Лёха
Шрифт:
— А что потерпеть до завтра не можешь? — строго спросил Семенов. Не любил он людей, которые о себе позаботиться не могут.
— Третий день не пил. Трясет всего.
— Что ж ты так себя доводишь?
— Да не я — как в плен попали, так и не попить было. Не давали — откликнулся тихо сосед.
— Что вообще воды не давали? — уточнил Семенов.
— Да другие могли попить, когда у речки ихние танки пропускали, а я на себе свояка тащил — не поспеть было — виновато сказал невидимый сосед.
— Какого свояка? — не понял Лёха. Семенов дал ему незаметного в темноте тычка и потомок заткнулся.
— Своего свояка. Нас обоих призвали на эти чертовы сборы, служили вместе, а тут ему ногу прострелило, ходить не может сам. Не бросать же — шелестящим сухим голосом пояснил невидимый сосед.
— Ясно. Вас переписали, допрашивали? Кормили за эти три дня? — задал интересовавшие
— Нет — коротко прошелестел невидимый.
— Ладно. Если что нам полезное скажешь — отдам воду — решил боец.
— Да чего я полезного знаю-то. Я ж рядовой — пригорюнился голос.
— Зато вы в плену уже третий день.
Некоторое время невидимый думал, молчал. Семенов ощутил сопение над ухом, въедливый запах табачища — Жанаев это присунулся поближе, тоже заинтересовался, значит.
— Ну что могу сказать… — прошелестел голос — тех, кто идти не может германцы добивают прямо на дороге. Если упал и встать не смог — кончают. Мы ж сзади были, видел свояк своими глазами.
— Стреляют?
— И стреляют. А еще в конвоирах был такой молокосос — вот тот штыком порол. Нравилось ему.
— Он сейчас в конвое, этот сопляк? — почему-то заинтересовался артиллерист Середа.
— Не. Конвой уже дважды менялся. Но все равно — упал и не встать — значит, конец.
— Понятно, в голову колонны вставать лучше. Тогда сам темп задашь, как идти — прикинул Семенов.
— Оно конечно. Только вот замятня была позавчера — один конвойный два пальца показал, когда строились мы после ночевки, а другой — баяли, кто видел — три. Наши и замешкались — по двое строиться или по трое. А германцы вроде как рассердились на такую непонятливость и из автоматов. Да прямо по живым людям. Смеялись потом. Они вообще веселые. Понятно, верх-то ихний.
Тут шепот прервался чем-то непонятным у закрытых ворот амбара. Вроде как кто-то из пленных начал в них стучать, а кто-то тут же настучал ему по зубам и прекратил стук. Шум, во всяком случае, показался Семенову именно таким.
— А, вот еще запамятовал, такой же олух в первую ночь — мы тоже в сарае каком-то заперты были на ночь — так вот городской какой-то телигент стал до ветру проситься, в дверку стучать, чтоб выпустили опорожниться. Дескать, не может он так не по-человечески гадить, где люди спят.
— И что потом? — уже предполагая ответ, все же спросил Семенов.
— А стрельнули через дверь и всех делов. Ему в живот, да еще пару человеков зацепили. Сходил до ветра.
— Ясно. Ну, держи воду — великодушно сказал Семенов. Картина, в общем, стала ясной. И потому особенно жуткой. Послушал, как рядом невидимый сосед жадно забулькал из бутылки. Шепнул в ухо сопевшему Жанаеву:
— Что скажешь?
— Бечь нада пока в силе. А то хана — отозвался так же тихо тот. Семенов согласно кивнул, сообразив тут же, что его жест никто не углядит. В вонючей темноте амбара темно было, словно у негра в желудке, как деликатно говаривал покойный взводный.
Проснулся Лёха оттого, что кто-то на него наступил, прямо на руку. Вскинулся, продрал глаза. Сначала не понял, где находится. Потом вспомнил и чуть не застонал от досады — кошмар наяву продолжался. Ворота были раскрыты, что-то рявкали оттуда снаружи нетерпеливые немецкие голоса, а пленная публика поспешно выкатывалась из загаженного помещения. Семенов был рядом — вместе с азиатом они помогали худощавому мужичку взгромоздить на спину такого же неказистого красноармейца с пухло обмотанной тряпками ступней. Из тряпок неестественно торчали отекшие синие пальцы с кровяными потеками, и Лёха почувствовал приступ дурноты. Раненый тихонько, деликатно постанывал, пока его кантовали. Видно было, что ему очень больно, но он изо всех сил сдерживается. Потом навьюченный мужичишко прохрипел: «Спасибо, братцы!» и тяжело пошагал на выход. Поспешил и Семенов, подгоняя своих спутников. Но вышли все-таки не последними, быстро пристроились в строившуюся колонну — и Лёха и Жанаев и вчерашний артиллерист, предпочитавший держаться теперь вместе.
Конвоиры покрикивали, ругались, наконец, из амбара, поторапливаясь, вышли последние военнопленные и туда шагнул, заранее морща нос, немец в каске. Грохнула пара выстрелов, и фриц тоже поспешно вышел, закидывая автомат на плечо. Слева от Лёхи оказался незнакомый долговязый парень, одетый в гражданскую одежду и почему-то босой, справа встал Семенов, Жанаев и Середа оказались в задней шеренге. Постояли недолго и тронулись.
Идти в самопальных опорках оказалось не слишком тяжело и потому первые километры отшагались незаметно. За вчерашний день Лёха вымотался, но то, что поспал, позволило восстановиться, только бока побаливали от спанья на голой земле. Колонна шла медленно и потому Лёха вертел головой, глядя на то, что было вокруг. Вокруг было на что посмотреть — видимо эта дорога была стратегически важной и потому в отличие от тех дорожек, где ходил попаданец до сегодняшнего дня, следов боев на ней хватало. Да еще каких следов! То колонна пленных шла довольно долго вдоль стоящих на обочине наших тракторов с тяжелыми пушками на прицепе. Почему эту технику так бросили в исправном виде — оставалось только гадать. А через пару километров потянуло гарью и Лёха увидел разломанную, перевернутую и частью сгоревшую немецкую технику, в гуще которой малозаметно стоял учинивший все это безобразие советский Т-26 с открытыми люками. Около раздолбанного гробообразного полугусеничного бронетранспортера «Ганомаг» возились несколько немцев, откровенно снимавших с него передние — резиновые колеса. Вид у них при этом был какой-то вороватый, словно во дворе с чужого авто диски тырят. Лёха усмехнулся этой своей мысли, глядя на сброшенную в кювет длинноствольную противотанковую пушку, сильно помятую весом прошедшего по ней танка, на полусгоревший щеголеватый штабной автомобиль — спереди уже ржавый, а сзади совсем целый, причем на слегка запыленном никелированном бампере остро сверкал солнечный лучик. Под ногами шелестели какие-то рваные бумаги, хрустело что-то непонятно. А пахло опять тем же мерзким сладковатым запашком — хотя в поле видны были аккуратные березовые кресты с немецкими касками на них. Наших, видно, не похоронили — подумал Лёха. Прошли это побоище — и тут же в поле увидел ткнувшийся в землю немецкий самолет, сгоревший до состояния люминевой мятой фольги — и опять же могилку. Украшенную как-то затейливо. Пока шаркали ногами мимо, Лёха понял — в виде оградки использовали ленты от крупнокалиберного пулемета. Потом на другой стороне заметил вроде как наших похоронку — свежую земляную насыпь, в которую было воткнуто с десяток наших винтовок и на них висели уже советские каски. И дальше — какое-то чудовищное немецкое орудие на разбитом скособочившемся гусеничном транспортере. И опять могилы неподалеку.
— Видно, то самое ахт-кома-ахт — уважительно прикинул Лёха. И совсем не удивился, увидев вскоре на поле стоящие недвижимо зеленые советские танки. Они даже до дороги не доехали. Как шли рядком по полю, так и встали навсегда. Нет, пара доехала — с другой стороны стояли. И опять могилы, могилы. Могилы. И просто трупы — и беженцев и наших военнослужащих. И опять битая техника — и наша и немецкая и опять могилы. Скоро Лёха перестал даже смотреть — усталость брала свое. Разве что еще хватило сил обратить внимание на уделанный просто вдрызг немецкий танк, вокруг которого было щедро накидано отвалившегося от него металлического хлама, вроде как четверку даже — и особенно на то, что весь экипаж был аккуратно похоронен рядом — за оригинальной оградкой из сбитой гусеницы. И опять трупы в разных позах, техника битая и почти целая.
Колонна еле волочилась по дороге, один из конвойных даже взял палку и попытался подгонять уставших пленных, что-то при этом покрикивая. Но остальные конвоиры это не поддержали, видно им было влом делать лишние движения. Потом и весельчак плюнул на свою забаву. Тем более что и дрын его поломался об спину какого-то бедолаги. Да и конвоира чуть не сбил встречный грузовик, когда забавник шагнул назад для хорошего размаха, еле разминулись и шофер так знакомо облаял неуклюжего пешехода, а тот так же узнаваемо ответил, разве что на чужом языке брань была. Вообще к фронту перли и перли немцы — и танки и грузовики и мотоциклисты и даже куча велосипедистов попалась, чему Лёха сильно удивился, вид у этих байкеров был какой-то нелепый. А вообще то, что ехало к фронту, было настолько разнообразным и удивительным, что не будь Лёха в таком уставшем состоянии — только бы и щелкал языком. Очень много было самой разной малокалиберной артиллерии, такое было впечатление, что немцы ставили крупнокалиберные пулеметы и мелкие пушки на все подряд. Особенно удивил автомобиль в виде корытца — у него к слову сзади тоже был винт. Как у покинутого Т-38. И даже в этом корытце стояла зенитка. Посреди всякой разношерстной техники тем не менее было и до черта гужевого транспорта — и мощные здоровенные лошадищи, которых Лёха видал в передаче про рыцарей — першероны вроде — и явно взятые у здешнего населения местные кобылешки, и пешие немецкие колонны попадались, причем не только марширующие, но и сидящие например на обочине, составив свои винтовки в козлы и явно наслаждаясь отдыхом.