Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Волкогонов Дмитрий Антонович

„Лев Борисович, я думаю, что удобнее всего Вам в за­ключительном слове сказать пару слов о здоровье В.И., не выделяя этого вопроса". Скворцов-Степанов пишет, чтобы стенографистки не записывали и не давали в газеты эту информацию о здоровье Ленина.

Что же предлагалось сказать делегатам со слов Круп­ской?

Прежде всего, что сама она не может приехать на конференцию и сделать сообщение Скворцов-Степанов напи­сал для Каменева: „…Выздоровление идет удовлетворитель­но. Ходит с палочкой довольно хорошо, но встать без посторонней помощи не может… Произносит отдельные слова, может повторять всякие слова, совершенно ясно по­нимая их значение… Начал читать по партдискуссии. Прочи­тал речь Рыкова и письмо

Троцкого.

По словам Над. Конст., окружающие по некоторым при­знакам представляют, как В.И. относится к спорам, но она не хотела бы сообщать о своих умозаключениях на этот счет".

Крупская повторила то, что знали и члены Политбюро. А возможные „умозаключения" — это догадки. Казалось, наступила стабилизация состояния с надеждой на улучше­ние. Хотя, если вновь взять в руки ее воспоминания „Пос­ледние полгода жизни Владимира Ильича", получается, что, сообщив Скворцову-Степанову, что „выздоровление идет удовлетворительно", она тут же заметила: „Начиная с чет­верга, стало чувствоваться, что что-то надвигается; вид стал у В.И. ужасно усталый и измученный. Он часто закрывал глаза, как-то побледнел, а главное, у него как-то измени­лось выражение лица, стал какой-то другой взгляд, что сле­пой".

Вечером 20-го Ленина осмотрел профессор М.И.Авер­бах по поводу жалобы на глаза, но не нашел ничего патоло­гического. На другой день, 21 января, после обеда больного осматривают профессора О.Ферстер и В.П.Осипов. Все вре­мя перед этим Ленин был чрезвычайно вялым; дважды про­сил помочь встать с постели, но тут же ложился. Через четверть часа после того, как за профессором Осиновым закрылась дверь, у Ленина начался последний приступ бо­лезни.

Ленину дали бульон, кофе; он „пил с жадностью, потом успокоился немного, но вскоре заклокотало у него в гру­ди", вспоминала Крупская, заметив перед этим, что „время у меня спуталось как-то".

Как бы притаившаяся болезнь вырвалась на волю, пожи­рая последние надежды на выздоровление.

„…Все больше и больше клокотало у него в груди. Бес­сознательнее становился взгляд, Владимир Александрович и Петр Петрович (санитар и начальник охраны. —Д.В.) держа­ли его почти на весу на руках, временами он глухо стонал, судорога пробегала по телу, я держала его сначала за горя­чую мокрую руку, потом только смотрела, как кровью окра­сился платок, как печать смерти ложилась на мертвенно побледневшее лицо. Проф. Ферстер и доктор Елистратов впрыскивали камфару, старались поддержать искусственное дыхание, ничего не вышло, спасти нельзя было".

Каждый человек во время, уготованное судьбой, пере­ступает невидимую тонкую линию, отделяющую земное бытие от небытия. Перешагнуть ее можно только в одном направлении. Обратного пути нет никому. Владимир Ильич Ульянов-Ленин оказался за этой роковой чертой в 18 часов 50 минут 21 января 1924 года.

Мумия и „бальзамирование" идей

Самая великая и непреодолимая тайна, постичь кото­рую мы пока бессильны, — это тайна сознания. Наши пред­ставления и схемы о том, как рождается мысль и трепетно бьется в человеческом мозгу, — лишь едва заметная тень на древе познания. У полета мысли нет границ. Ее просторы — Вселенная, как и свой интимный, уникальный мир. Мышле­ние Ленина, могучее, масштабное, изощренное, на протяже­нии многих месяцев находилось в плену страшной болезни, которая постепенно своей необратимой коррозией обесси­ливала его.

Мы никогда не узнаем, о чем думал этот человек в страшной немоте, лишь догадываясь, что во многом его со­знание приблизилось к детскому в своей элементарной не­посредственности. Не случайно, как мне удалось устано­вить, Сталин в тридцатые годы в узком кругу не раз прово­дил мысль, что Ленин последние месяцы своей

жизни был „умственным инвалидом".

Нельзя объяснить только происками генсека нежелание большинства членов Политбюро обнародовать последние статьи Ленина. Они уже не видели в своем угасающем во­жде полноценной личности.

Страдающий мозг Ленина обнаруживал себя во многих отношениях. Больной часто не понимал, чего от него хотят, бывал по-детски капризен, нередко на его глаза навертыва­лись слезы, особенно если он оставался наедине с собой, — зафиксировал один из врачей. Кто знает, может быть, имен­но в эти минуты он особенно глубоко осознавал трагизм своего умственного заточения?

Все это — безбрежный космос сознания человека. Этот огромный мир исчез, заставив мучиться предположениями и догадками множество исследователей.

Будет много версий причин смерти. Официальная, под­писанная шестью профессорами и наркомом Семашко 23 ян­варя, гласила: „…данные вскрытия выяснили, что у Владими­ра Ильича имелся неизлечимый болезненный процесс в со­судах, который, несмотря на все принятые меры, неминуемо должен был привести к роковому концу". Я не стану рас­сматривать версию, выдвинутую рядом исследователей, о том, что главная причина смерти Ленина — „сифилис сосу­дов мозга". Анализ всей доступной мне литературы привел к выводу, что это маловероятно, и я не могу, например, без существенных оговорок разделить позицию доктора В.Фле­рова, изложенную в статье „Болезнь и смерть Ленина".

По моему мнению, смерть лидера российских большеви­ков — результат интеграции ряда отрицательных факторов, и прежде всего: наследственная предрасположенность Ле­нина к атеросклерозу; неподготовленность организма Лени­на к огромным перегрузкам, которые легли на него начиная с 1917 года.

Что касается наследственности, то смерть И.Н.Ульянова, сестер Ленина А.И.Ульяновой-Елизаровой и М.И.Улья­новой, как и брата Д.И.Ульянова, не оставляет сомнений в известной наследственности болезни сосудов. К этому сле­дует добавить (возможно, это основное), что Ленин прожил всю свою жизнь без „служебного" напряжения. Приехав в революцию 47-летним человеком, он уже имел выработан­ные привычки и стереотипы жизнедеятельности, более при­сущие „свободным художникам", нежели высшим государственным чиновникам. Взяв на свои плечи совершенно непривычные и во многом незнакомые для него функции, Ленин фактически стал уже с 1920 года быстро разрушать­ся. Он берет отпуск за отпуском, но кардинального улучше­ния нет. Например, почти вся вторая половина 1921 года — отпуска: в июне, июле, августе, декабре и обязательно с продлением на несколько недель. 1922 год — также год „отпускной". Организм Ленина, пригодный к литературно­му труду, отпускам в горах и партийным „склокам" среди эмиграции, оказался совершенно неготовым к политическим перегрузкам. Он просто „сломался".

Ленина досрочно погубила его страсть к борьбе и вла­сти. В этом основная отгадка неумолимого раннего физиче­ского крушения вождя большевиков.

Руководители партии и страны, смирившиеся в послед­ние месяцы с положением и состоянием Ленина, почти – не дававшими шансов на его возвращение в политическую жизнь, увидели огромную возможность для укрепления строя в самом акте похорон Ленина. Именно „похорон". Никто вначале ни о каком мавзолее или долгосрочном баль­замировании и не думал.

На другой день после смерти вождя состоялся пленум ЦК РКП(б). В постановлении из множества пунктов предус­матривалось: провести траурное заседание съезда Советов, назначить митинги, определить субботу днем похорон, тело умершего перевезти в Москву в сопровождении 200 человек (делегаты съезда и партийное руководство), принять меры по предупреждению паники в стране. Место погребения устанавливалось однозначно: Красная площадь. Проща­ние — в Доме Союзов.