Ленинградский фронт
Шрифт:
ВОСПОМИНАНИЯ:
Решетняк Михаил
Начало войны застало меня на полуострове Ханко, или Гангуте. Он был воротами в Балтику. Нас туда отправили в августе 1940 года. Хорошее укрепление было, техника новая вся. В начале войны мы стали делать землянки с накатами и охраняли полуостров. Нас бомбили. Первая батарея нашего дивизиона сбила один самолет. А другие самолеты отгоняли нас, не давали бомбить прицельно.
Когда финны занимали островки, 8-я отдельная стрелковая бригада [31] их отбивала. Мы до конца держались на Ханко, пока приказ не пришел эвакуироваться. Мы даже не знали, что Ленинград уже в блокаде.
Сначала с Гангута эвакуировали гражданское население, а потом военных. Мы в самую последнюю очередь эвакуировались, вместе с пограничниками. Финский залив был заминирован весь. Нам пришлось приостановить эвакуацию и встать на якорь около острова Гогланд. Только на вторую ночь добрались до Кронштадта.
А оттуда шли по льду в Лисий Нос. Там нас погрузили в поезд, но почему-то он шел не в Ленинград, а в обратную сторону — на Сестрорецк. В Горской попали под бомбежку, три последних вагона взорвались, а там находились пограничники, — они почти все погибли. Зенитный дивизион был в средних вагонах, мы не пострадали. Сами исправили разрушенную железную дорогу и на следующую ночь 2 января 1942 года мы уже были в Ленинграде.
Казаев Петр
После госпиталя назначили меня штурманом группы кораблей для эвакуации нашего гарнизона с Ханко. В эту группу входило 5 тральщиков, за ними шли канлодки «Москва» и «Кама». Это бывшие грунтоотвозные шаланды. Когда углубляли акватории, они грязь отвозили к берегу, посторонние их называли «грязнухами». Но шаланды оказались отличными канонерскими лодками. На них установили по две 130-миллиметровые флотские пушки Б-13, 45-миллиметровые пулеметы. Помню, шли транспортер «Водолей» и еще два или три транспорта. В общем, всего 15 единиц. Там несколько групп было. Эсминцы участвовали даже.
Первую ночь шли из Кронштадта до Гогланда, или до Лавенсари, кто как успевал. Вторую ночь — от Гогланда или Лавенсари до Ханко. Там загрузились и обратно. Конечно, переход от Ханко до Гогланда и Лавенсари более трудный и опасный, потому что там мин больше.
Самая большая потеря при эвакуации с Ханко — это турбоэлектроход «Иосиф Сталин», только что построенный, с современной техникой. Не верьте сплетням. Я знаю, что «Сталин» подорвался на плавающей мине. Две или три мины встретил, корму снесло на минное поле. Там взорвалось в общей сложности 6 мин, но он еще не тонул.
На Гогланде Святов [32] командовал, тот, который руководил Петергофским десантом. Он рискнул послать буксиры, эсминец и один катер к «Сталину», чтоб буксировать его. Но в это время катер, как сейчас помню, там был лейтенант Макаренко с нашего дивизиона «морских охотников», налетел на мину. Столб воды! Столб воды опустился, — ни катера, ни людей нет. Святов тогда, чтобы еще и эсминец не потерять, эсминец отозвал. Так «Иосиф Сталин» на минном поле остался, и куда его придрейфовало, неизвестно. Версий разных много, например, что Святов отправил специально торпедный катер его подорвать. Не верьте этим сплетням. Никто не знает, что с ним случилось, что с народом. Там же войска были. Некоторые говорят, что видели его в Таллине. Некоторые говорят, утонул. Не знаю, был сильный шторм, волна большая, минное поле густое. Что с ним дальше… На флоте никто не знает, а сплетни разные.
Тиркельтауб Самуил
Эвакуация шла ровно месяц. Первый эшелон ушел сразу после 7 ноября, всего было, по-моему, 7 или 8 эшелонов. Мы уходили последними.
С воздуха не было налетов. Я уходил на корабле «Иосиф Сталин». Это самый совершенный в то время турбоэлектроход на Балтике. Их было два одинаковых — «Иосиф Сталин» и «Вячеслав Молотов». Он мог взять 2,5 тысячи пассажиров, а эвакуировалось на нем 6,5 тысяч. Все трюмы были забиты снарядами, мешками с мукой, а сверху был настил, где расположились люди.
Шел эшелон из 4-х тральщиков, 2-х эсминцев, корабля «Иосиф Сталин» и катеров. Где-то на траверзе Суропской батареи (она на эстонском берегу, примерно милях в 18–20) взорвалась мина на параване. Параван — это поплавок для отвода мин. Он с рулем, оттаскивает трос в сторону от корабля. Я выскочил наверх посмотреть, что произошло. И в этот момент очень крупную ошибку допустил тот, кто стоял на вахте. Вместо того чтобы выбросить другой параван и продолжать двигаться вперед, он скомандовал «стоп» и стал разворачивать корабль, зачем, непонятно, и кормой напоролся на другую мину.
Корабль потерял ход, были взорваны и руль, и ходовой винт, в таком состоянии он двигаться дальше не мог. Но два взрыва… Ночь лунная, видимость прекрасная, — начался обстрел. Причем мы хорошо видели вспышки с Суропской батареи; потом я узнал, что стреляли еще и финны, но чей снаряд попал в корабль — неизвестно.
К нам кормой подошел один из эсминцев, чтобы взять нас на буксир. Уже кинули леер и втаскивали буксирный трос. Вся команда собралась на носу. В это время снаряд попал в носовые трюмы. Там, как я уже сказал, снаряды, мешки с мукой. И люди. 600 человек. От детонации снаряды в трюме взорвались. Столб огня метров 70 высотой, взрыв колоссальный, головы-ноги летят кверху, 600 человек взлетело на воздух сразу, не считая тех, кто был на носовой палубе. Меня осколком чиркнуло, кусок уха оторвало. Но я сразу даже не заметил этого, потом кто-то сказал, что у меня все плечо в крови, тогда я только перевязался.
Подошли тральщики, чтобы снимать людей, но на каждом из судов пассажиров было больше, чем они могли вместить, то есть все было забито полностью и, конечно, снять всех не могли.
Корабль был на плаву долгое время. Он, правда, медленно погружался, но дрейфовал еще по заливу. Через трое суток подошли два тральщика: один под финским флагом, другой под немецким. Встали довольно далеко, наверное, в паре кабельтовых от нас и спустили шлюпку с белым флагом. Подошли к трапу, поднялись наверх, по радиотрансляции (как ни странно, она еще работала) объявили, что просят старших офицеров пройти в каюту командира корабля.
Туда собралось какое-то количество командиров. Примерно через полчаса они вышли без ремней, без портупей, без оружия, сели в катер, который подошел. Переводчик в рупор кричит с катера: «Не вздумайте сопротивляться, за вами пришлем баржу, и вас отсюда снимут». Вот так началось наше пленение.
Привезли нас в Палдиски. Мы мечтали только о том, чтобы до берега добраться, думали, там сумеем прорваться, захватили кто что мог: пистолеты, гранаты. У меня было в кармане две гранаты. Но немцы нас перехитрили, они причалили баржи в 200 метрах от берега, вдоль узких мостков выставили солдат с автоматами, и нас через строй пропускали по одному, вырваться было невозможно.
На следующее утро нас стали переписывать. Документы мы, конечно, побросали в воду. Я еврей, назвался русским, Алексеем Михайловым. Нас разместили в порту, примерно около тысячи человек, и каждый день гоняли расчищать снег, убирать.
Кормили нормально, так чтобы мы с голоду не умерли, они же хотели, чтоб мы работали. А через две недели, числа 20–21 декабря, нас построили и командуют: на первый-второй рассчитайсь. Первые номера 5 шагов вперед, налево, шагом марш, вторые на месте остались.
Когда стали первые уходить, охранник, который стоял около меня, дернул за шинель одного из уходивших, а меня коленом под зад толкнул вместо него. Я на него разозлился страшно, потому что он изо всех сил саданул, а он мне жизнь спас. Пленных поделили пополам между финнами и немцами, первые номера погрузили на корабль, загнали в трюм, и через двое суток мы оказались в Хельсинки.
Привезли нас 25 декабря, в сочельник, религиозный праздник. Прямо с корабля привели в столовую офицерского училища и накормили хорошим обедом. Вывели нас из училища уже поздно вечером. Город весь — ярко освещен. Во время войны очень удивительно было увидеть так красиво освещенный город.
Привели на станцию, там стоял эшелон из теплушек. Набили нас в них человек по 40. В нашей теплушке — 2 буханки хлеба, пара килограммов селедки и ни капли воды. И мы ехали четверо или пятеро суток, я сейчас уже точно не помню, никакой другой еды не было. Приехали на станцию Мустье, в пересыльный лагерь. Из этого лагеря через два дня нас отвезли на Ханко.
На Ханко нас заставили разминировать то, что мы минировали перед уходом. Я все уговаривал наших ребят не работать на финнов, и они меня приняли за политрука. В один прекрасный день вытащили меня из барака, посадили в легковую машину и отвезли в первый офицерский лагерь, посадили в барак политруков. Так началось мое путешествие по финским лагерям.
Я был в семи лагерях, от Ханко до Петсамо, весь западный берег Финляндии прошел. Пори, Турку, Оулу, Кеми. И последний лагерь был не в самом Питсану, а поблизости, в лесу, мы на лесозаготовках работали.
Финны относились к советским военнопленным по-разному. Кто-то по человечески, а некоторые издевались как могли. В офицерском лагере было очень плохо. Там находилось порядка 2,5 тысяч заключенных, и ежедневно мы хоронили 45–50 человек. Паек состоял из таких круглых лепешек сухих с дыркой посередине, по-фински «рекелейпе», граммов, наверное, 70–80 и полкружки теплой воды. Вот весь паек на сутки.
Я два раза убегал, но, к сожалению, неудачно, потому что финны хитрее нас. Гражданский финн, если видит военнопленного, он близко не подходит. Он идет домой и звонит по телефону. Высылают наряд, в лесу ловят. За первый побег дали 15 палок, за второй — 25, это было у них узаконено. А я просто бежал не в ту сторону. Бессмысленно было бежать в сторону России, бежать надо было в Швецию, там граница рядом совсем, а мы тогда не соображали.
31
8-я стрелковая бригада по прибытии на Большую землю находилась во фронтовом резерве Ленинградского фронта до весны 1942 года. 12 марта 1942 года переформирована в 136-ю стрелковую дивизию.
32
Капитан 2-го ранга Иван Святов, прикрывал отход кораблей и судов в Таллинской операции и при отходе с Ханко. Дослужился до адмирала. Похоронен в 1983 году на Гогланде. На надгробье написано: «При прорыве флота из осажденного Таллина в Кронштадт в августе 1941 года у острова Гогланд личный состав отряда кораблей под командованием Святова проявил мужество, стойкость и спас 12 160 бойцов, офицеров и гражданских лиц, оказавшихся в воде».
Эвакуированная с Ханко 8-я стрелковая бригада Симоняка на Ленинградском фронте стала 136-й стрелковой дивизией [33] . В январе 1943-го защитникам Ханко предстояло прорывать блокаду в направлении деревни Марьино. Наши войска находились на правом пологом берегу Невы. А немцы — на левом, крутом и обрывистом. Высота его — метров 14. Гитлеровцы регулярно поливали его водой, превращая в ледяную горку смерти. За ней — сплошные оборонительные позиции, построенные за два с половиной года. Система траншей, торфяные валы, облитые водой. На километр фронта — 8 дзотов, 16 минометных окопов, 70 блиндажей. Подступы прикрывали минные поля и проволочные заграждения. В центре узлов обороны — дополнительные минные поля. Все кирпичные здания поселков приспособлены к обороне. Снаряды орудий и минометов не в состоянии были разрушить окопы противника и его добротно сделанные блиндажи. Невозможно было использовать и преимущество в танках. Тяжелые или средние танки проваливались и вязли в торфяной почве и канавах.
33
136-я стрелковая дивизия второго формирования образована в марте 1942 года на базе 8-й отдельной стрелковой бригады. Участвовала в Синявинской наступательной операции 1942 года: вела бои по захвату и расширению плацдарма на восточном берегу реки Тосно. В январе 1943 года в составе 67-й армии участвовала в операции по прорыву блокады Ленинграда (операция «Искра»). 18 января бойцы дивизии соединились с частями 18-й стрелковой дивизии 2-й ударной армии Волховского фронта в районе Рабочего Поселка № 5, завершив прорыв блокады Ленинграда. За мужество и героизм, проявленные в этих боях, 136-я стрелковая дивизия второго формирования преобразована 19 января 1943 года в 63-ю гвардейскую стрелковую дивизию, а ее командиру полковнику Н. П. Симоняку присвоено звание Героя Советского Союза.
Численное превосходство советских войск над противником было создано по пехоте в 4,5 раза, по артиллерии — в 6–7 раз и по танкам — в 10 раз.
Утром 12 января над Невой стоял густой туман, так что противоположный берег был еле различим. В 9:30 началась небывалая по мощи артподготовка. Форсировать Неву планировалось широким фронтом — от Шлиссельбурга до Невского пятачка. Пехота бросилась на лед Невы, но, распаханная снарядами, оборонительная линия немцев ожила. По атакующим ударили пулеметы.
18 января 1943 года в Рабочем Поселке № 1 и № 5 части Волховского и Ленинградского фронтов соединились
Наступление Красной армии захлебывалось. Однако форсировать Неву помогла случайность. Генерал Симоняк перед началом прорыва приказал доставить на позиции оркестр. Первые звуки Интернационала служили сигналом к атаке пехоты.
Оркестр заиграл немного раньше, чем закончилась артподготовка. Пехота дивизии Симоняка бросилась в атаку. Прямо в зону огня реактивных минометов. Но красноармейцы добрались до противоположного берега уже в тот момент, когда «катюши» перестали стрелять. Наступающим первой волны повезло вдвойне, потому что «катюши» заставили молчать немецкие пулеметы. Бойцам дивизии Симоняка удалось прорвать оборону.
Со стороны Волховского фронта сопротивление немцев было не менее ожесточенным. Но Говоров и Мерецков сосредоточили силы на участках прорыва и медленно, но верно продвигались вперед. 18 января 1943 года в Рабочем Поселке № 1 и № 5 части Волховского и Ленинградского фронтов соединились.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Галибин Константин
В 1942 году нужно было пополнение на сухопутном фронте и, наверное, 70 % личного состава ленинградской флотилии списали на сушу. Утром построили всех списанных, пришли вербовщики разных специальностей: минометчики, артиллеристы, пехотинцы. Кричат: «Кто желает в разведку?» Я делаю шаг вперед. И еще десятка два. Вот вся технология. Так я оказался по собственному желанию в 45-й гвардейской дивизии, в разведке. 43-я отдельная разведывательная рота. Там служил до 24 июля 1943 года. В 1943-м ранен и демобилизован.
Во время прорыва блокады наша дивизия находилась на острие атаки, после этого прорыва она стала именоваться 45-й гвардейской, а раньше была 75-я.
Чем больше боец подготовлен к разведке, тем меньше потерь. А первое время, когда началось наступление наших войск, надо было двигаться, двигаться, двигаться. Сложность состояла в том, что не было возможности провести достаточное наблюдение за противником. Только дивизия вставала на место, сразу надо было идти воевать. Поэтому мы несли большие потери, выходили на разведку почти вслепую.
Беляев Павел
Когда я оказался бригадным врачом в 61-й легкотанковой бригаде, я принимал участие вместе с личным составом в прорыве блокады, форсировал реку. 12 января 1943 года была поставлена задача прорвать оборону вместе с 67-й армией, и наша часть пошла в наступление. Артподготовка длилась 2 часа 20 минут, и мне казалось, что в этот промежуток времени вся артиллерия была пущена в ход, что там живого места не останется. На самом деле все было совершенно не так.
Спустя какое-то время пошли разные донесения о нахождении войск, появились неточности. Вызывает командир бригады Хрустицкий [34] комиссара Румянцева Федора Кузьмича и ставит перед ним задачу: взять с собой Беляева, то есть меня, и двух автоматчиков и перейти на ту сторону, уточнить место расположения наших частей. Дали нам танк. Когда мы переезжали через Неву, был очень сильный обстрел, и от немецкого снаряда образовалась воронка. Гусеница нашего танка попала в эту воронку, и танк повис. Мы слезли и пошли пешком. Одному из экипажа приказали возвратиться, чтобы с помощью тягача вытащить танк. Когда мы оказались на той стороне, немцы открыли по нам минометный огонь. В этом бою я был ранен в височную часть, но отказался отправиться в госпиталь, потому что не хотел попасть в другую часть.
Белокров Георгий
Немецкие позиции сильно отличались от наших. У них траншеи оборудовали деревянными крышами, а у нас только перед наступлением почистят, и то чуть-чуть, до глубины не очищали. Я помню, когда был разведчиком и с донесением ходил (а я был молодой, глупый), думал: «Зачем я буду по траншее идти, когда можно по прямой пересечь?» Много раз меня артиллерией немец ловил. Один раз просто повезло, что снаряд не взорвался.
Русский народ умеет отстаивать и защищать. И он предан Советскому Союзу. Вот немцы боялись штыка? Боялись. А мы — нет. Не случайно 200 тысяч наших солдат на Невском пятачке полегло. Сейчас у меня нет ни одного знакомого с моей дивизии. Все погибли.
Немцы были агрессорами только в начале, когда побеждали. А после войны, когда пленных гнали, они только кричали: «Гитлер капут».
Новоселов Николай
Я помню, как прорывали блокаду. Участвовал в операции «Искра». Я тогда служил в 301-м отдельном морском дивизионе. Мы сняли орудия с линкоров «Октябрьская революция» и «Марат» и установили их в районе Самарки. 14 января, когда нам дали сигнал открыть артиллерийский огонь, мы изо всех этих 20 орудий вели стрельбу по фашистским колоннам и танкам. Морякам тяжело доставалось. Они вынуждены были зимой, в мороз снимать бушлаты и работать в одних тельняшках. Удары нашего дивизиона очень были существенны, мы помогли 45-й дивизии. До этой операции дивизион вел артиллерийский огонь по вражеским объектам в районах 8-й ГРЭС города Кировска и Рабочего Поселка № 1.
В 301-м дивизионе было развито снайперское движение. Наш личный состав уничтожил около 2 тысяч фашистов. Там вырос Герой Советского Союза Антонов Иван Петрович, который получил снайперскую винтовку от Жданова. Василий Титов, ленинградец, 297 фашистов из снайперской винтовки уничтожил, он получил орден Ленина и боевого Красного Знамени. И многие-многие другие.
Самохвалова Татьяна
На Волховском фронте я попала в 4-й отдел. Это оказался отдел кадров 265-й стрелковой дивизии [35] . Там я переночевала одну ночь и стала просить начальство отправить меня в полк. Мне говорят: «А что ты так торопишься в полк-то? Только вышла из госпиталя, и в полк». Сколько я ни просила, меня не отправили, а сказали, что я буду служить в учебном батальоне. Там была стрелковая рота, минометная и пулеметная. Взвод снайперов даже был. Командир учебного батальона, Ершов Петр Тимофеевич, очень хорошо стрелял. Ему бросали спичечную коробку вверх, и он из пистолета попадал в нее. Он сначала учил бойцов стрелять из пистолета, а потом стал обучать стрельбе из снайперской винтовки. И у нас организовали взвод снайперов.
Времени у учебного батальона порой было много — месяцы. Ведь Волховский фронт в обороне стоял. Его задача была удерживать силы немцев, не позволять перебросить их на другие фронты. Бои были, но незначительные, мы их называли между собой «бои местного значения».
Но были у нас и довольно крупные операции. Например, Тортоловская. Наши полки взяли Тортолово — большую оборонную позицию немцев. Выгнали их километра на четыре. Но ночью наши войска повели себя неправильно, и пришлось утром Тортолово сдать. Когда мы вошли в немецкие землянки, у них там были полно всевозможных продуктов и водки. Ну, и солдаты набрали всего, выпили, и наутро, когда началось наступление немцев, сдали деревню. После этого был строгий приказ: никаких продуктов питания и напитков при взятии немецких блиндажей не трогать.
Широкогорова Евгения
Войну я встретила в Ленинграде, и весь первый год находилась там. Жили тяжело. Бомбили сильно, пожаров много. Очень холодно было. Никаких продуктов не было. Все получали по карточкам. Я работала в техникуме промышленного транспорта, была управделами и секретарем комсомольской организации. Весной 1942 года все учебные заведения, которые относились к Министерству черной металлургии, приказом были отправлены за Урал. Я не уехала — ушла служить в армию.
Попала в 61-ю легкую танковую бригаду, которая формировалась в июле 1942 года. В ней я служила до августа 1945-го. За три с половиной года мы только один месяц не участвовали в боях. Я занимала должность делопроизводителя оперативного отдела. Оперативный отдел обеспечивал подготовку боевых действий. В мои обязанности входило получение донесений из полков, из батальонов. Я должна была эти донесения обработать, какие-то переписать, суммировать потери в живой силе и технике и отправить в штаб армии или фронта.
Наш отдел обычно находился недалеко от переднего края, не дальше двух километров. Мы держали связь непосредственно с командирами, которые шли в бой.
Вот помню случай, который спас мне жизнь. Мы форсировали Неву, уже прошли танки на другой берег, и к нам в отдел приехал начальник штаба. Меня увидел и говорит: «Надо срочно донесение отвезти во Всеволожск, в оперативный отдел штаба фронта». У меня в распоряжении был броневик, я села в него и уехала. Передала донесение и обратно возвращаюсь. Вернулась и не могу найти, где же моя землянка. Тут вижу, идет солдат, я к нему с вопросом. А он: «Вы откуда, из города? Так вы ничего не знаете! Мы подбили немецкий самолет, и он врезался в землянку, где был оперативный отдел. Там находились начальник отдела майор Комаров, его заместитель Жаринов, картограф и машинистка Мария Смирнова. Все сгорели». И тут он и мое имя называет. Никто не знал, что меня начальник штаба отправил с донесением. Когда я зашла в землянку к командиру тыла, то он побледнел, увидев меня живой и невредимой. Вот так бывает на войне, что случай спасает.
Белоусова Татьяна
Мой отец был дипломатическим работником и не должен был идти в армию. Но когда объявили войну, он сразу побежал на призывной пункт и попал на тральщик заместителем командира. Летом 1942 года мы получили известие о том, что он погиб и тело его предано морю. После этого я решила, что надо идти на фронт медсестрой, что я там принесу больше пользы, чем здесь, в поликлинике, но меня на фронт не брали в 16 лет. Однажды приехал представитель морской бригады набирать девушек в Ленинград, он остановился у нас. Я его упрашивала приписать меня к списку. Он говорит: «Как же я тебя провезу, если ты без формы?» Я отвечаю: «Скажем, что на меня не хватило». Короче говоря, он согласился. Почему я без формы, никто не спрашивал. Попала в морскую пехоту в ноябре 1942 года. А 12 января 1943-го начался прорыв блокады Ленинграда. Я кричала от восторга, потому что это был мой день рождения.
Я сразу попала в тяжелые условия. Было очень много раненых, много убитых. Стерильного материала не хватало, поэтому топили снег, стирали старые бинты, потом их стерилизовали. Операции врачи делали тут же, на месте, некоторым прямо на носилках, другим в палатках, кому-то прямо в машине. У нас была врач Сидак Елена Павловна, она до войны работала в хирургическом отделении 1-го медицинского института. Она удивительно виртуозно делала операции. Мы все, медики, давали свою кровь, потому что многие раненые буквально на глазах погибали от потери крови. Мы давали свою кровь в неограниченном количестве, сами еле-еле ходили после этого.
После прорыва блокады Ленинграда наша 45-я дивизия первая на Ленинградском фронте получила звание гвардейской.
Ипатов Валентин
Меня призвали в августе 1942 года, отвели на Суворовский проспект, в школу радиоспециалистов. Там мы обучались в течение трех месяцев, изучали аппаратуру, морзянку, и могли потом работать на всех видах радиостанций. Однажды в воскресенье нам обещали увольнение, но старшина сказал: «Ипатов, Веселов, Лебедев, соберитесь, за вами приехали». Ну, мы поехали. И попали в Лупполово, в танковую бригаду.
В танковой бригаде мы стояли недолго, нас послали еще на переподготовку. Около Смольного было небольшое рыжее кирпичное здание, там мы учились на более мощной радиостанции работать. 13 января 1943 года, во время прорыва блокады, мы перебрались на другую сторону Невы, около Марьино, и я работал на радиостанции, осуществлявшей связь с танковыми частями.
Когда прорывали блокаду, саперы сделали на льду Невы настил из бревен. И по этим настилам проходили танки.
Однажды вызывают меня на связь и говорят, что был сильный налет на 220-ю танковую бригаду, радистов убили. Когда доложили командованию, меня послали в эту бригаду, на броневой автомобиль Б-20 радистом.
Генерал-лейтенант Салминов тоже поехал туда, разбираться. Его встретили, а мы остались в машине. Через 20 минут нашему экипажу несут по котелку каши, и даже с небольшим, так сказать, дополнительным угощением. Я тогда поразился чуткости генерала: большой, занятой человек, он остался в бригаде, потому что командир бригады был ранен, и он его временно замещал.
После того как я вернулся в штаб 67-й армии, меня послали… в танк-ресторан. Танк так называли потому, что его пушка была бутафорией. Внутри танка очень свободно, как говорят, танцевать можно, стоит один движок для питания радиостанции и аккумуляторы. Садится туда радист-корректировщик, едет с танками и передает данные офицеру-артиллеристу. А артиллерия поддерживает танки.
Непоклонов Константин
Мы располагались на берегу Коркинского озера. И вот всей дивизией направились на Невский пятачок. 18 января 1943 года начался прорыв блокады Ленинграда.
Я там чуть не утонул. Это было как раз в мой день рождения, 18 января, 20 лет исполнилось. Снаряд попал в Неву, взрыхлил лед, у меня одна нога на льду осталась, другая в полынью соскочила. А там — быстрое течение. Связной Саша Малиновский бросил мне канат, за руку вытащил, а было 20 градусов мороза. И меня в Невскую Дубровку отвезли на плоскодонке, на которой мы станковые пулеметы зимой возили. Там меня раздели, смазали спиртом, дали 200 граммов спирта выпить, командир батальона разрешил уснуть, я 5 часов проспал, проснулся — ни головной боли, ничего, как будто и не плавал в Неве.
На Невском пятачке был случай замечательный. Один солдат или офицер прощался со своей ногой. Ему, когда наступали, взрывом отрезало ногу, осталось только немножко мякоти. Так он взял штык, отрезал ногу совсем, поцеловал ее, положил и завернул в шубу. Санитары к нему поползли. Немцы даже не стреляли, все были шокированы. Это был настоящий герой. Нашел в себе силы.
За прорыв блокады Ленинграда меня наградили орденом Красной Звезды. Я шел со своей ротой по городу, нас женщины встречали, смотрели, прыгали к нам, ласкали, они были так рады, что мы прорвали блокаду и дали им жизнь.
34
Владислав Владиславович Хрустицкий (1902–1944). С 1924 года в Красной армии. Командовал 61-й отдельной легкой танковой бригадой, преобразованной после операции «Искра» в 30-ю гвардейскую танковую бригаду. 26 января 1944 года бригада, прорвав оборону противника, освободила поселок и станцию Волосово Ленинградской области, в этом бою В. В. Хрустицкий погиб.
35
265-я стрелковая дивизия формировалась НКВД СССР за счет личного состава НКВД. 18 октября 1941 года прибыла на Невский пятачок. Участвовала в Синявинской операции 1941 года, пытаясь вести наступление с плацдарма. К ноябрю 1941 года в дивизии осталось 180 человек. 27 августа 1942 года в составе Волховского фронта дивизия перешла в наступление в направлении Тортолово, освободила поселок, но натолкнулась на мощную оборону, попала под сильный артиллерийско-минометный огонь противника и была вынуждена остановиться, а затем перейти к обороне. Вела ожесточенные бои в течение всего сентября 1942 года. 25 августа 1942 года была вынуждена сдать Тортолово, отдельные части попали в окружение. Во время прорыва блокады Ленинграда обеспечивала южный фланг наступающей группировки войск.
Непоклонов Константин
Решетняк Михаил
Я попал в 63-ю дивизию 30-го корпуса [36] . Люди в городе крепились, но голод сильный был. Все ждали победы. Нам давали по 150 граммов хлеба в день. Очень тяжелый год был, потом, перед прорывом блокады, конечно, нам прибавили паек.
Сначала пытались наступать под Пулково, но ничего не получилось. Потом начали готовиться к прорыву блокады через Неву. Стояли в районе Пороховых и каждую ночь выезжали на тренировки, жерди настилали в болотах.
Мы в январе 1943-го переправлялись на другой берег Невы по понтонам. Сплошной гул, артподготовка, лед, пробитый снарядами, красная от крови вода. Встретились мы с войсками Волховского фронта — радость неописуемая.
36
63-я дивизия весной 1943 года вошла в состав 30-го гвардейского стрелкового корпуса (командир корпуса Н. А. Симоняк).
Прорыв блокады Ленинграда был важнейшим успехом Красной армии, вторым по значению после Сталинграда. Однако операция «Искра» предполагала две фазы: собственно прорыв блокады и наступление на Мгу.
Первая фаза увенчалась успехом. Но уничтожить немецкие войска под Шлиссельбургом не удалось. Окруженные полки 61-й пехотной дивизии вермахта сумели прорваться от Ладоги к Синявинским высотам. В немецкой военной истории этот прорыв рассматривается как невероятный подвиг солдат из Восточной Пруссии.
29 января 1943 года началась вторая фаза операции. Армии Волховского и Ленинградского фронтов развернулись и пошли на юг, в наступление на Синявинские высоты. Высоты несколько раз переходили из рук в руки, но, в конце концов, ценой огромных потерь удалось отвоевать лишь несколько квадратных километров. Основная часть Синявинских высот осталась за немцами. Не увенчалась успехом очередная попытка окружить «бутылочное горло» встречными ударами Ленинградского и Волховского фронтов направлением на Любань. С февраля по апрель 1943 года 55-я армия пыталась взять поселок Красный Бор. Но немцам и испанской Голубой дивизии удалось остановить наступление. Волховский фронт также продвинулся вперед несущественно.
22 июля 1943 года началось советское наступление, цель которого была та же, что и весной — захват Синявинских высот и станции Мга. Но и это наступление принесло лишь незначительные тактические успехи. Решающее сражение за Ленинград произойдет только в начале следующего 1944 года.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Ипатов Валентин
Когда закончилась операция по прорыву блокады, мы вернулись в свою 222-ю танковую бригаду [37] . Началось наступление на Красный Бор. Однажды меня послали с радиостанцией на насыпь железной дороги Ленинград — Москва. Там окопы были, и в окопе я поставил радиостанцию и связь держал. Приходит командир и отзывает меня. Только отозвал, и снаряд разорвался. Он мне как-то после войны говорит: «Я тебя спас». Я говорю: «Спас нас обоих».
Через несколько дней меня послали в Большую Ижору узнать, почему не работает станция. А в это время к нам ехала машина-полуторка с обедом. Сел я на эту полуторку, едем. На пригорке нас немец заметил, начал артиллерией своей бить. Водитель то прибавит скорость, то замедлит, а поскольку дорога из бревен, машина подскакивает, людей и термосы с едой подбрасывает. Один термос открылся, и каша рисовая меня с головы до ног окатила. Я языком губы протер, глаза вытер. А когда пришел на кухню, повар мне говорит: «Я тебя уже накормил». И каждый раз, сколько мы с ним ни встречались, шутил: «Тебе не надо обеда, я тебя уже накормил».
За Красный Бор достаточно крупные бои шли. Я был на радиостанции, поддерживал сеть связи с танками. Радиостанции имелись на всех танках, а передатчик находился только у командиров взводов. Однажды в ходе боя проявился танк, который некоторое время не отзывался. Когда долго работаешь, уже по голосу всех узнаешь, и позывных не надо, а тут называют позывной: «чугун». Голоса не узнаю. Ну, бывает так, радиста убило, а командир вышел в эфир. Я его спрашиваю пароль. А потом оказалось, что этот танк провалился в волчью яму. У немцев были заготовлены ямы, заложенные ветвями и запорошенные снегом. Экипаж наш ушел, а немцы залезли в танк, достали радиостанцию, посмотрели на маленький клочок бумажки, где был написан позывной, и вышли в эфир.
Во время этой операции я впервые увидел пленного из Голубой дивизии [38] . Уже после боя он сидел на одном из поворотов и беседовал с корреспондентом. Одеты испанцы были даже лучше немцев: теплый свитер, маскхалат. Подвижность у них гораздо больше, они мобильные автоматчики. Пленный испанец очень симпатично выглядел и нисколько не стеснялся. «РОТ фронт… Вы нам помогали… Детей выручали, они обучались здесь у вас…» Вот тогда я задумался: как же так, люди знали, что им помогали, и вот приходится сталкиваться с ними в бою.
Красный Бор мы взяли, а задача была выйти к Пушкину, но даже при помощи кронштадтской артиллерии главного калибра мы продвинуться не смогли.
После Красного Бора мы некоторое время располагались около Волковского кладбища, готовились к операции по форсированию Дудергофки. Линия фронта проходила рядом, поэтому все танки были зарыты: окоп под танком, труба выведена, буржуйка стоит, чтобы масло подогревать. На холодном масле танк не заведется, поэтому по очереди дежурили, сохраняли боевую готовность машин.
Потом командование решило, что Дудергофку будем брать другим способом. Немцы пунктуальные, обедают постоянно в одно и то же время, в передовых окопах остаются только наблюдатели. Наши сосредоточили два батальона штрафников и обыкновенный батальон, и, когда они начали есть, поднялись, форсировали Дудергофку и заняли другой берег. Форсировать с боем нам не пришлось.
Канашин Иван
Мы участвовали в прорыве блокады и дошли до Синявинских высот. После прорыва, в январе 1943 года, меня направили на шестимесячные курсы младших лейтенантов в Сертолово. Но мы проучились всего 4 месяца, нам присвоили звание и отправили снова на фронт. Я опять попал на Синявинские высоты. Там было тяжело воевать — везде болота. Мы делали землянки, и вода доходила до колен. На нары ляжешь, а вода под бок подходит, и ты весь мокрый. Встаешь — в воду. Немцам лучше было. Мы в болотах сидели, а они на высотах. Им все было видно. Там столько гибло людей наших! Но это не сравнимо с нашими потерями на Невском пятачке. Я там тоже повоевал. Правда, всего 2 дня, а потом меня в голову ранило.
После войны много говорили о том, что не нужен был этот плацдарм. Там только гибли наши люди. Ночью приходило пополнение, за день их никого почти не оставалось. И следующей ночью — опять пополнение. Стреляли со всех сторон. Пятачок маленьким горлышком выходил к Неве, а кругом — немцы. Сколько там полегло — до сих пор неизвестно.
37
222-я отдельная танковая бригада была сформирована 1 декабря 1942 года в Ленинграде. 4 июля 1943 года переформирована в 222-й танковый полк.
38
250-я дивизия испанских добровольцев, более известная в русскоязычных источниках как Голубая дивизия, состояла из испанских добровольцев, сражавшихся на стороне Германии в ходе Второй мировой войны. Представляла собой смесь солдат регулярных войск, ветеранов гражданской войны и членов фалангистской милиции. Голубая дивизия держала оборону под Ленинградом и считалась у советского командования слабым звеном. В связи с этим во время операции, которая проводилась на участке фронта под Красным Бором длиной почти в 60 километров, были выделены в целом незначительные силы. Бои на этом участке характеризовались ожесточением с обеих сторон. Прорвавшиеся передовые отряды РККА были фланговыми контрударами отрезаны от своих тылов и резервов, поставлены в сложное положение и вынуждены были отступить.
Канашин Иван
Смирнов Юрий
7 декабря сняли нашу 90-ю дивизию с Московской Славянки и перевели в Соцгородок, это рядом. Там мы тренировались, бегали, прыгали, готовились к форсированию Невы. Но мы не попали на прорыв блокады. Первыми прорывать было поручено 136-й стрелковой дивизии Симоняка, которая выглядела получше, не так измотана была, потому что дислоцировалась на полуострове Ханко. Она шла в первом эшелоне, вторым эшелоном — другие дивизии, а наша — третьим, на случай если чья-то атака захлебнется.
Когда соединились Волховский и Ленинградский фронты, прорванный коридор оказался небольшим. А надо было, чтобы там проходил поезд, подвозил питание и боеприпасы. И нашу дивизию направили на расширение этой свободной полосы, чтобы немцы не могли обстреливать поезда, идущие в Ленинград и обратно. Там дивизия провоевала до июня. Бои тяжелые были. Немцы на Синявинских высотах находились, а наши — в болотах. Там ранило меня последний раз, и после выздоровления я уже с пехотой распрощался.
Беляев Павел
С июля 1942 года 61-я легкотанковая бригада, в которой я находился в качестве врача, готовилась к прорыву блокады Ленинграда. Но до этого, когда я еще был в 1-й Краснознаменной танковой дивизии, я участвовал в одной из неудачных попыток прорвать блокаду.
Это происходило там же, где потом соединились войска Ленинградского и Волховского фронтов, в районе 8-й ГРЭС, у деревни Марьино. Ночь, очень холодно было, дали нам по 100 граммов водки и по кусочку сала, одели в белые маскировочные халаты и поставили задачу переправиться через Неву по льду и выбить немецкие войска из окопов передней линии укреплений. Когда мы подошли к Неве, немцы не стреляли, только освещали ракетами, было светло как днем. Но когда мы переправились на другую сторону реки и пробирались по единственной траншее к переднему краю немцев, они открыли ураганный огонь, и от нашего подразделения осталось очень мало людей, много было раненых. Атака не увенчалась успехом, мы возвратились обратно. Я был в таком шоковом состоянии, что не мог даже отвечать на вопросы. Я вспоминаю Михаила Ивановича Калинина, который говорил, что если человек хоть раз побывал в атаке, если ему 20 лет было, добавьте ему еще 10 лет, потому что он за время атаки столько пережил, что и за всю жизнь, может, не переживет. Это действительно так, я проверил на себе.
Коршунов Александр
45-я гвардейская стрелковая дивизия готовилась к наступлению через Неву, всего три батальона. Немцы облили свой берег водой, и он стал, как ледовая горка. Чтобы на нее забраться, мы делали деревянные лесенки, каждая весила килограммов 20 и 2 метра длиной. Мне выдали противотанковое оружие, потому что сообщили, что у немцев танки есть. Вскоре начался штурм, мы побежали с криком «ура» через Неву. Потом по этой лесенке забирались вместе с оружием. Я не смог, скатился вниз, и в это время рядом ударила мина, меня ранило в плечо. Штурм закончился ничем. Три батальона полностью погибли. Мне об этом ребята рассказывали в госпитале. Немцы тоже не дураки, у них разведка сильно работала, они отрезали дивизию с Невского пятачка, первую и вторую линии оставили и ушли далеко вперед. Когда мы дошли до их окопов, нас немцы стали колоть, рубить, в упор стрелять. Там сейчас памятник поставили всем, кто погиб. А в книгах об этом не писали, потому что наступление не было подготовлено, нас как мясо кидали, вот и не было результата.
Муштаков Порфирий
На Волховском фронте меня назначили начальником штаба дивизиона, потом я стал начальником разведывательного отделения штаба артиллерии 4-й армии. Очень мне памятна история с «Киришским подкопом». Это была строго секретная операция. Руководил ею главный инженер нашей дивизии Сорокин, до войны он был главным инженером метрополитена. Очень талантливый человек. Он со своими саперами из дивизии народного ополчения, которая по приказу Жукова 23 сентября 1941 года стала 44-й дивизией, сделал подкоп около 200 метров. И 30 тонн взрывчатки туда саперы перетаскали. В День Советской Армии, в феврале 1943 года, когда мы начали наступление, они ее подорвали. Я корректировал артиллерийский огонь, сидя на дереве, и все видел. Такой мощный был взрыв! Все на воздух взлетело. У немцев такой переполох начался, трудно вообразить…
Щупляков Эриксон
2 августа 1942 года мне исполнилось 17 лет, и в октябре меня уже призвали в армию в 14-й отдельный линейный запасной полк связи. У Витебского вокзала находился распределительный пункт. Меня спрашивают: «Любишь музыку?» Я говорю: «Очень люблю». — «Все, пойдешь в радисты».
5 месяцев я учился в Ленинградской военной школе радиоспециалистов на Суворовском проспекте. Сдал на 1-й класс, самый большой. И меня отправили на фронт в 46-ю стрелковую дивизию [39] , под Красный Бор. Служил в батальоне связи при штабе дивизии.
За Павловском, по-моему, колонна наша шла по дороге, а километрах в четырех в сторону находилась деревня, нас — 54 человека лыжной роты — послали в разведку. Двое разведчиков подошли, посмотрели минные поля. В деревне немцы все мирно спали. Мы вошли в деревню, радиостанцию около дома развернули. Вдруг, где-то далеко начались выстрелы, автоматные очереди, гранаты пошли в ход. И сразу немцы стали выскакивать из домов, в одних подштанниках. Мороз, снег, не понимают, что случилось. Из дома, возле которого мы радиостанцию развернули, автоматная очередь раздалась, напарнику Барышникову Володе пятку отрезало, его ребята схватили сразу, увели. Бросили в дом гранату, пятерых немцев убили.
Прошло, наверное, минут 30, немцы очухались. Оказывается, там их было 2 батальона. Нескольких захватили, начали отступать. Бежали километра полтора, а немцы уже начали не только стрелять из орудий, но и из минометов бить. Щербаков, старший лейтенант, приказал оставить все, что можно, и раненых вытаскивать. Несколько человек, которые поближе были, успели вытащить, а остальные так и остались. Потеряли мы 17 человек.
Краснопеев Иннокентий
Меня перевели на Волховский фронт, где я был парашютистом. У меня было 10 прыжков, имел значок «спортсмен-парашютист». Назначили меня врачом в парашютно-десантные роты. Наша рота стояла в Боровичах. Потом ее отправили в 327-ю дивизию. Там я служил старшим врачом полка, в январе 1943 года участвовал в прорыве блокады Ленинграда.
В Ленинграде я бывал, но не часто. Мне приходилось иногда раненых отвозить в больницу Мечникова. Когда я сдавал раненых на носилках, то мне в лечебном учреждении обязаны были дать носилки взамен. Но они этого не делали, потому что коек не хватало. А в больнице Мечникова на заднем дворе лежала огромная куча носилок, которые они не отдавали. Так я на санитарной машине подъезжал на задний двор со здоровым маузером. А там охрана — старик с берданкой. Я ему говорю: «Ну-ка, дед, отворачивайся». Дед отвернется, а я нагружу машину носилками и привезу в медсанбат. А без носилок куда деваться? Вот так и промышляли.
Часто вспоминаю бои за рощу Круглая, это уже 1943 год. Это самый сильный укрепленный пункт. И его, когда прорывали блокаду Ленинграда, взяла наша дивизия. Бои были очень тяжелые, много раненых и убитых. Как-то санитаров перебило всех, остался у меня один фельдшер и несколько девушек-сандружинниц.
Возле этой рощи и меня 3 раза ранило. Первый раз в левое плечо, до немцев было всего 100–120 метров, не больше. Причем никакого прикрытия, только рота автоматчиков впереди. Я снял ремень, кобуру, а пистолет положил в карман полушубка. И это меня спасло в какой-то степени. Потому что из винтовки немцы в меня не стреляли. Они любили стрелять по широкому ремню или прямо в бляху. Им ведь было хорошо видно — расстояние небольшое. На второй день впереди меня мина разорвалась, когда я полз к раненому, и меня ранило в руку. А на третий день под лопатку ударило. Ранение тяжелое. Был открытый пневмоторакс — это, проще говоря, дырка в стенке легкого, воздух туда-сюда уходил. Дырка не закрыта, атмосфера сжимает легкое, дышать нечем. Меня перевязали, и я остался помогать, консультировал, как кого перевязывать. Потом пришел замполит дивизии и приказал меня отправить в тыл, в госпиталь.
Санитары положили меня в лодочку-волокушу и поволокли по лесу, по глубокому снегу. Тяжело им было. По дороге повстречался трактор, и они к нему прицепили эту лодку-волокушу вместе со мной. Тут мне туго пришлось: легкое перебито, дышать нечем и еще плюс к этому выхлопные газы от трактора. Я потерял сознание. Они заметили и отцепили меня. Стоят вокруг и обсуждают, что же со мной делать. Они решили, что я умер. Один говорит: «Вывалим его здесь в снег, а сами вернемся на поле боя, может, живого вытащим, для чего нам мертвяка тащить?» А я все слышу, но у меня нет сил даже глаза открыть, дать им знать, что я живой. Но один санитар, я всю жизнь его буду помнить, Садр Иванович Семенов, говорит: «Вы что, ребята, это же наш начальник. Что же мы его родителям напишем, что бросили его под сосной?» И когда он это сказал, мне так легко стало, и я открыл глаза. Они увидели, что я живой, подхватили и доставили в госпиталь в Боровичи. Оттуда санитарным поездом отвезли в Киров. Там я лечился почти 8 месяцев. Только в августе 1943-го меня выписали. Дали отпуск, я разыскал своих родителей, перед войной они жили в Туле и были эвакуированы в Акмолинск. Повидался, потом разыскал свою будущую жену, она из Ленинграда эвакуировалась. Женился. Отпуск закончился, и меня направили под Москву в автомобильный полк, с ним я и закончил войну уже в Германии.
Куприн Семен
После прорыва блокады в январе 1943 года часть Синявинских высот осталась у немцев. Они там организовали наблюдательный и корректировочный пункт и вели огонь по нашим переправам в районе Шлиссельбурга, по которым шло снабжение Ленинграда. Командование несколько раз принимало меры для того, чтобы взять эти высоты. Но все атаки оканчивались неудачей, потому что пехотные части вели наступление с соседней высоты через овраг. А мы знали, как взять высоты, потому что хорошо понимали местность, видели все своими глазами. Мы решили взять высоту одним саперным батальоном, без пехотных частей, но нужна была поддержка с воздуха и силами артиллерии. Сначала эту инициативу не принимали всерьез. Леонид Говоров, когда командир батальона Иван Иванович Соломатин докладывал план взятия высоты, спросил: «А это у вас не авантюра, серьезно разработанная операция?» Соломатин ответил, что это серьезная операция, все предусмотрено. Тогда Говоров разрешил готовиться к штурму.
Для подготовки в Колтушах была выбрана примерно такая же высота. На ней построили оборонительные сооружения, которые были на Синявинской. Оборудовали такими же траншеями, точно такие же укрепления сделали.
Задача состояла в том, чтобы батальон из 240 человек и рота минеров без шума добрались до высоты и внезапно атаковали немцев, без артиллерийской подготовки. Началась тренировка. Командование батальона садилось на высоту, а мы с 400 метров пытались переползти, не обнаружив себя. Как только что-то стукнуло-брякнуло, так отбой, поднимали всех, и тренировка начиналась снова. В этот период возникло очень много вопросов, которые нужно было решить до наступления. В частности, когда стали наступать ночью, гимнастерки у солдат побелели, и они в темноте были видны. Решили часть гимнастерок заменить. Во-вторых, каска на голове блестела. Стали наклеивать сухую траву на каски. Третий вопрос: как не ошибиться, свой идет или немец? Для того, чтобы различать своих, на шею каждому солдату сделали белые бантики из марли. Далее: чем воевать в траншее, когда дойдет до рукопашной? Штыками? Не развернуться, в траншее очень тесно. Много перебрали вариантов, и, наконец, решили взять саперные лопатки. Их затачивали с трех сторон, и такое оружие не выдерживала ни одна каска.
Тренировались практически всю неделю. Говоров сказал, что сам приедет и посмотрит, как мы подготовились к штурму. Приехал. Продемонстрировали — все прошло хорошо. Через пару дней нам разрешили провести операцию по захвату Чертовой высоты. Весь батальон передислоцировался на ближайшие подступы. Оборона наша проходила по топким болотам, там раньше были торфяные выработки квадратами, между которыми оставались небольшие проходы. Вот по ним решили ползти, сосредотачивая войска под горой. Для начала штурма командир должен был дать три зеленых ракеты.
Все шло хорошо, только одна рота где-то задержалась. Вдруг немцы открыли огонь, стали бросать гранаты. Но начало штурма произошло чуть раньше, все три роты поднялись и захватили высоту.
Передо мной стояла задача захватить вторую траншею. При штурме высоты потерь почти не было. Несколько человек было ранено и все. Немцы выскакивали из землянок в нижнем белье. Даже в таких трудных условиях они отдыхали комфортно. Высоту они укрепили очень сильно. Подбрустверные ниши были сделаны такими, что ни артиллерия, ни авиация их не могла достать. Но все-таки мы выгнали немцев оттуда. Взвод занял вторую траншею, приготовился к отражению атаки.
Весь штурм прошел всего за 12 минут. Но беды начались после того, как немцы опомнились и организовали контрнаступление. Атака за атакой. Очень большие трудности мы испытывали из-за доставки боеприпасов. Хорошо, что на высоте остались немецкие. Многие забрали у немцев автоматы и патроны к ним, гранаты с длинной ручкой.
Я был ранен на этой высоте, ушел из траншеи и расположился в воронке от снаряда. Ко мне привели пленного немца. Он очень хорошо говорил по-русски, и я его попросил рассказать о себе. Отец у него социал-демократ, брат — ярый фашист. Про себя он не сказал, кем был.
Бойцам было не до нас, они отбивали контратаки, и я тогда решил: «Ты неси-ка меня до медпункта полка». Так и сделали. Я забрался к немцу на спину, вытащил пистолет, загнал патрон в патронник, снял с предохранителя, и так добрался до пункта медицинской помощи, а пленного сдал пехоте. Но на этом наше свидание не окончилось. Меня погрузили на санитарную машину и направили в тыл, на Большую землю. Я сказал водителю, что хочу в Ленинград. Он остановился, я вылез и сел на обочине в ожидании попутной машины. В это время вели пленных немцев, и в их числе шел мой знакомый. Он узнал меня, помахал рукой. Улыбается. Довольный, наверное, что для него война уже окончилась. А меня вскоре привезли в Ленинград, в госпиталь на площади Восстания. Я пробыл там на лечении больше месяца.
Непоклонов Константин
Уже в марте нас направили под Красный Бор — расширять коридор между Ленинградом и Большой землей. А в июле 1943 года мы стали наступать на Синявинские высоты. Меня назначили командиром стрелковой роты 134-го полка 45-й гвардейской дивизии. Мы уже взяли Синявинские высоты, и меня опять пулей ранило; в левый бок вошла, в правый вышла, отбила дужку позвонка. Саша Малиновский с ребятами меня вытащил и переправил через Неву в госпиталь, в Морозовку. Когда поправился, меня направили охранять склады боеприпасов Ленинградского фронта в Шувалово. Там я встретился со своей будущей супругой. Война уже заканчивалась, 1944 год. Думаю, надо жизнь устраивать. Понравилась она и характером своим, и деловыми качествами, и фигура неплохая была, и я ей сделал предложение. Мы из Шувалова поехали на трамвае на Невский, там зарегистрировались. С 18 июля 1944 года проживаем вместе.
39
46-я стрелковая дивизия почти полностью уничтожена в 1942 году под Мясным Бором. Воссоздана осенью 1942-го, сражалась в районе Красного Бора, освобождала Павловск.