Лекции по холокосту
Шрифт:
Стандартное заявление, делаемое ревизионистами; наказуемо тюремным сроком до десяти лет в Г ермании, Австрии, Швейцарии, Франции, Бельгии, Польше и Израиле
С: Она, небось, придёт в ещё больший ужас, когда на неё начнут ссылаться «отрицатели холокоста»!
Р: Уже начали. И вот какова была её реакция, когда она об этом узнала: «Она была просто шокирована и не знала, что происходит»[882].
С: Таким образом, Лофтус ещё не готова применить результаты своих исследований к судебным делам, затрагивающим членов её «расы».
Р: Именно так. Однако это делает её как свидетеля ещё более заслуживающим доверия, поскольку никто не может отвергнуть её результаты как «антисемитские» или «неонацистские».
Как мы позже увидим, суд над Демьянюком не сильно отличался от других широко разрекламированных
К перечисленным Лофтус факторам, способствующим искажению памяти свидетелей, которые дают показания против «нацистских преступников» (я их обозначил от а) до е)), я хотел бы добавить ряд дополнительных факторов:
ж) Следует предположить, что Лофтус обладает более высоким чувством профессиональной этики и большим уважением к истине, нежели среднестатистический свидетель. Но даже она не смогла себя перебороть и привести оправдательные доказательства, поскольку это, по её словам, было бы равносильно «предательству» её народа. Интересно, Лофтус вообще понимает, о чём говорит? Для евреев истина достойна презрения, если она не способна принести пользу евреям, зато ложь или обычное безразличие к несправедливости вполне приемлемы, если это служит на благо евреям. Сколько же тогда любви к истине следует ожидать от «обычных» еврейских свидетелей, не отягчённых профессиональной этикой?
з) Рассказы всевозможных свидетелей о пережитом всегда распространялись устным путём, в письменной форме, по радио и телевидению и, в частности, среди самих свидетелей путём личного обмена информацией или через миссии помощи, основанные в лагерях сразу же после войны.
и) Тема холокоста стала вездесущей во всех западных сообществах самое позднее с конца 70-х годов, причём в самой что ни на есть односторонней манере.
к) В том, что касается холокоста, считается не только крайне вредным для общества, но и преступным не знать одно, не распознавать другое и сомневаться в третьем. Поэтому на свидетелей оказывается громадное общественное давление, чтобы они вспоминали одни вещи и замалчивали другие.
Эти четыре фактора способствуют грубому искажению памяти в ещё большей манере, нежели факторы, перечисленные Лофтус.
С: Всё это звучит красиво, но это всего лишь теория. Есть ли какие-нибудь доказательства того, что подобные манипуляции с памятью имели место на практике?
Р: Позвольте мне сначала процитировать двух всемирно известных «охотников за нацистами». Первый — это Эфраим Цурофф из Израиля. В своей книге «Род занятий — охота за нацистами» он описывает свои поиски Йозефа Менгеле, в прошлом — врача в Освенциме. Сегодня Менгеле известен как «ангел смерти» Освенцима, будто бы проводивший жестокие опыты на бесчисленном количестве заключённых и будто бы участвовавший в убийстве сотен тысяч людей в газовых камерах[883].
Во время своего расследования Цурофф столкнулся с поразительным фактом (поразительным для него): сразу же после войны бывшие узники описывали Менгеле вовсе не тем безжалостным преступником, каким его описывали через двадцать лет и позже: «Содержание этих статей[884] оказалось весьма неожиданным, поскольку из них следовало, что Менгеле 1985 года, когда он уже стал символом зла и олицетворением извращения науки, не пользовался той же дурной славой в 1947 году. [...] Менгеле не считался очень крупным преступником [в 1947 г.], и его предполагаемый арест не рассматривался в качестве события чрезвычайной важности. [...] Это было, по сути, первым указанием на то, что статус печально известного «ангела смерти» с течением лет вырос в геометрической пропорции. [...Менгеле был,] в определённом смысле, не тем человеком, за которым все охотились в Южной Америке»[885].
С: Но ведь через два года после события воспоминания должны быть вполне свежими, в отличие от показаний, которые даются через двадцать-тридцать лет!
Р: Вне всякого сомнения. Таким образом, то, что свидетели описывали в 1980-м или 1985м году как свои собственные воспоминания, было в действительности ложными воспоминаниями, сложившимся в их голове в результате двадцати лет массового внушения.
Второй «охотник за нацистами», о котором я хотел бы упомянуть, — это Адальберт Рюкерль, долгое время занимавший пост председателя Центрального отдела земельных управлений юстиции в Людвигсбурге, основанного в 1958 году исключительно для расследования гипотетических преступлений национал-социалистов. После примерно двадцати лет розыскной деятельности Рюкерль мимоходом упоминает о том, что свидетели из Австралии уже не могут вспомнить подробности того, что якобы происходило в лагерях во время войны, в отличие от свидетелей из Европы, США и Израиля[886]. Разумеется, он не задаёт себе вопрос, почему так происходит. Чем Австралия по-настоящему отличается от других континентов, так это тем, что вплоть до конца семидесятых годов холокост не играл существенной роли в жизни австралийского общества. Ни средства массовой информации, ни уголовные суды не интересовались этой темой, а бывшие узники нацистских концлагерей, эмигрировавшие в Австралию, были плохо организованы в этой малонаселённой стране по сравнению с их бывшими сотоварищами в Европе, Израиле или США. Что следователи обнаружили в Австралии, но не отдали себе в этом отчёт, так это то, что бывшие узники лагерей, проживающие там, были меньше подвержены манипуляции.
Со временем холокостная пропаганда, разумеется, простёрла свои щупальца так далеко, что вряд ли уже где-то в мире остался человек, сумевший избежать силы внушения крупнейшей пропагандистской кампании за всю человеческую историю.
И наконец, я хотел бы привести конкретный пример того эффекта, который сила внушения непогрешимой холокостной догмы может оказать на свидетелей. Подготовка к крупному Освенцимскому процессу во Франкфурте началась в конце 1958 года с выдвижения обвинения против Вильгельма Богера, в прошлом — следователя немецкой государственной полиции в Освенциме. Был немедленно найден ряд свидетелей, обвинивших Богера в совершении им в Освенциме бесчисленных жестокостей — зверских пыток, чудовищных убийств, участия в самовольных расстрелах и массовых газациях. По ходу следствия была допрошена немецкая еврейка по имени Марила Розенталь, бывшая в Освенциме одной из секретарш Богера. Во время первого допроса Розенталь обнаружилось, что она не могла подтвердить обвинения, выдвинутые против её бывшего начальника, так же как и общие заявления о жестокостях, будто бы совершаемых в Освенциме.
Помимо прочего, в показаниях Розенталь содержались заявления о её хороших взаимоотношениях с бывшим начальником и об общей рабочей атмосфере: «Богер был вежлив со мной, и я не могу пожаловаться на него в том, что касается лично меня. Дошло даже до того, что он стал регулярно передавать мне на тарелках часть своей еды, под предлогом, что я должна их мыть. Кроме того, он организовал передачу мне одежды из лагеря Биркенау. [...] Он был очень вежлив и с другими заключёнными-еврейками, работавшими в политотделе, и мы, еврейки, его очень любили. Я помню также, что Богер не испытывал особой ненависти к евреям. [...] Я не могу сказать ничего плохого о Богере в том, что касается меня и других узниц из политотдела»[887].
А вот очень важный отрывок из её показаний, обратите на него особое внимание. Розенталь рассказывает о том, как другие женщины из политотдела сплетничали в туалете и обменивались последними лагерными слухами.
С: Ага, так вот как работала фабрика слухов!
Р: Да. Впрочем, Розенталь говорит, что она держалась от этих сплетен подальше. Тем не менее, их содержание было ей известно: «Мы, заключённые, говорили о том, что, когда Богер прибыл в мужской лагерь, там начались регулярные убийства. Лично я об этом ничего не слышала. Богер никогда не говорил мне что-либо по этому поводу. Я никогда не видела, чтобы Богер находился в эмоциональном возбуждении. Поэтому я абсолютно ничего не могу сказать о том, как и когда Богер расстреливал заключённых. Не считая служебного пистолета, который висел у него на ремне, я никогда не видела, чтобы он носил какое-либо другое оружие. Я никогда не видела в кабинете винтовки или автомата. Также я не замечала на его форме пятен, которые бы были признаком расстрелов».