Ленин
Шрифт:
– Закрыли все…
Ленин тут же среагировал на реплику жестко, что вызвало аплодисменты части зала:
– Еще, к сожалению, не все, но закроем все{19}.
Ленин призвал ратифицировать «тяжелый и позорный мир», имея в виду, что «скоро большевикам поможет Либкнехт». Мы «подождем, когда международный социалистический пролетариат придет на помощь, и начнем вторую социалистическую революцию уже в мировом масштабе…»{20}.
Без «шумных» аплодисментов, но Ленину удалось добиться поддержки и ратифицировать договор. Съезд поименным голосованием (724 голоса – за, 276 – против, 118 воздержались) «скромно» поддержал Ленина{21}.
Почти миллион квадратных километров отрезалось от России. Она была обязана демобилизовать армию и флот, в том числе и те части, которые были вновь сформированы в рамках
Позиция людей, выступавших против этого мира, а фактически против раздела России, независимо от того, кто это был: левые коммунисты или остатки кадетов, левые эсеры или патриотическая интеллигенция, долгие годы называлась «авантюристической», «губительной», «безумной». С точки зрения цинизма политики, возможно, это и так. Но с позиций морали и национального достоинства она, по крайней мере, заслуживает уважения. Когда Бухарин, брошенный перед расстрелом Сталиным в застенки НКВД, в одном из своих многочисленных писем-исповедей советскому диктатору утверждал: «Я искренне думал, что Брест – величайший вред»{22}, – он говорил правду. Так думали многие.
Ленин хотел спасти не столько революцию, сколько власть. Сегодня он уповает только на европейскую революцию. Когда к нему на съезде подошла большевичка С.И. Гопнер из Екатеринослава с печалью в глазах – что она скажет рабочим города, ведь он передается немцам по договору, как же так? – Ленин вновь использовал свой последний козырь, который по воле рока окажется счастливым:
– В Германии революция неизбежна. Она, эта революция, отбросит Брестский мир…{23}
А пока Ленин обживает Кремль. Затянулся ремонт комнат его квартиры в здании бывших судебных установлений. Ульяновы пока занимают две комнаты в Кавалерском корпусе. Через неделю после переезда в Кремль Ленин раздраженно пишет записку помощнику наркома имущества республики Е.В. Орановскому: «Я очень просил бы сообщить мне фамилию и адрес того, кому Вы поручили докончить подготовку квартиры… Дело тянется непомерно, и надо же найти виновного в невероятных промедлениях…»{24} Угроза «найти виновного» быстро помогла. Через два дня семья вместе с М.И. Ульяновой уже переехала в отремонтированную квартиру{25}.
А тем временем германские войска, как жирное масляное пятно по грязной, изорванной российской скатерти, расплывались все шире: вошли в центральные области, двинулись к Севастополю, продвинулись к Петрограду, Пскову. Идут тревожные телеграммы из разных мест. Договор договором, а русские люди не могут понять, почему кайзеровские солдаты без боя, на пассажирских поездах, как путешественники-пилигримы, занимают город за городом. Почему? Ленин «успокаивает» смятенных людей еще одним декретом{26} о недопустимости военных действий с германцами ввиду ратификации 15 марта 1918 года IV Чрезвычайным съездом Советов мира, равносильного безоговорочной капитуляции.
Меньшевики еще могут полуподпольно, язвительно и одновременно печально писать: «Советская власть принуждена расплачиваться за право своего существования исполнением всех приказов и желаний германского империализма. К Вильгельмовой кабале на Руси уже прикладывается штемпель Советской власти во всех последних ее шагах. И скоро мы не будем знать, какой у нас режим: советский или мирбаховский?»{27}
Пока же Народный комиссариат иностранных дел судорожно пытается нотами остановить продвижение немцев за границы линии, обусловленной договором. Чичерин просительно телеграфирует МИДу в Берлин о том, что германская армия не должна выходить за границы Украины. «Мы повторяем свое предложение германскому правительству высказаться определеннее по вопросу о том, какие границы ставит это правительство Украинской республике…»{28} Великая в прошлом Россия просит установить ее собственные границы…
Ленин готов, повторю еще раз, на все, чтобы сохранить власть. Он идет на форсированный обмен послами. В Москву приезжает граф Вильгельм Мирбах (не зная, что лишь три месяца он проживет в Москве), а в Берлин отправляется Адольф Абрамович Иоффе, член ВЦИК и кандидат в члены ЦК РКП(б), большой личный друг Л.Д. Троцкого.
Приехав в Берлин, Иоффе шлет депешу в Москву, что ему пока
Москва, забыв о своей «революционной решимости», вновь упрашивает Германию не нарушать договоренностей. Кроме, пожалуй, одной. В секретной директиве командующему Черноморским флотом и главному комиссару флота, где говорилось: «…Совет Народных Комиссаров, по представлению Высшего военного совета, приказывает вам с получением сего уничтожить все суда Черноморского флота и коммерческие пароходы, находящиеся в Новороссийске. Ленин»{30}.
Когда у Ленина прошла растерянность и определенный испуг, он обнаружил, что Германия навязала России позорный, как капитуляция, мир, будучи сама на краю неизбежной военной катастрофы. То, что было ясно и видно всем в западных столицах, наконец увидели и в Москве. Германское «наступление» (почти без сопротивления) больше походило на марши железнодорожных составов в глубь гигантской страны.
Брестский мир не был неизбежностью. Он был платой за разложение армии и вольное или невольное принятие большевиками помощи немцев. В военном отношении дела России не были безнадежными. Брусиловское наступление в 1916 году вдохнуло веру в уставшую армию и деморализованное общество. В 1917 году задача России была проста: удержаться, устоять против такого же усталого и израненного противника. Ни для кого не было секретом, что предстоящее вступление в войну Соединенных Штатов быстро качнет весы победы в сторону Антанты. Но большевики, придя к власти, должны были оплачивать векселя обещаний. Это можно было сделать только путем национального поражения. Большевики окончательно разложили войска; например, гарнизон Петрограда в 200 тысяч человек хотел оставаться только в столице. Обещание «немедленного мира» парализовало войска. Еще никто не знал, что вместо мира будет три года войны, более страшной и кровопролитной, чем империалистическая бойня.
Почему Ленин уже через два-три месяца стал менять свое отношение к Германии, договору? Иоффе докладывал о нарастании внутренних трудностей в стране, усилении брожения в армии, осознании в Берлине непреложного факта, что стратегически Германии невозможно победить западные державы. А большевики тем временем не жалели денег на усиление революционной пропаганды в Германии. Как немцы с помощью большевиков разлагали Россию в 1916–1917 годах, так теперь их негласные союзники отвечали им тем же.
Уже на V съезде Советов 5 июля в докладе Ленина, который своим шумом, криками, обструкцией едва не сорвали эсеры, появились новые ноты. Эти мотивы свидетельствовали о том, что патологический страх перед гибелью Советской республики стал быстро проходить. Ленин позволил себе говорить о Германии и других «империалистических хищниках» совсем по-другому, правда, не называя их поименно. «У нас этот истекающий кровью зверь оторвал массу кусков живого организма… но погибнут они, а не мы, потому что быстрота, с которой падает их сопротивление, быстро ведет их к пропасти»{31}.
В своем оригинальном исследовании «Из истории Брестского мира» Ю. Фельштинский считает, что Ленин постепенно все больше осознавал свою ошибку с миром, похожим на капитуляцию. «Ведь если Германия оказалась на краю гибели через три с половиной месяца после заключения Брестского мира, ведя боевые действия крупного масштаба лишь на одном фронте, получая продовольственную помощь из России и Украины и используя Красную Армию в борьбе с чехословацким корпусом, который, если бы не акции большевиков, давно бы уже воевал в Европе против немцев, на каком глубоком дне лежала бы кайзеровская Германия, вынужденная воевать на два фронта? В каком состоянии находились бы теперь страны четвертного союза? Где проходила бы граница коммунистических государств?»{32} Может, Ленин чувствовал какую-то былую зависимость? Ведь слишком долго интересы большевиков и Германии объективно совпадали: «повалить» царскую Россию…