Лермонтов: Один меж небом и землёй
Шрифт:
Поэма «Измаил-Бей» писана уже твёрдой, опытной рукой: слог ясен, чист, а романтический дух, словно горный туман под лучами восходящего солнца, сильно растаял от прямого взгляда на действительность.
Лермонтов всегда искал и жаждал правды, какою бы она ни была, и правду он видел прежде всего в естестве, в природе. Отсюда его тяга к первобытности природы и дикостиобычаев и нравов обитателей Кавказа.
Как я любил, Кавказ мой величавый, Твоих сынов воинственные нравы, Твоих небес прозрачную лазурь И чудный вой мгновенных, громких бурь… ………………………………… И дики тех ущелий племена, Им бог — свобода, их закон — война, ОниПоэт сам поведал о легендарной основе своей восточной повести:
Темны преданья их. Старик чеченец, Хребтов Казбека бедный уроженец, Когда меня чрез горы провожал, Про старину мне повесть рассказал.Исследователи обнаружили и историческую основу поэмы — судьбу молодого кабардинского князя, взятого в заложники-аманаты и воспитанного в России, что стал русским офицером и был «прощён» властью, когда понадобилось вступить в переговоры с восставшими горцами, во главе которых был его родственник. Выяснилось: Лермонтов сохранил их действительные имена, но изменил ход событий и в особенности их развязку. Впрочем, его предметомвсегда была душа человека, «любовь и песни». Герой же его очень похож своим трагическом одиночеством и опустошённой душой на того, кто впоследствии стал героем нашего времени.Другими словами, Измаил-Бей один из предтеч Печорина, только в образе горца. Он тоже потерпел духовный крах, но всё-таки ещё не так, как Печорин: перекинувшись от русских к своим,молодой князь сражается за свободу соплеменников. Однако дух его уже витает непонятно где…
Притворством вечным утомлён, Уж и себе не верит он; Душе высокой недовольно Остатков юности своей. Вообразить ещё ей больно, Что для огня нет пищи в ней. Такие люди в жизни светской Почти всегда причина зла, Какой-то робостию детской Их отзываются дела: И обольстить они не смеют И вовсе кинуть не умеют! И часто думают они, Что их излечит край далёкой, Пустыня, вид горы высокой Иль тень долины одинокой, Где юности промчались дни; Но ожиданье их напрасно: Душе всё внешнее подвластно!На любовь милой красавицы Зары Измаил-Бею ответить нечем. Он безмолвен перед нею, он только в мыслях ведёт с ней разговор:
«Всё, что меня хоть малость любит, За мною вслед увлечено; Моё дыханье радость губит, Щадить — мне власти не дано!..»Тут уже нечто от любимого героя поэта — Демона.
И далее облик Измаил-Бея, несомненно, обретает некоторые черты самого Лермонтова:
И детям рока места в мире нет; Они его пугают жизнью новой, Они блеснут — изгладится их след, Как в тёмной туче след стрелы громовой. Толпа дивится часто их уму, Но чаще обвиняет, потому, Что в море бед, как вихри их ни носят, Они пособий от рабов не просят; Хотят их превзойти в добре и зле, И власти знак на гордом их челе.«Симпатии автора на стороне горцев, отстаивающих свою свободу», — пишет о поэме К. Н. Григорьян в Лермонтовской энциклопедии.
Это испытывает не только Измаил-Бей, но и сам, ещё юный годами, поэт — и всякий человек.
Воин-князь не страшится мести от русского, у которого он отбил и «погубил» невесту, — открывая себя отчаявшемуся ревнивцу, Измаил-Бей уже за пределами его возмездия:
«Нет, не достать вражде твоей Главы, постигнутой уж роком! Он палачам судей земных Не уступает жертв своих! Твоя б рука не устрашила Того, кто борется с судьбой: Ты худо знаешь Измаила; Смотри ж, он весь перед тобой!»Обрывает жизнь князя не враг — а брат Росламбек, его роковая пуля.
Но почему вдруг омрачился взгляд черкесов, которые расстёгивают чекмень убитого, чтобы обмыть тело и достойно предать его земле?
Чего они так явно ужаснулись? Зачем, вскочив, так хладно отвернулись? Зачем? — какой-то локон золотой (Конечно, талисман земли чужой), Под грубою одеждою измятой, И белый крест на ленте полосатой Блистали на груди у мертвеца!.. «И кто бы отгадал? Джяур проклятый! Нет, ты не стоил лучшего конца; Нет, мусульманин, верный Измаилу, Отступнику не выроет могилу! Того, кто презирал людей и рок, Кто смертию играл так своенравно, Лишь ты низвергнуть смел, святой пророк! Пусть, не оплакан, он сгниёт бесславно, Пусть кончит жизнь, как начал — одинок».И по смерти Измаил-Бея рок не отступает от него — берёт своё…
С Кавказом, с горцами связана и поэма «Аул Бастунджи», которую относят к 1833 году, к поре юнкерской школы. Из трёх её главных героев у двоих те же имена, что в «Измаил-Бее»: Селим, Зара. Соперничество мятежного Селима со своим братом, отважным Акбулатом, из-за жены Акбулата Зары — вот её драматический сюжет. Сильные люди — сильные страсти; причём красавица Зара характером не уступает никому: она верна первому чувству, религии, обычаям, своему «старому» мужу — и отвергает молодого Селима, за что платит жизнью.
Лермонтов в этих двух поэмах словно бы проверяет на прочность самые крепкие — родственные и семейные — узы, и если в «Измаил-Бее» оселок — зависть, то в «Ауле Бастунджи» — любовь. У могучих натур всё не на шутку: и там, и здесь схватка оканчивается гибелью одного из братьев. Может быть, тем и дорог Лермонтову Кавказ, что в первородной дикости своих нравов чувства и характеры проявляются в открытой борьбе, с предельной определённостью, силой и прямотой. Недаром в посвящении к поэме Лермонтов снова, в который раз признаётся в любви к Кавказу: