Лекарства Фронтира
Шрифт:
Тишина пришла мгновенно и была она по злому звенящей, как перед боем, где вот-вот сойдутся в безжалостной рубке две армии.
— Из вот этих донесений… — Выплюнув свои слова, Варфоломей бросил в центр стола пачку исписанных торопливым почерком листов. — Из них… Стало известно, что дозваться до души архиерея Акакия у наших мастеров не получилось. До души язычника Ярополка тоже. Не. Получилось. Отклика, собака, нету.
От сухого и рубленого тона Варфоломея стало неуютно всем присутствующим, а парочке так и вовсе страшно. Когда сказанное им достигло умов и сердец, то опасение стремительно сменилось все растущей праведной яростью, так и ищущей выхода.
— Подождите, отец Варфоломей. — Несколько неуверенно вмешивается брат
— А ведь и верно. — Слова столь признанного специалиста в истреблении и выявлении врагов веры не могут не найти поддержки. — Истинный маг, не более. Даже со всеми допущениями мы сейчас из мухи слона раздуваем. Вернее, из четвертого ранга полновесный шестой.
— Все из-за нехватки знания, прости господи. — Выдает еще один, до того молчавший священник, судя по бронированной золотой рясе из флотских капелланов. — Не выходит никак не то что прищучить гада ползучего, змея изворотливого, но даже понять, что именно он может и от кого силы насосал! Вот и придумываем себе все больше и больше, что твое тараканище из детской книжки. Взять бы его да в келью на покаяние! И братьев наших из Москвы выписать опытных, чтобы не умолчал ничегошеньки. И, пока язычники не опомнились толком, сразу же на костеееер…
Последнюю фразу капеллан произносит с таким искреннем сожалением, что даже обидно становится от невозможности это действие, мечтательным тоном протянутое, привести в исполнение немедленно.
— Магистерская мантия… — Берет слово отец Сергий, больше не пылая огнем праведника, но сохраняя злую, тяжелую задумчивость. — Демонологи они такие, да… Зерно истины в словах твоих, Гаврила, есть да только в том-то и проблема. С демонологией даже слабые колдунишки могут творить то, что им творить не позволено. Иначе, с чего бы им так и плодится, что грибы после дождя, как не за силой гнаться? И провернуть все нами обсуждаемое, в теории, может даже истинный маг. По самому краю, как говорят английские еретики, окна возможностей, но при наличии знаний, жертв, решительности, змеиной изворотливости и дьявольского везения Коробейников провернуть подобное все же мог.
— В теории. — Парирует архимандрит Гаврила, не спеша убеждаться или пугаться авторитета Сергия, ведь именно ему, скорее всего, наследовать покойному Акакию. — Только в теории, потому что так можно притянуть к любому преступлению почти кого угодно, прости господи. Не имею ничего против очищающего костра для этого чернокнижника, даже если придется эту версию сделать официальной, но как бы нас не засмеяли.
— В теории… — Попугаем повторяет по-прежнему задумчивый монах, у которого даже пылающие волосы словно погасли, притихли и перестали развеиваться на невидимом ветру. — Знания его оценены высоко, раз уж даже в Тайной Библиотеке он ничего из предложенных ему трудов чернокнижных не тронул. Мог, конечно, играть роль, намеренно отказываясь, мог. Но все равно не тронул. Жертвы… вспомните
— Еще одну проверку ему? Прямо сейчас выслать. — Подрывается с жалобно скрипящего кресла архидьякон Борис. — И если отец Варфоломей не будет против….
— Не буду я против. — Без паузы отвечает главное пугало всех грешников Владивостока.
— Если вы не против, тогда мы можем…
— Ничего не найти. — Спокойно утверждает все то же главное пугало. — Уже полтора дня как Коробейников с верными ему людьми покинул свой город вместе с сильнейшими магами и лучшими бойцами. Судя по донесениям, отправились грабить кащенитские руины. Или самих кащенитов. Но с нашего-то окошка посмотреть… вот, полюбуйтесь.
Очередной отчет, судя по не до конца просохшим чернилам, был совсем свежим, только-только написанным. И чем больше монахов с ним ознакамливалось, тем злее и злее они становились. Потому что в том отчете были показания отпрошенных свидетелей, которые видели процесс превращения неприметного домика для переговоров в разрушенный в щебень руины. И пусть большая часть показаний этих не стоила и бумаги, на которой их написали, но жемчужина там все-таки нашлась.
Черная, как сама ночь жемчужина.
— Степка Полежало, из цеха плотничьего, видел, как спустя менее чем минуту после взрыва, от пожарища улетала черная аки сама ночь птица, сжимающая в лапах сияющую золотом вещицу природы неизвестной. — Бесстрастным тоном произносит Варфоломей, не дожидаясь первых выкриков. — Классическая реликваризация изъятой души высокой ценности, как раз подобные контейнеры и предполагает к использованию. Ну, кроме костяных или созданных из прахового стекла, но подобные методики преимущественно кровососами используются. Что европейцы, что османы предпочитают классическое золото почти всегда. А значит, мы можем предположить, что сейчас Коробейников где-то в глуши Сибири, держит в руках притащенный птицеподобным демоном флакон-реликварий и думает о том, кому, как и в обмен на что душу Акакия продать.
Пауза.
— Пожалуй, когда он вернется, я действительно взгляну на него. — Завершает свой монолог отец Варфоломей, выглядя ну никак не на свой настоящий третий ранг, а глаза его сияют первозданной синевой небесной, святой и чистой.
Когда-то глаза свои тогда еще не святой потерял.
И многими годами позже, постигшему всевозможные аскезы монаху явился ангел.
Посланник господень не смог вернуть очи слепцу, подарив пустым глазницам свои собственные вместо потерянных.
И горе любой темной твари, что в гордыне или глупости в эти глаза посмеет взглянуть.
Ерафим курил.
Привычка вредная, скверная и даже профессионально противопоказанная, потому что любого чернеца, от которого несет табаком, в давно оставленном монастыре морили бы голодом полторы недели, чтобы неповадно было. Их даже от церковного ладана держали подальше, либо окуривая почти не несущими запахов аналогами. Тем не менее, бывший воробей, бывший убийца, бывший оперативник Московской Охранки и просто немного запутавшийся и преизрядно уставший человек продолжал курить. В среднем, таких дней, когда он брал в рот сигарету с особым церковным сбором, что прочищает мысли, тело и даже частично ауру, было лишь пара штук в год. Иногда он вообще не дымил годами, но события войны и последующего бардака регулярно действовали на нервы. А еще он не любил пить гадкий алхимический ингибитор, который выводит с тела посторонние запахи, хоть табака, хоть церковного ладана — вот не любил и все, хотя вкус у зелья, что удивительно, был совсем не гадким.