Лёха

Берг Николай

Но планы рухнули моментально, когда свернув с дороги, колонна уперлась в здоровенное поле, где сидели и стояли красноармейцы, очень много красноармейцев, наверное, несколько тысяч наших военнопленных. Вот значит как. Все же есть сборный пункт.

Вид у этого пункта сразу не понравился Семенову. Потому что только подкрепил нехорошие подозрения. Пришедших остановили несколько поодаль от основной массы народа. Подошло четверо — в том числе и пара офицеров, судя по голенищам высоких сапог, маленьким пистолетным кобурам и прочим признакам власти. Внимательно и недобро глядя, встали перед пленными. Один из четверых, в очочках, распорядился на довольно чистом русском языке, чтобы вышли командиры, комиссары, коммунисты и евреи. К удивлению Семенова вышло пять человек. Их отвели в сторону, а переводчик в очочках потребовал, чтоб те, кто знает не выявленных еще врагов Рейха,

указал на них. За это каждый добровольный помощник получит буханку хлеба. Семенов не удивился тому, что тот самый коренастый в шинели — как его, Широпаев вроде — вместе со своими приятелями тут же стал старательно осматривать пленных. Но кроме этих, «благополучных» нашлось и еще трое таких помощничков. Вытянули из колонны еще четверых, один из них отбивался, кричал, что он армянин. То же он повторял, и когда его волокли к стоящим в стороне вышедшим самостоятельно людям. Впрочем, как ни странно после короткого разговора с тем, в очочках, армянин бегом кинулся обратно в колонну, но упал, запутавшись в спущенных портках. С какой стати германец смотрел на мужской срам этого армяна, Семенов не понял, унизить, что ли хотели? Смотреть на лицо вернувшегося было как-то жутковато, такой испуганной и одновременно счастливой физиономии, словно человек спасся от смерти только что, не доводилось даже во время боя видеть. Армян забился вглубь колонны, германец в очочках еще потребовал, чтобы вышли из колонны женщины, но таких в колонне не было ни одной. После этого пленных погнали в общую кучу, а на месте остались те, кто помогал германцам и эти, которые командиры, комиссары, коммунисты и евреи. Глянув еще раз через плечо, Семенов увидел, что там забелели нательные рубахи — видно оставшиеся снимали обмундирование.

Уселись с краю, дальше народ вповалку лежал, вплотную друг к другу, не протиснешься. Там, откуда пришли, грохнул нестройный залп из десятка винтовок. Потомок подпрыгнул было на месте, но спрашивать ничего не стал.

А чуток попозже пришли, прижимая бережно к себе квадратные буханочки хлеба добровольные помощники. Широпаев встретился взглядом с Семеновым и весело сказал:

— Видал, колхозный, если к немцам по-людски — то и они по-людски! Европа! Сдали жидов и коммуняк — получили хлеб. А ты голодный сиди, соси пальцы!

— Проторговались вы, продешевили — жиды-то кончились, что завтра жрать будете? — едко ответил артиллерист Середа.

— А я тебя сдам. Как комиссара — заржал Широпаев, а его дружки заулыбались.

— Попробуй, только потом не удивляйся, если тебе вместо хлеба иное прилетит. Die Arschbacken zusammenkneifen тоже с умом надо, а ты дурак еловый. Mach, dass du wegkommst, du verdammte Scheisskerl!

Коренастый как-то съежился, сильно даже уменьшившись в размерах, словно сдулся и опасливо поглядывая, бочком-бочком подался в сторону.

— Черт, надо было им морды набить и хлеб отобрать — задним умом сообразил Семенов.

— А ну их к черту с этим хлебом, чтоб им подавиться — проворчал Середа.

— Хлеб всего лишь хлеб — пожал плечами Семенов — а ты здорово шпаришь по-немецки.

— Учительница хорошая была.

— Хорошим словам она тебя научила, действенным. Вона его до печенок проняло. Не боишься, что они настучат, как угрожали?

— Нет, это шакалье только на словах смелое. Приссат. А если и заложат — еще вопрос кому немцы поверят. Особо разбираться то не будут. Так что эти урки понимают, можем в одной яме оказаться. Что дальше делать собираемся? — убавив голоса, спросил артиллерист.

— Поедим на сон грядущий и постараемся выспаться — ответил Семенов, решив, что, пожалуй, стоит этого бойкого парня взять в компанию. Потому и распорядился, чтоб Жанаев поделил оставшиеся сухари на четверых. В ответ Середа достал из противогазной сумки невиданное сокровище — завернутую в грязный станиоль треть шоколадной плитки.

Подумали — и решили оставить это на завтрак. Переглянувшись в наступающей темноте, согласились. Впрочем, темнота была относительной — Несколько стоявших в поле машин включили фары и светом ограничили пространство с пленными. Проверять, насколько бдительно немцы охраняют, кинувшись в засвет, охотников не нашлось.

Ночь была отвратительная — промокшая одежда не грела, было жутко холодно и к утру, как ни жались друг к другу, но под открытым небом задубели совершенно.

— Хорошо поспали — бодрым, но осипшим голосом заявил Середа — кто как, а я вспотел, дрожавши.

— Ловкий ты — осуждающе пробурчал Семенов таким же отсыревшим голосом — я так замерз как цуцик.

Вокруг слышался кашель, для остальных пленных ночь прошла тоже не шибко комфортно.

Лёха опять рассопливился. Да и Жанаев выглядел далеко не лучшим образом. Поглядев по сторонам и убедившись, что, в общем, никто не подслушивает, Семенов поманил своих пальцем, и когда они придвинулись поближе, тихо-тихо сказал:

— Сегодня кровь из носу, а надо уйти. Мы и так уже ослабли, дальше только хуже будет. Согласны?

Трое переглянулись и кивнули головами. Насчет шоколада, было, задумался Семенов — может приберечь на потом или обменять на хлеб, но махнул рукой, решив, что как говаривал его батька «будет день — будет и пища!» А вот если убьют при побеге — так и ладно. Договорились только, что опять будут держаться все кучно — по правой обочине, чтобы, когда рванут — с другой стороны конвой не сразу заметил. Лёха удивился было. Потом сообразил, что исчезновение шеренги будет заметно сразу — как выбитая из забора штакетина. Тронулись не скоро, долго пришлось стоять в колонне, пока всех построили. Голова колонны выстроилась достаточно быстро, середина — помедленнее, а хвост занял очень много времени. Что-то там творилось мутное и нехорошее, как ни пытался Семенов со своего места углядеть — что именно — так и не понял. Стоявший с краю Лёха даже не смотрел туда, но когда кто-то раздирающим голосом крикнул: «Лешенька, встань же, не удержать мне тебя, ну очнись же!», засуетился и стал туда смотреть. А потом вздрогнул всем телом, когда оттуда бахнул привычный уже за последнее время выстрел. После еще нескольких, наконец дана была команда и колонна вразнобой, словно и не из военных обученных строю людей состояла, двинулась.

— Что там? — спросил Семенов Лёху.

— Кто идти не смог — тех добили — ответил тоскливо потомок. Видно было, что смерть неведомого тезки на него повлияла не лучшим образом.

Колонна тем временем вытягивалась с поля на дорогу, и тут Семенов разглядел — там, куда отвели вчера вышедших из строя, белело нижним бельем несколько десятков раздетых и разутых трупов, валявшихся как попало. Вот даже как — и прятать не стали и хоронить, значит, показуха это специальная. Борьба с коммунистами и евреями, значит. Только вот те, кто свалились по дороге сюда и те, кто после мокрой ночи не смогли встать были убиты просто так, потому насчет борьбы исключительно с жидами Семенов немцам верить не стал. Для дураков это. Хотя и напечатано на бумаге. Надо драпать. И побыстрее.

Драпать, однако, не получалось. С утра конвой был старательным и злобным. Сзади то и дело бахали одиночные, видно те из раненых, кто еще мог идти, все же выдыхались, как выдыхались и помогавшие им товарищи. Сам Семенов с тревогой ощущал, что ослаб, а уж на Лёху и смотреть было страшно. Пухленький и розовый в момент прибытия он побледнел и как-то усох, да еще и чихал все время. Не хватает еще и его тащить, а придется, если обезножеет. Нет, надо удрать как можно раньше. Но конные охранники то и дело проезжали по обочине и по той и по противоположной, пешие конвоиры тоже работали как часы. По форме вроде не те, что вчера, у этих не было блях на груди, но работали и эти очень грамотно. А с каждым километром по пыльной дороге становилось все тяжелее и тяжелее идти. Навстречу по-прежнему попадались немецкие колонны, одиночные грузовики, шныряли мотоциклисты, но вот собственно войск стало куда меньше. Видимо сказывалось то, что колонна уходила в немецкий тыл все дальше и дальше от линии фронта.

Солнце уже встало практически в зенит, жарило весьма ощутимо, пропыленная колонна все ползла и ползла без остановок, а шансов сорваться в бега не было никаких. Конвоиры неспешно шли по обочинам, поглядывали внимательно, изредка раздавались выстрелы, на которые уже никто и внимания не обращал. Наступала тупая одурь, впору было отчаяться. Семенов не без труда наорал сам на себя внутренним голосом, стараясь, чтобы максимально этот голос походил на незабвенного старшину Карнача. Перепробовал разное. Не очень помогало. Наконец, на воспоминании об утреннем крике «Рррота, пааадъем!!!» удалось все же встряхнуться. Еще тяжелее стало. Очень хотелось пить. Очень хотелось есть. Очень хотелось сесть. А то и лечь. Ноги стали чугунными и неподъемными. И как на грех поля вокруг. Лесок вроде недалеко, метрах в ста — что справа, что слева, только до леска вдоль дороги — поля. И все это просматривается насквозь. Не добежишь. Прицелиться конвоиру — секунд шесть надо. Ах, черт, ржание сзади, про конных забыл. Конному догнать — совсем нечего делать. Глянул на своих спутников. Втянулись, идут, по сторонам не смотрят, глаза снулые. Как у полежавшей рыбы. Встретился глазами с бурятом. Тот посмотрел вопросительно, мол, когда же? Семенов в ответ пожал плечами. Потом тихо сказал: