Лекции по холокосту
Шрифт:
На втором допросе от 10 декабря 1959 года Мар илу Розенталь поставили лицом к лицу с противоречиями между её оправдательными показаниями и обвинениями, выдвинутыми другими бывшими заключёнными. Она попыталась объяснить это тем, что её память была недостаточно хороша, а также тем, что пережитое ею в то время в Освенциме «оказалось выше моих сил. Я не могла усвоить и обработать то, что я там видела и слышала. Это может быть одной из причин, по которым сегодня я уже не могу вспомнить конкретные подробности, которые тогда я, наверное, знала. Во Франкфурте-на-Майне я встретилась с моими бывшими коллегами из Освенцима, и мы, разумеется, говорили о тех временах. И я должна сказать, что я была не раз поражена теми подробностями, которые мои коллеги всё ещё помнят. Как я уже говорила, я не могу их вспомнить. Я
С: Ого, она называет бывших заключённых коллегами!
Р: Да, и это о многом говорит. Снова и снова следователи спрашивали её, почему это она не может вспомнить подробности злодеяний и личности преступников, и каждый раз она отвечала, что из-за ужаса она находилась в некоем трансе, отказываясь принимать к сведению происходившее вокруг неё[889].
В соответствующей литературе была признана ненормальность показаний Розенталь — единственных по-настоящему оправдательных показаний из всех, что были даны бывшими секретаршами освенцимского политотдела. Официальные историки холокоста, так же как и суд присяжных Франкфурта, объясняют это тем, что Розенталь будто бы подавила страшную сторону пережитого ею, полностью стерев её из своей памяти и спрятав её целиком в своём подсознании, о чём она сама говорила на втором допросе[890].
С: Кстати, именно так психиатры пытаются объяснить, почему люди будто бы не помнят сексуальные злоупотребления, которые они якобы пережили в детстве.
Р: Верно подмечено. Но давайте взглянем на это более пристально. Марила Розенталь была первой секретаршей (и первой женщиной вообще), которую допросили на эту тему во время следствия. На своём первом допросе она смогла вспомнить множество подробностей о хорошем отношении к ней и другим еврейкам добросердечного Богера. Впервые о зверствах, свидетелем которых она якобы была, она услышала (преднамеренно) от следователей. Следователи были «тактичны» и достаточно компетентны, чтобы произвести убедительное впечатление на свидетельницу. Поэтому она объяснила провалы в своей памяти, в которых её упрекнули, тем, что у неё якобы плохая память и что она будто бы отказывалась сплетничать вместе с другими узницами.
Перед тем, как быть допрошенной во второй раз, она встретилась с некоторыми из бывших своих коллег, как она выразилась. То, что она называет бывших узниц коллегами, говорит о том, что она считала себя в Освенциме обычным служащим и вовсе не рабыней в лагере уничтожения. Её коллеги (и, возможно, другие бывшие узники) рассказали ей всякие ужасы, которые её очень удивили, потому что ничего подобного она не припоминала. Но из-за того, что их рассказы совпали с тем, что она услышала от следователей, которые хотели, чтобы она их подтвердила, и из-за того, что она, похоже, была единственным человеком, который запомнил другую версию событий, она пришла к выводу, что с её памятью что-то неладно. В попытках найти объяснение ей «намекнули» на то, что она попросту стёрла из своей памяти ужасы прошлого, спрятав их в глубины подсознания. Однако она продолжала твёрдо настаивать на том, что ничего подобного она не помнит.
Здесь встаёт ещё один вопрос: как это так случилось, что Мариле Розенталь было позволено общаться с некоторыми из своих бывших коллег по лагерю и обмениваться с ними воспоминаниями, перед её вторым допросом? Кто организовал эту встречу? Соответствующая литература содержит упоминания о том, что подобные встречи организовывались ассоциациями бывших узников, нередко с целью оказания решающего влияния на показания, даваемые на суде[891].
Розенталь заявила, что она не смогла запомнить совершаемые в Освенциме жестокости, из-за того, что она тогда якобы находилась в трансе. Однако это противоречит тому обстоятельству, что о прошлом у неё сохранились крайне подробные воспоминания, положительный характер которых никак не согласовывался с теми вещами, которые она будто бы «спрятала» в своём подсознании. Это является стандартным оправданием, которое используют пациенты, ставшие жертвами манипулирования памятью, для объяснения той парадоксальной ситуации, при которой их сознательные воспоминания находятся в противоречии с тем, во что их заставили поверить всякие «специалисты».
Кроме того, положительное описание, данное Розенталь Богеру, её возвращение в Германию из-за того, что ей не понравился Израиль, использование ею термина «коллеги» по отношению к бывшим подругам по заключению — всё это говорит о том, что пребывание в Освенциме её нисколько не травмировало.
Таким образом, вполне может так быть, что это не пребывание в Освенциме травмировало Розенталь, а давление и манипулирование памятью со стороны организаций узников, бывших товарищей по заключению, сообщений в СМИ, заявлений прокуроров и, наконец, судьи. Это подтверждается и тем, что заверения Розенталь, согласно которым отсутствие у неё воспоминаний вызвано травмой, становились всё более интенсивными по мере проведения новых допросов.
С: Это очень неприятно — узнать, до чего ж ненадёжна человеческая память.
Р: Да, но лучше уж быть в курсе недостатков нашей памяти, нежели слепо и легкомысленно ей доверять.
Что, на мой взгляд, гораздо неприятней, так это то, что на Освенцимском процессе во Франкфурте показания Розенталь были приняты судом не в качестве оправдательных, а в качестве обвинительных доказательств! Как заявил судья, злодеяния, совершаемые в Освенциме, были столь ужасными, что свидетельница — Марила Розенталь — получила душевную травму — настолько сильную, что у неё пропали все воспоминания об этих самых злодеяниях; к тому времени она была окончательно сбита с толку и уже совсем не доверяла своей памяти. Если следовать подобной логике, то тогда любое оправдательное показание можно превратить в обвинительное. Это ставит всю доказательственную логику и поиски истины с ног на голову. Получается, что, как только выдвигается некий тезис, его уже нельзя опровергнуть.
С: А что вы можете сказать о заявлениях свидетелей, появлявшихся на публике в последние годы и рассказывавших о пережитом ими во время войны?
Р: В 1995 году я лично переговорил с одним из таких свидетелей. Им был Ганс Мюнх, бывший во время войны врачом-эсэсовцем в Освенциме[892]. Из разговора с Мюнхом, которому в то время было 84 года, я убедился, что его заявления полны внутренних противоречий и что в ключевых местах они противоречат действительности. После настоятельных расспросов Мюнх признался, что его первоначальное утверждение — то, что он лично был свидетелем рассказанных им вещей — не соответствует истине. Столь сильная ненадёжность памяти престарелых лиц, рассказывающих о событиях, которые они якобы лично пережили много десятилетий тому назад, нисколько не удивительна, причём не только из-за возраста этих свидетелей. Ведь на протяжении пятидесяти лет Мюнх был активно вовлечён в данную тему. После войны его неоднократно допрашивали, он выступал в качестве свидетеля на многих процессах, имел тесный контакт с организациями бывших узников лагерей, годами непрерывно читал стандартную литературу «переживших холокост», часто вызывался давать интервью различным лицам и СМИ. Не может такого быть, чтобы все эти факторы не повлияли на его память.
Вскоре после того, как я напечатал мой разговор с Гансом Мюнхом, крупнейший немецкий политический журнал «Шпигель» напечатал короткое интервью с тем же самым Мюнхом — вероятно, пытаясь как-нибудь возместить ущерб, нанесённый мною степени доверия Мюнху. Однако интервью из «Шпигеля» было крайне поверхностным и отличалось вызывающим характером задавания намекающих вопросов, что уже само по себе является способом манипулирования памятью опрашиваемого лица[893]. Ответы Мюнха были столь возмутительны, что один французский прокурор обвинил его в разжигании ненависти. От тюремного срока его спасло лишь то, что он страдал болезнью Альцгеймера в продвинутой стадии[894].
С: Иначе говоря, нам сегодня предъявляют страдающих болезнью Альцгеймера и говорят, чтобы мы принимали их заявления об Освенциме за чистую монету!
Р: Да, дела обстоят именно так. Тем не менее, уже вошедшая в поговорку ненадёжность показаний лиц престарелого возраста о пережитом ими в молодости не мешает средствам массовой информации предъявлять этих «чудо-свидетелей» даже через шестьдесят лет с момента окончания войны, в отчаянных попытках опровергнуть ревизионистов[895]. В середине девяностых был запущен ряд амбициозных архивных проектов исключительно для систематичного сбора и записи заявлений «переживших холокост», уже начавших страдать старческим слабоумием. Один из этих проектов был инициирован в конце 1994 года Стивеном Спилбергом, ещё один — германо-еврейским центром Мозес-Мендельсон-Центрум в Потсдаме (пригороде Берлина) под руководством немецкого еврея и историка Юлиуса Шёпса и американского преподавателя литературы Джефри Хартмана (Йель)[896].