Лёха

Берг Николай

Впрочем, чем дольше шла колонна, тем больше было Лёхе наплевать на все эти виды и агрегаты. И ноги уже гудели и устал он сильно. А горелым железом и трупниной пахло так часто, что и внимание обращать прекратил. Потому он не сразу понял, что толкает его в бок Семенов и удивленно глянув на дояра Лёха совсем не врубился в сказанное вполголоса Семеновым:

— Вишь, дорвался этот, как его, Козлевич, до своей мечты.

Посмотрел туда, куда глядел его спутник, потом дошло. Сдвинутый, даже скорее оттащенный с дороги на обочину к подступившему тут вплотную лесу, потому как остались борозды от колес на земле, стоял маленький танк. И не то коза, не то корова на башне была видна. На изрешеченной вдрызг башне. Даже в корове

этой, которая символизировала собой некую антилопу Гну и то зияла дыра парой сантиметров в диаметре. И в воздухе густо висел тяжелый запах — бензиновая вонь, гарь, смрад смерти и еще что-то паскудное. И тут же — совсем рядом от погибшего плавающего танка было густо намешано по обочинам чего-то странного. Косматый от черной сажи громадный цилиндр, в который этот танчик мог бы вполне спрятаться, что-то еще знакомое, но изуродованное до непонятности, вздутые лошадиные трупы, кучи обгоревших тряпок и еще чего-то. И что странно — под ногами стала чвакать грязь, словно дорога была мокрой. До Лёхи наконец доперло, что этот странный жбан — цистерна и наверное от бензозаправщика, распоротая взрывом по швам. И кругляки металлические с неряшливо намотанной на них тонкой проволокой — это колеса без сгоревших начисто покрышек. Мотор, выброшенный в сторону. И корявая железяка — сплющенная кабина. И там — еще одна, но смятая иначе и потому не узнаваемая сразу. И с другой стороны — тоже явно грузовик — как раз за задранными в небо врастопыр лошадиными ногами. И бочки вздутые вокруг валяются. И ошметья от кожаной упряжи. И еще какой-то хлам, который не очень-то и поймешь. Россыпь хрустящих под ногами аккуратных коричневых коробочек, из которых высыпался устлавший дорогу белый порошок.

— Жалко пацанов! — подавленно отозвался Лёха.

— Это каких пацанов? — удивился дояр.

— Ну, этого, Козлевича и второго — пояснил, озираясь на этой свежесделанной помойке, потомок.

— Какие же они пацаны? Нормальные мужики. Вполне матерые. Ты себя пожалей лучше, недотепа. Решил, наверное, что сидят они оба дырявые в своей барабайке? — ехидно спросил Семенов. Сзади, услышав разговор, вплотную приблизились Жанаев с Середой, стараясь идти так, чтобы не наступать Лёхе на просторные чуни.

— А то ж! Живого места нет, не уцелеть им было! — уверенно и печально сказал Лёха. Ему действительно было неприятно видеть этот хоть и нелепый, но все-таки ставший своим танчик. И пацаны там были клевые, чего уж. А сейчас их нет больше, осталась вместо хороших людей смердящая трупнина.

— Городской! — с нескрываемым презрением выговорил дояр.

— Че городской-то? — ощетинился Лёха. Вот еще не хватало, чтобы его деревенщина презирала, и так тошно.

— Пулмет угы! — негромко подсказал сзади Жанаев.

— Точно! — согласился Семенов с подсказкой и добавил: «И люки дырявые».

— Ну и что? Он весь дырявый, как решето! — возразил потомок.

— То-то и оно — кивнул боец и потом снизошел:

— Смотреть, как человек смотришь, а ничерта не видишь. Пулемета в башне нет. Люки открыты и простреляны густо. Что получается?

— Слушай, Шерлок Холмс, ты давай, говори уже! — возмутился, но тихо Лёха.

— Раз люки раскрыты до того, как танк расстреляли — значит, оттуда кто-то успел вылезти. И пулемет при этом снять. Вот и догадайся — кто б это был?

— Ну, могли и немцы — отозвался мрачно Лёха.

— Ага. Только вот мы недавно прошли пяток наших танков побольше — несгоревших при том — и что-то пулеметы все на месте. И там, где танкистов хоронили — все пулеметы на месте. Не работали тут еще трофейные команды. А вот зато когда мы встренулись с этими двумя оглоедами — как раз у Козлевича Дегтярев был в руках. Не в башне, повторю, а в руках. Потому как если танкист грамотный и танк покидает в опасном месте — он пулеметик-то с собой возьмет. Чтобы его сиротинушку горемычного залетные ухари не

обидели.

— Так, по-твоему, что тут было? — поинтересовался потомок.

— Ручаться не буду головой, но по мне — если эти двое не дураки, а они вроде не таковские, то видно разжиться горючкой им не вышло. Германцы-то вон колоннами какими шпарят. Укусить еще можно, а вот горючее переливать — не выйдет. Они и укусили. Выбрали колонну с бензовозом и вылезли на дорогу из леска. На все про все у них минут десять получалось самое большее. А потом им уже тут делать нечего было, только удирать. Думаю, что удрали все же.

— Почему это десять минут? — удивился Лёха. Патронов-то у танкистов было хоть жопой ешь, стреляй да стреляй!

Шагавший рядом боец покосился на разбросанный по обочине хлам, на пару дохлых лошадей в поле, потом со скукой в голосе заявил:

— А ты сам посчитай. Из дегтяря этого танкового рабочая скорострельность — сто выстрелов в минуту. Ну, может чуток другая, не намного, система-то та же. Я по пехотному сужу, но говорили, что один черт в общем, разве что у танкового диск немного побольше патронов берет. Не 47, а 63. Колонна, да еще если как тут с горки стрелять — цель большая, никак не промажешь. Пока разбегаться не начнет. Разбегаться же под обстрелом эти тыловые чмошники будут, что твои тараканы. Значит надо выпулить как можно больше, пока не разбегаются. Считай каждая пуля куда-нибудь да попадет, в гущу то. Значит надо работать длинными очередями, на всю катушку. По сто выстрелов в минуту. А всего таким макаром дегтярь может выпустить три сотни патронов, потом все.

— Что всё?

— Шабаш, перегреется. Патронов у них и впрямь было богато, только сотни три — четыре самое большее, если палили все же короткими, патронов могли они тут отбарабанить. Это три — пять минут. Думаешь, они потом сидели, на ствол дули, ждали пока остынет? Чтоб еще побабахать? А?

— Долго остывает? — поинтересовался сзади Середа.

— Долго. И пока не остынет — считай, ты безоружен — отозвался Семенов и продолжил:

— Потому и люки дырявые — наши-то думаю, удрали сразу. Не дожидаясь пока со службы тыла, с охраны дороги кто сюда на шум и дым прискачет всей оравой. Сломали танк — и удрали. А вот те, кто прискакал, по уже покинутому танку душу отвел, не разбираясь, что да как — некогда было разбираться — вон пожар какой закатили, не то, что трава, земля на полста метров выгорела. Еще и бочки рвались, весело тут было. Так что вряд ли они внутри. Я б на их месте заначку в лесу сделал — патроны, харчи. И бегом туда. Набуровили-то они знатно — три грузовика, да телег пяток. Опять же германцы по этому танку боеприпаса потратили вагон с тележкой — вон деревья все с битой корой стояли, и подлесок весь как косой снесло.

— Видно грузовики телеги как раз на подъеме обгонять взялись, деваться некуда было ни тем, ни тем — пояснил сзади артиллерист.

— Ну, грузовики на танк менять — несерьезно — буркнул Лёха. Впрочем, на душе у него полегчало, все же считать живыми тех, кто его учил танк водить, было приятно.

— Смотря, какой танк. Смотря, какой грузовик. Видел я, как самолет из ведра заправляли — та еще работенка была — отозвался Середа.

— То есть считаешь, стоило оно того? — удивился Лёха.

— Почем я знаю? — отозвался, сбиваясь с ноги артиллерист. Потом выровнялся и пробурчал:

— Нас прислали занять позиции у аэродрома. Там были охрененные емкости с бензином. И самолетов до черта. Десятка два. И шесть ведер. Два наших, брезентовых, ездовые пожертвовали. Вот ими и заправляли, подгоняли на руках самолет к емкостям, хоть это и запрещено — и бегали. Как муравьи. Успели отправить несколько аэропланов. А остальные — так и остались, когда к этому аэродрому немцы пожаловали. Вот и суди сам — сколько такой заправщик стоит и что бы за него наши отдали летуны. Ты ж сам из небесной артели, должен же понимать.