполовину оно было заполнено холодной водичкой. Лёха жадно присосался, чувствуя, что с каждым глотком ему становится все лучше и лучше, словно запыленные мозги протирают ласково влажной мягкой тряпочкой. Еще ему совершенно некстати подумалось, что вот так запойно сосали
Семенов приложился тоже, стараясь, чтобы капавшая вода не мочила зря обмундирование, потом протянул емкость кайфующему от папироски азиату. Пока Жанаев хлебал воду, бывший пулеметчик старательно обрабатывал консервные банки, камешком ровняя края и отогнутые крышки, чтобы зазубрин не осталось. Сходил еще раз за водой, на этот раз, словно спохватившись, все трое помыли руки и лица, с чего вообще-то надо было начать. Потом еще попили. Немцы видно порешали все дела и теперь сидели и болтали в тенечке. Пользуясь перекуром, словно чувствуя, что такая благодать ненадолго, Семенов еще раз притащил воды и теперь все трое напились впрок, про запас. А дояр еще и в бутылку воды набрал. Лёха, уже немного пришедший в себя сильно удивился, прочитав надпись на этикетке. Взял мокрую бутыль в руки, убедился, что не ошибся, покачал головой.
— Ты чего? — тихо спросил Семенов.
— Коньяк Хеннеси — так же негромко ответил ему Лёха. И поняв, что для крестьянина это ничего не значит ровным счетом, добавил:
— У нашего гендира любимый напиток. Ну, то есть директор наш такой коньячок пил. Сохранилась, значит, фирма.
Потом Лёха подумал, что много уже чего такого знакомого видал за последнее время тут — начиная со звезды «Мерседеса» и кончая этой бутылкой и жестяной синей коробочкой от крема «Нивея», в которую немец уложил свои затрофееные значки и эмблемки. Практически такая же баночка стояла на полке у Лёхи в шкафчике в ванной. Куда как знакома. И папиросы «Беломор», кстати, тоже знакомым показался. Хоть картинка и другая немного, а, в общем, пачка угадывается с первого взгляда.
Семенов пожал плечами. Ему явно было безразлично, что какой-то мужчина в будущем будет пить такой коньячок. Вот то, что после обыска у них имущества совсем не осталось и даже фляжек нет беспокоило его куда больше, это даже Лёха видел. Глянув, как там немцы, не смотрят ли за ними, Семенов аккуратно вытянул из — за обмотки ножичек, раскрыл его и попросил Лёху сидеть смирно, не ерзать.
— Ты чего? — удивился попаданец у товарища.
— Думаю спороть с тебя эту птичку. Не стоит сильно выделяться — ответил тот и аккуратно стал подпарывать нитки. Через минуту тканая эмблема была уже сунута Лёхой в карман гимнастерки.
Оказалось, что очень вовремя. В скором времени подкатил запыленный грузовичок — не тот, на котором их сюда привезли, а другой, побольше размерами. Шофер окликнул конвоира, тот подошел к нему, о чем-то они перемолвились, и конвоир недвусмысленно показал пленным на кузов. Ведро Семенов хотел было забрать с собой, но германец это строго воспретил, пуганув дояра штыком. Сидеть опять пришлось на полу. Толком Лёха не видел, куда их везут, только вроде как туда же, откуда они эти папиросы приволокли. Но вдруг машина тормознула, кто-то начал резко и достаточно злобно разговаривать с шофером, в светлый проем накрытого брезентом кузова вслед за этим вперся невнятный персонаж — немец в каске и со странной бляхой на груди, здоровенной с золоченым орлом, на грубой цепи и с бросившейся в глаза надписью «Feldgendarmeriе». Когда он взялся левой рукой в перчатке за борт и заглянул в кузов, то и на рукаве оказалась та же надпись — на черной ленточке вышитой, а чуть повыше Лёха обнаружил похожую на его споротую эмблему — только у немца эмблемка птички была победнее и вроде как это был все тот же орел, что и на груди справа, только с
Стоящий у машины фрукт с бляхой на груди по-прежнему ехидно что-то заявил, на что конвоир рявкнул:
— Jawohl! — и вроде как облегченно перевел дух.
В ответ человек с бляхой отошел не спеша в сторону и разрешающе махнул шоферу рукой в перчатке. Машина тут же тронулась и поехала дальше.
— Хрена вам с маслицем, а не склады воровать — тихо-тихо, на пределе слышимости, прошелестел сидевший рядом с Лёхой Жанаев. Лёха только моргнул в ответ, потому как конвоир и до того не выглядевший добродушным зло нахохлился и всем своим видом выражал недовольство случившимся обломом. Между тем колеса прогромыхали явно по железнодорожному переезду, пошли какие-то домишки, заборы, сады, несколько раз кроме немецких солдат, которых стало как-то много попадаться мелькнули и гражданские люди.
Вскоре машина остановилась, конвоир вылез из кузова и молча кивнул сидевшим — дескать, выметайтесь. Пленные вылезли по возможности быстро и оказались на перекрестке не то крупной деревни, не то и села, но присматриваться было некогда, потому что конвоир повелительно рыкнул и показал глазами, куда двигать. У одноэтажного домика на земле сидело человек сорок — пятьдесят в обмундировании РККА. Семенов сообразил первым и потрусил к ним, за дояром поспешил и Лёха с азиатом. Мельком оглянувшись, Лёха убедился, что конвоир остался у машины, а за всей этой кучкой пленных вроде как и не наблюдает никто, благо немецких солдат и офицеров сновало по улицам много, можно сказать, что они тут кишмя кишели.
Пленные сидели плотно, и Семенов почему-то, не раздумывая особо, уселся с краю. Жанаев и Лёха плюхнулись рядом с ним. Завертели головами.
— Дешево отделались — сказал Лёха своим соседям.
— С чего бы? — отозвался Семенов.
— Я думал нас этот сукин сын обязательно или пнет или еще что выдумает. А обошлось.
— Болит задница-то? — невесело усмехнулся дояр.
— Угу — признался Лёха. Сидеть было не удобно, штык все-таки не майская роза и пара уколов были не просто царапинами, как ощущал их попаданец.
— Ну, так у нас все впереди — оптимистично заверил Семенов. И как в воду глядел. Только сейчас Лёха обнаружил, что их и здесь охраняют — слева под деревом метрах в десяти незамеченные сразу сидели на стульях трое фрицев, а перед ними на обычном столе стоял ручной пулемет. Вот один из этих троих поднялся неспешно, подошел к новоприбывшим, внимательно осмотрел их. Семенов и Жанаев для него привлекательными не показались, а Лёхой он с чего-то заинтересовался серьезно, даже на корточки присел, с интересом разглядывая ботинки. Лёхе очень захотелось поджать ноги под себя, но немец остановил это поползновение строгим цыканием, потом удовлетворенно кивнул головой поднялся и, поискав глазами кого-то, поманил пальцем. Неподалеку поднялся такой же пленный, суетливо подбежал к немцу и старательно вытянулся в струнку. Немец коротко распорядился и красноармеец с изрядной долей подобострастия сообщил, что пану официеру понравились ботики и давай стягай.
— А как я-то без ботинок ходить буду? — искренне удивился Лёха.
— Та босиком, як жеж иначе? — удивился переводчик.
— Лучше снимай — посоветовал сидящий рядом с Семеновым паренек с перевязанной правой рукой.
— А иначе что? — тревожно глядя на проявляющего признаки нетерпения немца спросил растерявшийся Лёха.
— В лучшем случае набьют морду. Сильно. В худшем — этот холуй с тебя с дохлого снимет — вразумительно и четко расставил все точки над «i» солдат.
Не очень понимая, что он делает, Лёха стал развязывать неловко шнурки, стянул ботинки и их тут же перехватил переводчик. Смахнул с них пыль рукавом гимнастерки и чуть ли не с поклоном вручил немцу. Тот спокойно забрал еще теплую обувку, и вернулся так же не торопясь обратно за стол с пулеметом.