Ленин
Шрифт:
Тогда он боялся авторитета Корнилова, пытающегося пробудить патриотизм и спасать Россию. Он знал, что это была бы тяжелая борьба.
— Как мы расправимся с боевым, способным генералом, не имея в своих рядах профессиональных офицеров? — спрашивал он сам себя и страшно ругался.
Он думал об этом днем и ночью, не мог ни спать, ни есть.
В конце концов он дошел до такого состояния, что в каком-то отчаянном дурмане подбежал к повстречавшемуся в Выборге и шедшему в окружении вооруженных казаков полковнику
— Товарищ полковник! Переходите на сторону рабочих, которые победят рано или поздно! Если вы, полковник, не пойдете с ними — закончите в петле или под ударами прикладов; если же согласитесь на мое предложение, мы назначим вас вождем наших вооруженных сил!
— Как ты смеешь говорить мне это, предатель! — воскликнул возмущенный офицер и, кивнув казакам, приказал: — Арестовать этого человека! Отдать его под суд!
Казаки окружили Ленина.
Владимир оглянулся и скривил губы.
Он заметил плетущихся по улице солдат.
Тех самых, которые два месяца назад убивали своих офицеров.
Пьяные, в расстегнутых шинелях, помятых кителях и в шапках, сдвинутых на затылок, они пели, ругались и грызли семечки подсолнуха, названные «орехами революции».
Небольшая группа солдат стояла и наблюдала за инцидентом.
Ленин внезапно поднял руку и крикнул:
— Товарищи! Этот буржуй-полковник, этот кровопийца солдат сидел в безопасности в штабе, а нас гнал на смерть! Теперь он арестовал меня за то, что я не сказал ему, где скрывается наш Ильич, наш Ленин!
Мгновенно со всех сторон высыпали толпы солдат. Казаки, испугавшись, убежали. Полковник, увидев это, хотел вытянуть из кобуры револьвер. Но не успел. Один из подбежавших солдат ударил его камнем по голове. Офицер упал, а над ним начали подниматься кулаки и тяжелые сапоги бешено рычавших и грязно матерившихся солдат.
Ленин издалека оглянулся.
На мостовой лежало какое-то окровавленное тряпье.
Легко улыбнувшись, он вслух сказал:
— Родная мать не узнала бы теперь почтенного полковника! Так его разукрасили солдаты великой российской революции! Хм… хм…
Через минуту он уже не помнил о полковнике.
Он думал о том, что надо отправить письма в Петроград со строгим указанием, чтобы товарищи не играли в совещания, заседания, конгрессы и разную иную болтовню.
— Революция требует только одного — вооружаться, вооружаться! — прошептал он, быстро направляясь домой.
Где-то на боковой улочке раздался выстрел и яростные крики толпы. Он осторожно выглянул из-за угла дома.
Какие-то люди били кого-то, волоча его по камням мостовой, и раз за разом разражались бездумным смехом.
Голова избиваемого человека стукалась и подпрыгивала на камнях, а за ней тянулся кровавый след.
«Просыпается „святой“ гнев народа…», — подумал Ленин и загадочно улыбнулся.
— Не судите!.. — всплыл из тайников воспоминаний горячий шепот.
Ленин увидел камеру австрийской тюрьмы и стоящего на коленях на нарах странного мужика-смертника, отбивающего поклоны и размашисто осеняющего себя крестом.
— Нет! — шепнул он гневно. — Сами обвиняйте, судите и выносите приговор! Пришло время мести за века ярма и терзаний. Ваши враги должны пасть, а их могилы — порости сорняками забвения! Судите, братья, товарищи!
Толпа пробежала с рычанием, свистом, топотом ног. Она волокла по проезжей части, била, топтала, разрывала молодого офицера.
— Да здравствует социальная революция! — крикнул Ленин. — Да здравствует власть рабочих, солдатских и крестьянских Советов!
— О-о-о! — ответила ему толпа и побежала дальше, издеваясь над убитым.
Ленин провожал удаляющихся убийц добрым взглядом черных глаз и шептал:
— Один из моих козырей! Я брошу его, брошу…
Рядом на башне, извещая о вечернем богослужении, ударил колокол.
Заходящее солнце зажгло огни и блики на гербе страданий — золотом кресте.
Ленин присмотрелся прищуренными глазами и с вызовом произнес:
— Ну и что? Где же могущество Твое и Твое учение о любви? Молчишь и не сопротивляешься? И будешь молчать, потому что мы устанавливаем правду!
Глава XVII
Темная ноябрьская ночь висела над Петроградом. В руслах улиц собирался тяжелый, морозный мрак. Редкие фонари, оставшиеся после кровавых июльских дней и непрекращающихся боев, освещали ухабистую проезжую часть Невского проспекта, мутные, темные окна домов и забитые досками витрины магазинов.
Шел снег.
То тут, то там из углублений арок выглядывали бледные лица солдат и черные шапки полицейских. Глухо щелкали о тротуар приклады винтовок. Блестели острия штыков.
Улица была пустынна. Везде таилась жуткая, полная напряженной, бдительной тревоги тишина.
Вдруг от набережной канала Мойки долетел скрежет открывающихся ворот и еще один, более громкий, захлопнувшейся тяжелой калитки.
Быстрые шаги идущего человека отозвались эхом, отражающимся от домов давно опустевшей улицы.
Прохожий, натянув на глаза кепку и подняв воротник, вышел на Невский проспект и свернул на Морскую улицу к арке, ведущей на площадь у Зимнего.
Под огромной аркой звук шагов стал еще громче. Они гремели, словно стук барабана.
Идущий человек уже видел перед собой темные контуры Зимнего дворца и тонкую фигуру Александровского столпа; он намеревался пересечь площадь и направиться к Васильевскому острову, когда со стороны белого здания Адмиралтейства прогрохотало несколько выстрелов.