Лёха
Шрифт:
— Эк ты завернул! — опять удивился Середа.
— Ну а чего? Все верно сказано. Да и сделал он свой выбор, причем не один раз. Куда как хватит, незачем еще раз проверять. И с фронта удрал и в крови измарался. Вот, гляньте, что у него в кармашке кителя нашел. Сидел ночью в его френче, грелся, а там в кармашке позвякивало что-то, как шевельнусь — молвил хмуро дояр.
Семенов показал на грубой мозолистой ладони неуместно как-то сверкнувшие эмалью и чистым металлом вещички — орден Красной Звезды и какую-то медаль. Орден-то менеджер опознал легко, показывали такие не раз в уголовных репортажах про воров, сперевших у очередного ветерана награды, а вот медалька хоть и показалась знакомой — в тех сериалах, что на глаза потомку попадались именно такая была практически у всех наших солдат и сержантов, но названия ее он не знал. Углядел только две не то большие
— Да, жить-то он сильно хочет — кивнул артиллерист, разглядывая вместе со всеми лежащие на ладони награды.
— Жить все хотят. Потому я бы его только за дезертирство прибил до смерти. За одно за это. А у него и кроме тоже набралось. На три раза убить — возразил дояр.
— Ну, дезертирство — то еще куда ни шло — буркнул Лёха, вдруг вспомнивший про свои приключения, хлопоты и расходы при добыче вожделенной отмазки от армии. Знала кошка, чье мясо съела, а потомок в общем был куда поумнее кошки. Семенов зло вытаращился на потомка и яростным шепотом выдал:
— Вот держишь ты с товарищами линию обороны. Рассчитываешь на соседей по обороне, что они тоже воюют. А они удрали. А ты остался и не знаешь. что они уже удрали. Когда сосед слева или справа дезертирует — он не Сталина предает, не жидов. Тебя предает. Потому что ты на него рассчитываешь, думаешь, что сбоку у тебя оборона. А там — дыра и бьют тебя уже в спину. И убьют тебя потому, что сосед удрал, жить вишь ему захотелось. Так и мне ведь жить охота! И если дезертиров не стрелять — то фронт рухнет. Потому что жить хочется всем, а ложиться костями из-за того, что соседи удрали — еще горше. И в итоге и сам побежишь. Потому что хрен его знает — удрали те, что справа — слева или нет. Дураком-то кому охота быть!
Бурят одобрительно закивал. Середа пожал плечами. Сказанное про детей и внуков как-то тягостно поразило его.
— Он ссыкливое чмо. И сейчас за пистолет вряд ли схватится. Просто потому, что побоится. Расклад не в его пользу. А вот когда будет возможность — чтоб не так опасно, не с пистолетом против трех винтовок и пулемета — тогда и к бабке не ходи — себя покажет. И все, пиши пропало — внятно дополнил Семенов.
— Ладно, убедили — сказал Середа, думая о чем-то своем.
— Тогда «чрезвычайный съезд депутатов» в отдельно взятом отряде объявляю закрытым. Как избранный командир — ПРИКАЗЫВАЮ. И за приказ отвечаю. Уничтожить пособника фашистов! — мрачно и решительно сказал красноармеец.
— Позавтракать бы — сказал Середа.
Потомку показалось, что не так из любви к искусству, то есть жратве, сказал это хохол, а как-то скорее — время потянуть. Да и у самого Лёхи его бравая решительность как — то стала съеживаться. Сказать гордо пиратскую фразу из «Острова сокровищ» — это одно, а вот глядеть, как убивать будут — другое. Менеджер по интернету видел кучу таких видео — когда глотки режут и головы отрезают, тут по миру, набитому видеоаппаратурой, засобаченной в каждую мобилу, была масса всяких ухарей-живорезов — от мексиканских наркодельцов до аллахамбарнутых бородачей. И, честно говоря, не нравились эти видео Лёхе, не по душе ему они были. Хотя недавний меткий бросок в того самого зольдата Карла и вид этого самого чертового водителя мотоцикла-тягача, пробитого штыком навылет, наоборот, вызвал такое ликование, что поди ж ты!
Менеджер попытался разобраться в своих ощущениях, но не успел толком. Дояр что-то буркнул буряту, тот понятливо кивнул и пошел к пленному. Встал у того в ногах, что то спросил. Неловко и услужливо задирая голову, лежащий на земле Стецько старательно принялся что-то объяснять, не видя, как со стороны затылка к нему, отводя винтовку на отлет, словно клюшку для гольфа, подошел Семенов, несильно размахнулся и влепил окованным сталью затыльником приклада в висок полицаю. Вроде и слабо ударил, а голова дернулась не по-детски и самооборонщик обмяк. Деловитый дояр примерился, потом аккуратно приставил острие штыка к виску и несильно вроде надавил. С легким двойным хрупаньем, совершенно тихим, словно яичную скорлупу раздавили, штык легко провалился вниз. Тело полицая дернулось пару раз, и больше конвульсий не было. По — мертвому уже Стецько Гогун обмяк и распластался. Дояр прижал пробитую голову полицая ботинком, не без усилия выдернул штык, сделал пару шагов и опять, аккуратно примерившись, кольнул труп в грудь. Лёха поразился снова, с какой легкостью штык входит в тело, без звука, без усилий, словно в масло. Бурят невозмутимо закурил, пуская клубы дыма. Семенов тем временем деловито потыкал
— Вот теперь можно и позавтракать — как ни в чем ни бывало заявил Семенов, а бурят полез в мешок с харчами. Менеджер и Середа переглянулись. Потом артиллерист пожал плечами и поудобнее устроился на подстилке, стал насмешливо покрикивать на азиата, брезгливо морщившегося, когда ему на глаза попадались те самые моченые арбузы. Лёха с некоторым удивлением смотрел на своих компаньонов, которые и в ус не дули, словно только что не зарезали человека. Причем так же деловито и спокойно, как до того убивали беззащитных пленных немцы. При этом себе потомок тоже удивлялся, потому как уже и до провала в прошлое много чего видал — в интернете, конечно, но все-таки. Даже, пожалуй и побольше видал, чем все трое его компаньонов. Куда побольше, то есть информации — то у него поболе в разы и на порядки. Стопудово, ни бурят ни Середа не могли увидеть в принципе, как запиливают пару человек бензопилой, например. В реале, не в дурацких фильмах. И в реале получается не очень, потому как не предназначена бензопила людей пилить, не та плотность и вязкость материала. И тут, в прошлом этом, лютом и беспощадном, тоже уже успел всякого насмотреться. И сам чуть было с кинжалом на пулемет не кинулся. И сам — собственными руками — не далее как вчера запорол насмерть живого боксера, распахав тому клинком все внутренности. И радовался несказанно, что сумел одолеть. Да, чего там перед собой-то юлить — и сейчас этим гордится. И справедливо гордится, прямо можно сказать — потому как вот все сидят живые. Тогда почему так не глянулась сценка расправы?
Ведь умом-то понятно — этот самый Стецько бодро и весело вел красноармейца на виселицу, да и сам бы не против был Семенова избить как собаку — в том числе и прикладом. А приклад — то, как Лёха только что своими глазами видел — клюшку для гольфа переплевывает сразу и изрядно. Если б не боялся господ-немцев, то и бил бы. И ничего бы в душе у Гогуна этого не ёкнуло бы, небось потом еще бы и хвастал подвигами. И сапоги бы снял с висельника. Не запамятовал бы, точно совершенно. Тогда почему на душе какой-то холодок поганый? Тут Лёха подумал, что это наверное проявление человечности, но тут же испугался сам такой высокопарности. Тем временем на плащ-палатке расставили еду, красивый натюрморт получился. Хлеб свежий, пышный, лук, чеснок, огурцы небольшенькие. После поста особенно глаза радовались и желудок в предвкушении затомился. Глотая слюнки, менеджер оглядел застолье, на которое Семенов даже и сала немножко выложил. Приступили к еде молча. Жевал, глотал, радовался. Но червячок все же мешал ощутить радость в полном объеме и это угнетало.
Когда позавтракали, Семенов косо глянул на потомка и как бы в воздух сказал угрюмым тоном:
— Не хотел об этом говорить, да видать — надо. Меня когда повязали да допросили, тут же в хлеву и собирались зарезать. Как барана. И видно было, что им это не впервой, все уже на мази и отработано. Не первый я такой у них был.
— А как выкрутился? — заинтересовался артиллерист.
— Пожадничали они. Я наплел, что в лесу у меня кожаная куртка припрятана и пара пистолетов без патронов. Они и купились, больно уж их усатому приспичило щеголять в куртке этой. С пистолетами.
— Ловко ты сообразил!
— Жить захочешь, так еще и не так баять будешь. Только вот они мне сказали, что если я их обманул, то помирать буду долго и плохо. Они постараются. И — что важно — не врали, твари. Тоже это у них отработано было, головой ручаюсь. То есть выбор у меня был богатый — просто так зарежут, или потрошить и мучить будут. Тебе ясно, а? — прямо обратился к потомку дояр.
Лёха молча кивнул.
— Нихрена тебе не ясно. Ты вот сам прикинь, каково это — когда ты лежишь, ни рукой ни ногой не двинуть, глаз не понятно — при тебе еще или уже вытек долой, и ножик у твоей глотки. Хороший такой ножик, много раз точеный, да и в руке привычно сидит у резуна. И прикинь опять же, как это все радостно — когда не немцы, а вроде как свои сограждане такое делают. За пораненную лошадь, да ботинки армейские, велика ценность, чтобы жизни человека лишать. И пофиг этим тварям, кто я и каков. Для них я москаль и все, хотя я в Москве ни разу и не был. Ты вот тоже рожу кривил, я видел. Своего жалко стало? — зло повернулся Семенов к артиллеристу.