Ленин
Шрифт:
— Прекратить! — крикнул он не своим голосом, сорвавшись с места.
Федоренко посмотрел на него холодными, насмешливыми глазами и с пренебрежительной учтивостью склонил голову.
— Прекратить! — повторил он.
Один из китайцев ударил ножом.
Голое, окровавленное тело вдруг обмякло, скорчилось и упало на цементный пол.
В тот же момент Мина Фрумкин вырвалась из рук солдат, оттолкнула пытавшуюся ее поймать агентшу и прижалась, вцепившись руками, к мертвому телу дочери.
Жандарм
Не успели солдаты подскочить к ней, как старая еврейка поднялась и, тряся седой головой, бросила какое-то слово.
На древнееврейском, только одно слово, потому что сразу же за ним на нее обрушился тяжелый удар прикладом. Изогнувшись, мать прикрыла своим телом замученную дочь.
— Твердые штуки… — буркнул Дзержинский, закурив сигарету.
— Мы слишком поспешили… — недовольным голосом заметил Федоренко. — Если бы еще помучить… Мария Александровна привела бы обвиняемую в чувство… мы провели бы еще пару операций… может, она сказала бы сама, или эта… старая кляча.
Ленин подошел и посмотрел жандарму в глаза.
Он знал, что будь здесь Халайнен, то по его приказу пронзил бы штыком этого палача в элегантной синей тужурке. Теперь надо ударить его в лицо, повалить на землю и топтать ногами, как ядовитую, подлую гадину.
Его охватило чувство, что именно так и надо поступить с этим опричником в синей тужурке и светлом галстуке.
Он уже доставал из кармана сжатый кулак, как вдруг учтиво улыбающийся Федоренко, низко наклонив голову, произнес насмешливым голосом:
— Теперь товарищ Владимир Ильич убедился, что мы преданно и не щадя себя служим пролетариату? Мы превратились в машину, которая давит его врагов без остатка, лишая жизни сразу сотни людей. Пролетариат должен их уничтожить! Сила и страх его единственное оружие! Оно сломит философов, ученых, поэтов…
Этот страшный человек повторял его слова!
Он, Владимир Ленин, размещая их в миллионах газет, листовок, плакатов и телеграмм, стал создателем «чека», вождем этого бешеного, фанатичного безумца — Торквемады-Дзержинского и этой змеи из рядов жандармов, он стал их духовным отцом, воодушевлял их.
Ему это стало понятно сразу, он обо всем вспомнил и осознал, воскресил в памяти статьи врагов, обвинявших в его том, что он распял, замучил, опозорил Россию.
— Так, как Федоренко — Дору! — подумал он.
Это его рук дело, а не Федоренко, Дзержинского и других, это он собрал под свои знамена пьяных от водки, крови и ненависти наполовину монгольских дикарей, мстителей, безумцев, преступников, угрюмых каторжников и проституток…
Он, только он — Владимир Ульянов-Ленин, а потому…
Улыбнувшись Федоренко, он дружелюбно ответил:
— Вы действительно верно служите пролетариату! Он не забудет отблагодарить вас, товарищи! Пока тяжело остаться безразличным…
— Мы уже привыкли, — прошипел Дзержинский. — Все более широкие круги населения признаются врагами Советом народных комиссаров, поэтому нам приходится спешить, чтобы успеть… успеть за вами, товарищ!
— Да, да! — шептал, кивая головой, Ленин, стараясь сохранить спокойствие и любезную улыбку на желтом монгольском лице.
Сопровождаемый Дзержинским, Федоренко и патрулем, он вернулся к машине и поехал в Кремль.
Его поджидал секретарь.
— Важные сообщения от нашей делегации, ведущей переговоры о мире, — сказал он, протягивая несколько телеграмм.
Ленин сел за стол и принялся читать депеши Троцкого, хмуря при этом брови и потирая лоб. Вести не были радостными. Германия выдвинула еще более тяжелые требования. Член российской делегации, бывший царский генерал Скалон, лишил себя жизни, оставив полное обвинений письмо.
— Я отвечу завтра, после заседания Совета, — шепнул Ленин. — Прошу созвать его на восемь часов утра.
Секретарь вышел, но вскоре снова постучал в дверь.
— Товарищ Дзержинский прислал мотоциклиста с письмом, — сказал он, войдя. — Ему нужен немедленный ответ.
Ленин открыл протянутый секретарем конверт и достал из него красный лист бумаги со смертным приговором гражданке Ремизовой, у которой перед покушением жила Дора Фрумкин. На отдельном листе председатель «чека» писал, что приговоренная попросила о милосердии товарища Ленина. Дзержинский советовал отказать, так как связь между казненной Фрумкин и гражданкой Ремизовой не вызывала сомнений.
— Ремизова… Ремизова… — повторил Ленин. — Когда я слышал эту фамилию?..
Он пожал плечами и написал на красном листке два слова:
— Приговор утверждаю.
Секретарь покинул кабинет.
Ленин ходил по комнате. По телу пробегали судороги, чувствовался пронзительный холод. Он не мог успокоиться.
— А не выпить ли горячего чаю… — подумал он.
Стрелки часов приближались к четырем пополудни. Метель не прекращалась. Она хлестала по окнам, шелестела по стенам, завывала в трубах.
Ленин старался ни о чем не думать. Он знал, что его сейчас же охватят сомнения, родившиеся под крышей «чека». Ему тем временем необходимо было оставаться твердым, бескомпромиссным и спокойным, потому интуиция подсказывала, что предстоит очередной бой в Совете комиссаров. Он уже начал обдумывать план своего выступления и способы убеждения наиболее упорных товарищей, как вдруг заметил лежавший на полу конверт от письма Дзержинского.
Подняв его, он прочитал красную надпись: «Всероссийская, чрезвычайная следственная комиссия по делам контрреволюции, саботажа и спекуляции».