Ленинградское время, или Исчезающий город
Шрифт:
Буквально каждую неделю я узнавал о новинках. То кто-нибудь приносил запись группы «Ху», то появлялся музыкальный журнал на английском…
Став в шестнадцать лет мастером спорта, я уже получал некоторые материальные блага, которые в силу молодежного романтизма тех лет тратил в основном по двум сомнительным направлениям. Покупал иностранные пластинки для себя и динамики, микрофоны и гитары для бедных друзей, с которыми начал музицировать.
Западные пластинки, диски, появлялись в Ленинграде по-разному. Привозили советские моряки торгового флота. Однажды я встретил на улице одноклассницу и купил у нее за 60 рублей два первых альбома «Джетро Талл»: «Зыс воз» и «Стенд ап». Ее отец как раз и был таким моряком. Привозили пластинки и иностранцы. Позже, во второй половине 70-х, я стал свидетелем серьезной контрабанды. Один взрослый швед,
И так к лету 70-го в моей коллекции имелось несколько пластинок «Битлз», несколько виниловых альбомов «Роллинг Стоунз», среди которых выделялся новенький, только что прибывший в Питер по контрабандным каналам «Лет ит блид», еще несколько дисков в том же авангардно-прогрессивном духе. И еще у меня был друг Александр, длинноволосый красавец, тоже мастер и чемпион, родом из Ульяновска. Оглядев коллекцию, Александр заявил:
– Тебе нужен микрофон, а мне новые джинсы. Разбогатеть же можно только на родине Ленина.
– А как? – прозвучал мой наивный, но вполне резонный вопрос.
– Это элементарно! Берем твои диски и едем в Ульяновск «косить». Мой школьный друг Петрович все организует.
– Что мы станем косить? Газоны?
– Мы станем косить твои пластинки. Запись диска – пять рублей. А «Лет ит блид» – за червонец. У тебя есть нормальный кошелек, чтобы складывать деньги?
– Нет.
– Должен достать!
Я достал два здоровенных бумажника, и мы, набрав сколько-то денег, отправились в аэропорт покупать билеты на ближайший самолет до Ульяновска. Тогда, в мирные времена, в кассах паспорт не требовали. Просто называешь фамилию, и продавец вписывает ее с твоих слов в билет. Тогда мы и придумали шутку: Александр, большой любитель роллингов, назвался Джаггером, а я, в большей степени битломан, произнес в окошечко:
– Леннон! Лен-нон.
Самое ценное в моем рассказе это то, что я не вру.
Прилетев на Волгу, сначала мы поселились у Петровича, оказавшегося славным малым, любящим одновременно и уркаганские песни, и битловские. Но свежий «Лет ит блид» поразил его ум, а также умы местной прогрессивной молодежи, которая и стала записывать музыку. К первому вечеру в нашем бумажнике оказались первые деньги. Ко второму сумма уже вызывала уважение. На третий день мы переехали в центральную гостиницу, построенную в стиле иностранного небоскреба сразу возле мемориального ленинского комплекса. Деньги приносили еще дня два, но ситуация стала меняться не в лучшую сторону. Мой спортивный друг Александр, несмотря на свою молодость, оказался попросту алкоголиком. Я и сам отчасти участвовал в процессе, общаясь с местным молодежным обществом. Но Александр вдруг стал выделывать разные сумасшедшие штуки, которые имели, скорее всего, психиатрическое название. Мы, Джаггер и Леннон, снимали целый пентхауз в советском отеле, угощали девушек, потеряли коммерческие связи, поссорившись с Петровичем…
Александр, заняв денег у бабушки, улетел самолетом, а я, голодный и без единой копейки, возвращался домой в общем вагоне вонючего поезда. Но пластинки были со мной, виниловые Джаггер и Леннон.
Через год с небольшим, когда моя коллекция окончательно оформилась и стала довольно известной в городе, в Питер прибыли Петрович и еще кто-то из ульяновцев-ленинцев. Александр и ленинцы украли коллекцию. Об именном составе банд-группы я узнал намного позже. Сперва я переживал, а потом простил. Джаггер и Леннон укатили обратно к Ленину…
Собирая коллекцию «пластов», я постепенно перезнакомился с такими же дисковыми фанатами. Конечно, среди нас имелись и просто барыги, желавшие простой выгоды, но в основном это были настоящие любители рок-музыки. Барыги обычно кучковались в Апраксином дворе, на Апрашке, кружили возле комиссионного магазина, торговавшего импортными магнитофонами и проигрывателями. Я там появлялся, но чувствовал себя неуютно. На барыг иногда охотились милицейские наряды. Однажды и меня задержали. При мне тогда оказался красный прозрачный диск японского производства. Что за музыка – забыл. Поскольку я ничего противоправного не совершал, то меня отпустили.
Один мой знакомый студент-аферист покупал новенькие, запечатанные модные западные альбомы; затем в магазине «Мелодия» затаривался задешево дисками с речами Леонида Ильича Брежнева; вскрывал западные диски; подменял, допустим, «Дип Перпл» на генерального секретаря, аккуратно запечатывал и старался продать задорого в той же Апрашке заезжим меломанам. Обычно все проходило без последствий. Но однажды его разоблачили и сильно поколотили.
Неофициальный пластиночный рынок открылся возле Инженерного замка. Работал он летом и зимой; в дождь, снег и в зной. Где-то после пяти часов и до восьми вечера на скамеечках чуть в сторонке от памятника Петру Великому по проекту Растрелли собирались энтузиасты. Сюда можно было прийти и без дисков, просто поговорить, узнать что-нибудь о новинках рок-индустрии. Сейчас достаточно пошарить по социальным сетям Интернета, и ты в курсе всего происходящего. В начале 70-х требовались серьезные физические усилия. Иногда к тем заветным скамеечкам наведывались милицейские наряды, разгоняли собравшуюся молодежь. Но репрессии случались незначительные, и в лучшие времена возле скамеечек собиралось по нескольку десятков человек. Моя коллекция котировалась, и я входил в касту элитных рок-собирателей.
При осмотре выбранной для обмена пластинки следовало соблюдать определенный ритуал: внимательно рассмотреть пакет, затем умело вынуть сам винил, не касаясь пальцами поверхности. Предстояло его обнюхать – иные деятели протирали поверхность одеколоном, стараясь обновить, чем безнадежно портили звуковую дорожку. Сама пластинка разглядывалась под углом – пытались понять ее состояние, заметить царапины. При обмене всегда имелся риск получить испорченный диск. Если учесть, что новый, запечатанный диск стоил от 50 до 60 рублей, а начинающий инженер получал зарплату рублей 120 в месяц, удар по кошельку мог быть значительным. В каком-то смысле в том садике делалась история. Но об этом нынче мало кто помнит или просто знает. После восьми, не наговорившись о любимой музыке, отправлялись в кафе «Сайгон». Но знаменитый «Сайгон» – это отдельная тема.
Одновременно со спортивной карьерой стала выстраиваться и музыкальная.
Поступив на истфак университета, я продолжал поддерживать отношения с бывшими одноклассниками. Илья Нехлюдов и Игорь Горлинский учились на биологическом. Еще в школе мы сделали бит-группу под названием «Корабль дураков», с которой на дне первокурсника биологического факультета в Доме культуры «Маяк» играли в настоящем дворце с большим залом и бархатным занавесом. Мы очень волновались и сыграли плохо. За нами на сцену вышла бит-банда из студентов-индонезийцев. У этих индонезийцев были такие красивые настоящие гитары, что я завидовал черной завистью. Мне уже удалось проникнуть на выступления популярных в городе бит-групп «Садко» и «Аргонавты». Представление о том, как должен звучать электрогитарный ансамбль, у меня имелось…
К осени 1968 года «Корабль дураков» успешно развалился. Тогда же я познакомился с Витей Райтаровским. Он был специалистом по португальскому и испанскому языкам, учился на филфаке. Оказавшись у него в общежитии на Васильевском острове, я спел басом фрагмент популярной тогда в Советском Союзе песни Тома Джонса «Делайла» и был принят в ансамбль без названия, который предполагал выступать перед студентами Ленинградского университета…
Вкусив капитализма с нечеловеческим лицом, как-то по-доброму вспоминается безденежный социализм конца 60-х годов. За квартиру родители платили, но плата была необременительной. Занимался спортом я даром, в спортлагеря отправлялся за копейки. А достигнув высоких результатов, за казенный счет ездил по всей стране и получал талоны на обеды. Проезд в метро и автобусе стоил пять копеек, а в троллейбусе четыре копейки. Трамвай обходился всего в три. Кондукторов почти везде упразднили, заменив их кассами самообслуживания. Пассажиры сами бросали в эти кассы монетки и отрывали билеты. Малоимущие студенты старались экономить. Лишь делали вид, будто кладут в кассу монетку. Для желающих продавались карточки. Если ты покупал карточку за шесть рублей, то мог ездить по городу целый месяц бессчетное количество раз. Войдя в автобус, следовало показать карточку пассажирам. Предполагался народный контроль. А он и был. Везде висели плакатики с призывом: «Показывайте карточку пассажирам!»