Лёха
Шрифт:
— Генрих? — я попробовал повернуться, и понял, что левая рука у меня словно онемела. Скосив глаза, увидел и на плече такое же темное пятно.
— Малыш… держись… — Генрих хрипел, потом закашлялся и плюнул кровью прямо на приборную доску — Еще… немного… Тянет пока…. Недолго…
— Как ты?! Что с тобой?! Давай остановимся и перевяжем!
— Глупости, малыш… сейчас… я… мотор. Нам прострелили радиатор… и масло…
Я просмотрел на капот — вот дьявол! Из-под капота тянулась полоса пара. Так надолго не хватит!
— Генрих, надо остановиться! Мы так не доедем!
— Вздор… Мы не доедем все равно… надо… дальше уйти… потом ты сам…
Мотор скрежетнул, машину
— Малыш… возьми пистолет и карабин… и… иди…
— Генрих! Ты что, я не брошу тебя тут!
— Иди… Конец… Медведь…
Он закашлялся, брызгая алыми каплями, и вдруг обмяк, словно открыли клапан, державший давление.
— Генрих…? — и мне самому стало стыдно — чего спрашивать, все ясно и так. Я посмотрел на него внимательнее — Боже, как же он вообще смог вести машину? Вся грудь залита кровью, я вижу не меньше трех отметин от пуль… Генрих… ветеран, спортсмен, и такой печальный конец! За что, для чего все это?
Из-под капота потянуло горелым маслом. Вот еще не хватало… вряд ли, конечно, загорится, но сидеть тут мне нельзя. Попытался отстегнуть ремень, одной правой рукой, сунув пистолет за пазуху, и когда почти удалось освободиться, как-то неловко шевельнулся — и тут словно вернулись чувства в онемевшее тело. И первой вернулась боль. Боль словно заполнила всю грудь, у меня потемнело в глазах. Зашипев, я буквально выпал из машины, и на некоторое время потерял сознание.
Очнувшись, я попытался встать. Получилось плохо, поднялся на колени, прислонившись к переднему колесу. В глазах снова потемнело, и я опять впал в полубессознательное состояние. Придя в себя, я услышал по ту сторону машину какое-то шевеление. Испугавшись, схватился за пистолет, и как мог, постарался выглянуть из-за машины, готовый стрелять в любой момент.
Какова же была моя радость, когда я увидел парня в нашей форме! Выглядел он испуганно, мундир в чем-то перепачкан, в руках карабин, которым он настороженно водит. Увидел меня и замер, глядя с раскрытым ртом. Ах, черт! Ну конечно! Эта наша форма… точнее, совсем наша, чешская. Еще во Франции были инциденты. Он, наверное, принял меня за русского.
Я постарался улыбнуться парню, и, опираясь целой рукой с пистолетом о капот, выпрямился, чтобы ему стала видна повязка со свастикой.
Вдруг лицо у парня стало злое, он оскалился, вскинул карабин. Мне прямо в лицо сверкнула вспыш…
Дневка прошла замечательно — то есть спокойно. Тревоги, конечно, никуда не делись, но поели, поспали, сил набрались и дальше двинулись тогда, когда немцы по дорогам должны были ездить куда как в меньших количествах, да и местные тоже уже по домам сидели. Чуток этого тихого времени и стоило использовать на всю катушку.
Собрались уже привычно и быстро и повел красноармеец свое помятое и побитое, но победоносное войско по проселочной лесной дорожке. Шли быстро, но с опаской, не бренча, не топоча и слушая во все ухи, глядя во все глаза, готовые тут же заныкаться в лесу.
Грохот близких выстрелов ударил по ушам и нервам, ажно все вздрогнули, когда совсем рядом забабахало вперекрест. Боец тут же маханул рукой и все дружно маханули с дороги в кусты, ощетинились стволами.
Кто и в кого стрелял было совсем непонятно, почему-то Семенов решил, что лупят из винтовки — и по характерному звуку — скорее всего из самозарядки и пистолета, потом это безобразие причесал длинной очередью автомат (а больше
Оглянулся, увидел вопрощающие взгляды товарищей и сам себе удивился, что за какие-то доли секунды успел сам с собой поспорить, потому как решать надо было срочно — то ли утекать долой в лес, то ли вмешаться. И в том и в другом случае было и хорошее и плохое, и это моментально Семенов взвесил. Убежать — оно безопаснее и спокойнее. Но тут рядом идет стрельба, очень может быть — что свои. Своим — надо помочь, это боец знал твердо. Хотя больше хотелось убежать, в этом-то красноармеец себе признался, но поборол это желание. Не без труда, но поборол.
А потом и возможность бежать пропала, когда в клубах пара, пьяными загогулинами, словно сошедший с рельс паровоз, по дорожке прокатился неожиданно тихо серый здоровенный немецкий автомобиль. Слышно было, как он фырчит чем-то внутри себя, шлепает по дороге спущенным передним колесом — и только. Даже неопытному в технике Семенову почему-то сразу показалось, что бибика эта свое отъездила, да и седоки тоже готовы — хотя из-за бившего из машины не то пара, не то дыма видно было плохо, но то, что ветровое стекло в это открытой таратайке продырявлено вдрызг, а немцы — оба двое — залиты кровью, словно порось у неудачливого свинокола, само по себе было красноречиво. Все тише и тише машина прошлепала мимо группы в кустах и встала совсем близко — метрах в пятидесяти, все-таки скатившись с дороги.
Первым хотением было бежать к автомобилю, но тут Середа сделал круглые глаза, ткнул пальцем в ту сторону, откуда приехал расстрелянный тарантас и Семенов спохватился — те, кто обстрелял, сейчас кинутся за своей добычей и столкнутся с группой зрителей в кустах. Состояние у всех нервное, может кончится плохо. Оружие есть у всех и с предохранителей снято. Потому боец ткнул указательным пальцем в Лёху и Жанаева, потом махнул рукой туда, где остановился автомобиль, а Середе кивнул, чтоб затаился артиллерист, слился с растительностью. Очень вовремя кивнул, потому как тут же на дороге появилось два силуэта, бегущих оттуда, где пальба была. Почему-то Семенов ожидал именно такого — были оба этих силуета в привычной советской военной форме. Глянул назад. Бурят с потомком шустро сдернули с места, но грамотно это сделали — только кусты чуточку шелохнулись.
А эти, что бежали по дороге, не таились, то ли глупые, то ли посчитали, что безопасно уже. Бежали плохо, тяжело, через силу, то ли вымотались, то ли — что скорее — не жрали давно толком. Тут Семенов порадовался своей наблюдательности — у одного — того, что слева — в руках была винтовка Токарева, второй — судя по виду — командир — хотя и бежал с пистолетом в руке, но за спиной болтался именно автомат со здоровенным круглым диском. Этот командир удивил своим видом, когда подбежал поближе — словно с витрины военторга, прямо, сопляк-сопляком, совсем мальчишка, но форма вся на нем сидит прекрасно и какой-то чистенький весь, вот боец с винтовкой — тот нормальный и потрепанный и помятый, а этот — даже сапоги блестят и фуражка комсоставовская, щеголеватая — с ремешком под подбородок, устав ходячий, а не человек. Середа, незаметно подобравшийся поближе, ткнул в подошву семеновского сапога. Боец обернулся, взгляд артиллериста прямо вопил о чем-то. Но тут бегущие поравнялись, так же трусцой поскакали дальше, а Семенов понял, что имел в виду Середа — Лёха-то в немецкой форме! Забыл совсем, из головы вылетело, но это было серьезно, потому красноармеец крикнул в спину странной парочке на дороге: