Лекции по истории Древней Церкви. Том IV
Шрифт:
{стр. 528}
1) В аргументации ’a сказался восточный характер иконоборствовавших отцов. Имея дело с предметом, из церковной практики, епископы собора трактуют свой вопрос не как одно из явлений нравственной жизни христианина, а как вопрос догматический, возвращаются в привычную для восточных; богословов сферу рассуждений о Троице и воплощении. Все практическое, соединенное с вопросом об иконопочитании, напр., различие между и , осталось даже и не затронутым.
2) В попытке — поставить иконопочитание в противоречие с христологией сказалась и относительная сила, и слабость логики иконоборческой. Известная степень силы её уславливалась положением, занимаемым защитниками иконопочитания. Икона в своем первичном элементе есть или портрет, быть может — и не совсем верный (respective историческая картина), или догматический памятник. Первая точка зрения дает возможность обосновать иконопочитание просто и ясно. Ни с психологической, ни с исторической (в данную эпоху) точки зрения не могло быть возражения против чествования известных лиц, оказываемого их портретам. Изображения живых патриархов и епископов в знак уважения к ним и признания их власти ставились в церквах. Не может быть возражений и против того, чтобы это чествование продолжалось и после того, как чествуемые лица почили со славою святости. От святителей — переход к мученикам (= портрет, не имеющий высокой исторической точности), от изображений подвигов мучеников — к изображению событий евангельских и — к иконе Христа. Но иконоборцы совершенно верно угадывают. что поклонение иконе Христовой есть необходимое в сознании христианина завершение всего иконопочитания, что чествовать иконы святых и не чествовать икон самого Христа есть неприемлемое для христианина положение (см. ц. 5: ’ ). Неудивительно, если полемисты против иконоборчества это завершение избирают исходным пунктом своей аргументации и иконопочитание основывают на том, что Бог Слово во плоти явился, или даже на том, что Бог Отец родил предвечно Свое Слово — Свой образ (, Кол. I, 15), и таким образом дают предпочтение второй точке зрения: икона есть догматический памятник.
134
Ответ на это анонима: , , . — ' , , , ’ , . . , . ’ , . — . , ' [ ]. . , , , [ ]. — . Hardouin, V, 364, 428EA, 364, 361D, 377, cf. 368 [Mansi, ХIII, 256С, 344, 340, 257D, 253, 277, 261АВ]. Первая точка зрения на иконы здесь находит полное признание нaряду со второю.
Но здесь сказывалась и вся слабость точки зрения, допускавшей полемику такими выспренними требованиями. Оставаясь последовательными, иконоборцы должны бы были кончить таким абсурдом, как отрицание всякого богословствования. Таинство воплощения не только «неописуемо», но и «неизглаголанно», адекватно невыразимо не только на иконе, но и в человеческом слове. Если на основании «неописуемости» отвергали иконы, то на основании «неизреченности» можно было кончить гонением на всякое богословие. — Узкая точка зрения казнила себя и тем, что не могла дать ответа на вопросы почему же отвергаются иконы «описуемых» мучеников? Это было несомненное фиаско («») иконоборцев, когда они на вопрос о причине (causa, почему) ответили своим «не для чего» (finis, категория цели). A отождествление иконопочитания с идолослужением sui generis, заслужившее иконоборцам прозвание «», поставило собор в нелепое положение и на практике: если таков быль генезис иконопочитания, то, понятно, для христианина {стр. 530} никакой компромисс с иконами невозможен; между тем собор, строго воспретив иконы «впредь», сразу же ограждает своим «да не дерзают» от посягательств иконоборцев священные изображения уже существующие, — непоследовательность, которая говорить, что «» сами не имели искренней веры в справедливость «обвинения», возводимого ими на церковь [135] . Подозрение, что в иконопочитании кроется «неверие» в воскресение мертвых, било далее своей цели, так как вело к (мусульманскому) запрету, всяких человеческих изображений; a деланное омерзение к эллинскому искусству вело, в конце концов, к отрицанию всей культуры, до наук включительно, так как и в нее привнесли немало от себя эллины.
135
Столь же характеристичен и тот факт, что иконоборческий собор свои заседания в Константинополе закончил не в «великой церкви», а во Влахернах. Св. София была украшена мозаичными иконами, которые были бы таким образом самоочевидным свидетельством непоследовательности иконоборцев; между тем во Влахернах на стенах, вместо прежних изображений, представлявших всю евангельскую историю, были к тому времени написаны различные цветы и птицы, так что эта знаменитая церковь походила на « » (молочную лавку для зелени или на птичью выставку). Даже в патриарших храмах до 768 г. оставались иконы. Иконоборцы оказались достаточно просвещенными, чтобы не быть способными на ту вандальскую последовательность, к которой вела их провозглашенная ими доктрина об языческом генезисе икон.
3). В учении о Троице и воплощении иконоборческий собор выражается языком православным. Искать, поэтому, корней иконоборства в каких-либо христологических заблуждениях было бы полемическою натяжкою. Даже название тела Христова в евхаристии «неложным образом естественной плоти» Христовой нет оснований считать намеренным противоположением православному учению « ». Иконоборство есть поэтому нечто внешнее для догматики собора.
4). Чествование Богоматери и святых собором признано самым категорическим образом.
5) Собор ничего не говорить против почитания мощей святых: он не мог возражать против этого чествования с точки зрения своего основного положения, так как мощи мучеников нельзя было назвать «рукотворенными образами». {стр. 531} В слове « » (ан. 17) слышится скорее признание законности чествования св. мощей [136] .
6) И из прямого свидетельства самого собора, и из сопоставления этого ’а с другими историческими известиями, становится ясно, что в среде самих иконоборцев шла борьба двух направлений: умеренного, выразителями которого были отцы собора, и крайнего, на стороне которого, по-видимому, были светские вожди иконоборчества. Эти последние, видимо, желали секуляризации церковных имуществ, грабили под религиозным предлогом священные, предметы и «уничижали» церковь Божию. В своекорыстной борьбе против икон, крайние выходили из пределов, начертанных в ’е. Этой фракции нужно приписать кощунственное обращение с священными предметами, хульные (грубо несторианские) выражения, приписываемые имп. Константину, отрицательное отношение к чествованию святых, истребление мощей (напр., в 772 г.; в 767 г. были по приказанию имп. Константина мощи мученицы Евфимии в раке погружены в море).
136
Что сказано было иконоборцами, по-видимому, против чествования мощей святых, сводится (логически) к требованию строгого применения церковной «vindicatio martyrum», к стремлению уничтожить вкравшиеся злоупотребления при почитании мощей. Известно, напр., что одна богатая вдова Лукилла (в Карфагене) была осуждаема Кекилианом карфагенским, когда тот был еще диаконом, за то, что она имела обыкновение перед св. причастием целовать кость какого-то мученика, который церковью не был канонизован. Сульпикий Север рассказывает о Мартине турском, что он воспротивился чествованию могилы какого-то предполагаемого мученика, оказавшейся в действительности могилой разбойника. Интересное указание содержится еще в послании Григория Двоеслова (IV, 30). Автор рассказывает, что однажды на кладбище было поймано несколько греков, по-видимому, гробокопателей, которые разрывали старые могилы, вынимали кости погребенных и отсылали в Константинополь, выдавая за останки святых. Церковь всегда принимала меры против таких злоупотреблений. Протест против них и выразился в деятельности иконоборческого собора 754 года.
7) В некотором разъяснении нуждается патриотическая аргументация иконоборческого собора против иконопочитания. Собор ссылается а) на такие выражения, которые действительно говорят в пользу иконоборцев, и б) на такие, которые ничего не говорят против иконопочитания, потому что к вопросу об иконах не имеют никакого отношения. К первому роду относятся слова Евсевия кесарийского (из {стр. 532} подлинного письма к августе Константии), Епифания кипрского (из « ») и Феодота анкирского (из неизвестного подложного же сочинения), ко второму — все остальные. Возможность этого объясняется тем, что иконоборцы смотрят на иконопочитание как на antithesis служения Богу духом и истиною, и потому видят свидетельство против икон в таких местах, где отцы требуют глубокой религиозности, деятельного подражания святым, и порицают благочестие только показное [137] (ср. анаф. 8. 16). Точно так же иконоборцы приводят в свою пользу и места, направленные только против языческого идолопоклонства (св. Афанасия александрийского; ср. п. 1). Сделать это было тем легче, что вожди собора свои патристические доказательства представляли в виде выписок на отдельных карточках [138] , а самых книг, из которых {стр. 533} взяты были эти (часто тенденциозно вырванные из контекста) цитаты, не предъявляли [139] .
137
Так иконоборцы усматривали (привели в ’е) свидетельство против икон в следующем стихотворении Григория Богослова:
' , · ' ’ .(Кощунство содержать веру не в сердцах, а в красках; краски легко было бы смыть; а для меня желательно глубокое настроение).
138
Hard. IV, 300 [Mansi, XII, 173D]. На вопрос: «читаны ли были на этом лжесоборе подлинные книги?» Григорий неокесарийский и Феодосий аморийский отвечали: «нет, вот Бог! там и не видывали книги, а нас обманывали карточками» ( , . — А как мало дипломатической точности было в этих «», видно из того, что на соборе сделали с посланием св. Нила , Hard. IV, 185, 188 [Mansi, XIII, 36]. Олимпиодор хотел в созидаемом им мученическом храме «поставить иконы и изобразить различные охотничьи и рыболовные сцены» . Но св. Нил, осудив это последнее «ребячество» , советовал «изобразить в алтаре, на восточной стороне храма, один только крест, потому что чрез один спасительный крест спасается род человеческий, a стены храма по ту и другую его стороны рукою искусного живописца наполнить изображениями св. истории ветхого и нового завета» ( той ’ . — ). Бывшие участники копронимовского собора говорили потом на VII вселенском соборе: «Если бы мы услышали, как отец говорит: „здесь и там наживописуй в храме картины ветхого и нового заветов“, то мы не были бы до, такой степени одурачены, чтобы поверить; ведь они вместо „изобрази здесь и там“ подставили „выбели“, что сильно и обмануло нас» ( , , « », « », «» ).
139
В ’e приведены не все места, на которые иконоборцы ссылались на соборе; так опущено (мнимое) свидетельство св. Нила и (действительное) свидетельство .
Заручившись церковною санкциею в виде определения «вселенского Константинопольского-Влахернского VII собора» 754 г., имп. Константин принялся проводить в жизнь иконоборческие начала с энергиею и грубостию, отличавшей его натуру. Он понимал, что обходиться без преследований политически выгоднее; но, в случае сопротивления, способен был действовать и с крайнею жестокостию [140] . Мероприятия Константина были следующие:
1) « », всеобщая присяга над телом и кровию Христовою, крестом и евангелием, которую «он потребовал у всех находившихся под его властию, чтобы никто не поклонялся иконе» , В конце 765 — начале 766 г. по Феофану и Никифору, вскоре после собора 754 г. по Vita Stephani.
140
На какую жестокость способен был Константин, видно из того, что он, казнив патрикия Вактангия, сторонника Артавасда, «через 30 лет приказал его жене отправиться , вырыть его кости, перенести в собственной одежде и в так называемые Пелагиевы гробы повергнуть вместе с казненными преступниками» (Theoph. 6255). Известия об организованных кутежах Константина (на которых присутствовал с титулом « » один монах, снявший с себя монашество) также характеризуют вульгарную натуру этого императора. Поэтому и приписываемые ему несторианские выходки — аргументация кошельком — не невероятны в общей обстановке этих « ». Рассказывают, что он, для доказательства несостоятельности почитания пресв. Богородицы, Самой по себе, вынул кошелек, наполненный золотом, и спросил: дорого ли он стоить? Ему ответили, что дорого. Тогда император высыпал золото и, показывая пустой кошелек, повторил вопрос. Ответ был, что теперь кошелек ничего не стоит. Император пояснил, что как кошелек ценен лишь по содержимому им золоту, так и Богородица ничего не значит без Христа [Cedren].
2) Гонение против иконопочитателей и особенно монашества.
{стр. 534}
3) Представители иерархии приняли определение копронимовского собора, по-видимому, без (заметного) сопротивления. Тем рельефнее выделился тот энергичный отпор, который иконоборцы встретили со стороны монашества. Поэтому и мл. Константин относился к монахам с нарочитою ненавистью, обзывал их такими кличками, как «» (о которых упоминать не стоит), «» (облеченные в тьму), « » (образ тьмы) [141] , « » (защитники идолов), требовал, чтобы никто не смел поддерживать дружественных отношений с монахами, приветствовать их обычным «», напротив, преданные государю должны преследовать монахов бранью и каменьями [142] . Этим император достиг того, что «и следа монашеского облачения нельзя было увидеть» в Константинополе; но он, по-видимому, хотел большего: полной отмены монашества.
141
Названия, показывающие, что вражда к просвещению не только не входила в программу иконоборцев, но они даже рисовались своею ролью Kulturtr"ager’ов и третировали как обскурантов — своих противников. Патриарх Константин по низложении тоже получил прозвище «». Георгий во время кощунственного расстрижения говорил: «, , — ».
142
По Vita Stephani, эти требования содержались в « ».
б) Во главе монашества и иконопочитателей в это время стоял высокочтимый подвижник на вершине горы св. Авксентия в 10 милях от Халкидона, Стефан (названный впоследствии «новым» в смысле « » Theoph.). Он сам, не поддаваясь на попытки иконоборцев — привлечь его на свою сторону приношениями , вел активное противодействие иконоборческому ’у словом обличения, нравственно поддерживал гонимых и указал им средство пассивного противодействия в виде эмиграции а) на северное побережье Черного моря, б) на восточный берег Адриатического моря и в южную Италию до самого Рима, и в) в сарацинские владения, начиная с Кипра и южной Ликии. О том, как значительна была эмиграция иконопочитателей (в этот и следующий период), можно составить представление по численности выселившихся в южную Италию. До 200 греческих монастырей основано было в Калабрии от начала иконоборчества до X в. В 733 г. около. Бари поселилось до 1000 монахов из Греции. Весьма радушно принимали эмигрантов и папы. Григорий III (11 февр. 731, {стр. 535} † 29 ноября 741) основал (мужской) монастырь св. Хрисогона для совершения греческой литургии. Захария (3 дек. 741, † 15 марта 752) отдал греческим монахиням монастырь на Марсовом поле. Павел I (post 26 april. 757, † 28 июня 767) в 761 г. обратил собственный наследственный дом в монастырь св. Сильвестра и подарил его греческим эмигрантам, «in psalmis canendis lingua graeca uti concedit». Пасхалий I (25 янв. 817, † апр. — май 824) отдал новым греческим эмигрантам для совершения деннонощного богослужения по-гречески монастырь . Общую численность выселившихся в южную Италию определяют в 50.000 человек [143] .
143
Ср. В. Г. Васильевский, Житие Стефана Новаго, в Журн. Мин. Нар. Просвещения, ч. 191, 1877, июнь, отд. II, 308 [= Труды В. Г. Васильевского, II, 2. Спб. 1912, 325–6]. Ср. Хр. Чтение, 188, I, 677 [Культурная роль Византии вообще и в южной Италии в частности. Из книги F. Lenоrmant’a La Grand-Gr`ece. 2 'ed. Paris 1881. Перев. Л. H. Денисова. По , . . 1864].
в) Около 761 г. Стефан постриг молодого придворного Георгия, по усиленной его просьбе, в монашество; но через три дня Георгий бежал из монастыря к императору, и заслужил его благоволение. Копроним в ипподроме совершил расстрижение Георгия (с омовением его в чане) и приказал арестовать Стефана. Наиболее просвещенным иконоборческим епископам. Феодосию ефесскому, Константину никомидийскому, Константину наколийскому, Сисиннию Пастилле и Василию Трикакаву, поручено было в монастыре Филиппика вразумить подвижника своими увещаниями. Но на сладкоречие Феодосия Стефан ответил в духе ревности Илииной (словами 3 Ц. XVIII, 18), едва не был за это избит Константином никомидийским и был сослан императором в Приконис. Но так как подвижник и здесь остался проповедником чествования икон, то, по доносу, был снова вызван на допрос к самому императору и здесь наглядно показал ему (на номисме), как честь и бесчестие от образа восходит к первообразу. Император сдержал ярость своих слуг, хотевших убить Стефана, и отправил его в темницу, где он провел одиннадцать месяцев в обществе других 342 монахов, пострадавших за иконопочитание. У одних из них были отрезаны носы, уши или руки, у других бороды были насильно обриты или облиты смолой и опалены огнем. Нако{стр. 536}нец, утром 28 ноября 765 г. был отдан императором окончательный приказ о казни Стефана. Солдаты и чернь потащили Стефана по улице, привязав веревкою за ногу , осыпая его побоями. Мученик поражен был смертельным ударом; но поругания продолжались и над его бездыханным телом: мужчины, женщины, дети, оставившие по приказанию императора классные занятия , бежали позади с каменьями. Озверевшая толпа хотела родную сестру Стефана, монахиню, принудить к участию в этом побиении камнями тела мученика, но та спаслась от этой нравственной пытки, спрятавшись в одной гробнице. Тело Стефана было брошено , — некогда храм св. мученика Пелагия, упавший от ветхости и обращенный Константином в (ров) для казненных преступников и язычников. Обвинительными пунктами против Стефана было выставлено, «что он многих обольщает, научая презирать настоящую славу, пренебрегать домами и родством, отвращаться от царских дворцов и вступать в монашескую жизнь» [144] . Видимо, сочли неудобным делать его мучеником иконопочитания или разглашать о его смелом argumentum per nomisma. В самом Константинополе были мученики за иконы и до Стефана. Еще в 762 году, по Феофану, «Константин гонитель, на ипподроме св. Маманта, засек до смерти бичами знаменитого монаха Андрея (= Петра), называемого Каливитом, во Влахернах, который обличал его за нечестие, называя новым Валентом и Юлианом» [145] . Казнен был Константином и Иоанн, игумен Монагрии (около Кизика), отказавшийся наступить на икону Богоматери. Но — видимо — эти мученичества не произвели такого впечатления в столице, как кончина Стефана, «нового первомученика». И 25 авг. 766 г. последовала казнь «19 архонтов» — высокопоставленных сановников и военных (, 2 , 2 ), {стр. 537} с Константином во главе, заявивших себя сочувствием Стефану.
144
, . (Niceph. ed. de Boor, 72).
145
(corr. ex Vita Steph.: ), , , (= ) (Theoph. a. 6253).
г) Из обвинительных пунктов против Стефана видно, какое значение император придавал виновности в привлечении к монашеству. Кажется, в это время у Копронима уже созрел план о совершенной отмене монашества, так как он «21 августа 4 индиктиона (766 г.) обесчестил монашеский образ: приказал каждому авве на ипподроме держать зa руку женщину (Никифор: водить под руку монахиню) и проходить таким образом по ипподрому, подвергаясь оплеванию и поруганиям от всего народа» [146] . Комментарием к этому поруганию является факт, записанный у Феофана под 771 г.: «Лаханодраконт, подражая своему учителю (= императору), всех монахов и монахинь, бывших в фракисийской феме, собрал в Ефес, и, вышедши на равнину, называемую , сказал им: „желающий повиноваться царю и нам, да облечется в светлую одежду и женится немедленно, а кто так не сделает, те будут ослеплены и сосланы в Кипр“. И слово завершено было делом. В тот день многие явились мучениками, a многие, изменивши прежнему убеждению, погубили души; этих Дракон приблизил к себе» [147] . Такой же смысл имеет и усиленная конфискация монастырей (константинопольских) в 768 г. «Монастыри обратил в казармы для единомысленных с ним воинов. Обитель Далмата, первейшую среди монастырей Византии, отдал для жилища солдатам. А так называемую Каллистратову, и обитель Дия и Максимина, и другие священные дома монашествующих, и женские обители, разрушил до основания. Тех же, которые приняли монашество, из зани{стр. 538}мавших видные места в войске или в управлении, и особенно приближенных к нему, подверг смертной казни» [148] .
146
' (= 766 г.) (= Niceph. ) (Theoph. . 6257).
147
, , « , , , ». , , , (Theopll. а. 6262).
148
— (= казармы) , , , . , — (Theoph. a. 6259).