Лермонтов: воспоминания, письма, дневники
Шрифт:
Я спешу приодеться. Ее туалет очень шик, и я не хотела сделать дурное впечатление на новых знакомых в Кисловодске. Она была одета в платье chamois, demi-d'ecollet'e, в коротких рукавах, в черном кружевном платке, который сходился крест на крест на груди, и в ботинках цвета рисе. Я декольтировалась вполне и надела мои бронзовые башмаки. Она мне дала свой кружевной платок, потому что русские дамы считают неприличным декольтироваться в дороге. Ее дормез стоит у подъезда.
[Оммер де Гелль. Из письма к подруге от 14 августа 1840 г. в переводе кн. П. П. Вяземского. «Русский Архив», 1887 г., т. III. кн. 9, стр. 130]
Приехав в Кисловодск, я должна была переодеться — так мой туалет измялся дорогой. Мы едем на бал, который дает общество в честь моего приезда. [449] Мы очень весело провели время. Лермонтов был блистателен, Реброва очень оживлена. Петербургская франтиха старалась афишировать Лермонтова, но это ей не удавалось.
В час мы пошли домой. Лермонтов заявил Ребровой, что он ее не любит и никогда не любил. Я ее бедную уложила спать, и она вскоре заснула. Было около двух часов ночи. Я только что вошла в мою спальню. Вдруг тук-тук в окно, и я вижу моего Лермонтова, который у меня просит позволения скрыться от преследующих его неприятелей. Я, разумеется, открыла дверь и впустила моего героя. [450] Он у меня всю ночь остался до утра. Бедная Реброва лежала при смерти. Я около нее ухаживала.
449
Эмилия Шан-Гирей в своих возражениях на письма Оммер де Гелль писала, смешивая бал в день коронации (22 августа) с неофициальным балом 26 августа, о котором говорит Омэр де Гелль: «Вспомнила я и бал в Кисловодске. В то время в торжественные дни все военные должны были быть в мундирах; а так как молодежь, отпускаемая из экспедиции на самое короткое время отдохнуть на воды, мундиров не имела, то и участвовать в парадном балу не могла, что и случилось именно 22 августа (день коронации) 1840 г. Молодые люди, в числе которых был и Лермонтов, стояли на балконе у окна, стараясь установить свои головы так, чтобы вышла пирамида; а как Лермонтов но росту был ниже всей компании, то голова его пришлась в первом ряду, совсем на подоконнике, и его большие выразительные глаза выглядывали там насмешливо. Это всех очень забавляло, а знакомые подходили с ним разговаривать. В конце же вечера, во время мазурки, один из не имевших права входа на бал, именно князь Тр[убецкой], храбро вошел и, торжественно пройдя всю залу, пригласил девицу *** сделать с ним один тур мазурки, на что она охотно согласилась; затем, доведя ее до места, он так же промаршировал обратно и был встречен аплодисментом товарищей за свой геройский подвиг, и дверь снова затворилась. Много смеялись этой смелой выходке, и только; а кн. Тр[убецкой] (тот самый, который был в 1841 г. во время дуэли Лермонтова) мог бы поплатиться и гауптвахтой» [Эмилия Шан-Гирей. «Русский Архив», 1887 г., кн. 11, стр. 438].
450
Висковатый сравнивает это место письма Оммер де Гелль со сценой ночного нападения в «Княжне Мери», но не надо забывать того, что «Герой нашего времени» тогда был уже напечатан. Впрочем, Лермонтов мог воспроизвести некоторые положения романа в жизни.
Я принимаю только одного Лермонтова. Сплетням не было конца. Он оставил в ту же ночь свою военную фуражку с красным околышком у петербургской дамы. Все говорят вместе с тем, что он имел в ту же ночь rendez vous [451] с Ребровой. Петербургская франтиха проезжала верхом мимо моих окон в фуражке Лермонтова, и Лермонтов ей сопутствовал. Меня это совершенно взорвало, и я его более не принимала под предлогом моих забот о несчастной девушке. На пятый день мой муж [452] приехал из Пятигорска, и я с ним поеду в Одессу совершенно больная. Из Одессы я еду в Крым…
451
Свидание.
452
Hommaire-de-Hell, Ignace-Xavier (род. в 1812 г., ум. в Персии в 1848 г.) геолог и путешественник. О русских его впечатлениях см. его письмо от 28 сентября 1833 г. к А. М. Фадееву («Старина и Новизна», кн. 9. СПб., 1905 г., стр. 324–325).
Я правды так и не добилась. Лермонтов всегда и со всеми лжет. Такая его система. Все знакомые, имевшие с ним сношения, говоря с его слов, рассказывали все разное. Обо мне он ни полслова не говорил. Я была тронута и ему написала очень любезное письмо, чтобы благодарить его за стихотворение, которое для русского совсем не дурно. [453] Я обещала ему доставить в Ялте мои стихи, которые у меня бродят в голове, с условием, однако, что он за ними приедет в Ялту.
453
Это французское стихотворение до нас не дошло.
[Оммер де Гелль. Из письма к подруге от 26 и 30 августа 1840 г. в переводе кн. П. П. Вяземского. «Русский Архив», 1887 г., т. III, кн. 9, стр. 131]
Мы полюбили друг друга в Пятигорске. Он [Лермонтов] меня очень мучил… Он сблизился со мною за четыре дня до моего отъезда из Пятигорска и бросил меня из-за старой рыжей франтихи, которая до смерти всем в Петербурге надоела и приехала попробовать счастья на кавказских водах. Они меня измучили, и я выехала из Кисловодска совсем больная. Теперь я счастлива, но не надолго.
Я ему передала на другой день мое стихотворение «Соловей». Он, как ты видишь, сам подписывает Lermontoff; но это совершенно неправильно. Немое «е» вполне соответствует русскому «ъ». К чему ff, совершенно непонятно.
[Оммер де Гель. Из письма к подруге от 29 октября 1810 г. в переводе кн. П. П. Вяземского. «Русский Архив», 1887 г., т. Ш, кн. в, стр. 134]
БЮЛЬБЮЛЬ [454] ЛермонтовуДыханием любви овеян голос твой,Певец таинственный дубравы вековой.Ты у влюбленных душ подслушал их стенанья,И слезы, и мольбы, и тихий вздох признанья,Ты в звуках отразил неясный мир услад,Который их тоске мечтания сулят.Унылой песнею ты вторишь их томленьям,Счастливым щекотом — их жарким упоеньям.Ты разгадал любви пленительный завет,И молча Соловью завидует поэт.. . . . . . . . .Да, Соловей, да, ты, чаруя нежным пеньем,Мне сердце смутное наполнил вдохновеньем,И мелодический проснулся ангел в нем,С безгрешным голосом и радостным челом!Благодарю, поэт! Тебе — огонь священный,Что в тайниках души пылает сокровенный,И память милая умчавшихся времен,И славы призрачной неутолимый сон!Тебе — все, что мой дух вверяет темным струнам,Все, что меня пьянит в моем восторге юном,Все, чем моя мечта прекрасна и светла,Все, что гармония из сердца извлекла!454
Приводим соответственные строки французского подлинника:
LE ROSSIGNOL
`a L…е
Le souffle d'un amant a gliss'e dans ta voix,
Oiseau myst'erieux qui chantes dans les bois;
Tu sais tout emprunter `a son d'elire extr^eme,
Larmes, d'esirs confus, soupir qui dit: je t'aime…
Tes accents sont l''echo des vagues volupt'es:
Qu'il entrevoit au fond de ces anxi'et'es:
En accords douloureux tu redis ses tristesses,
En notes de plaisirs ses ardentes tendresses:
L'amour t'a r'ev'el'e ses secrets les plus doux,
Et devant toi, Bulbul, tout po`ete est jaloux.
. . . . . . . . . .
Oui, Bulbul, oui, c'est toi, c'est ta dou'ee magie
Qui dans mon coeur troubl'e versa la po'esie,
Qui fit 'eclore en moi l'ange m'elodieux
Dont la voix est si pure et le front si joyeux!
Oh! merci, mon po`ete! `a toi tout ce que l'^ame
Dans ses secrets replis peut renfermer de flamme!
A toi l'attrait si doux des lointains souvenirs
Et les r^eves de gloire ou tendent mes d'esirs!
A toi tout ce que sort de mа lyre ignor'ee,
Tout ce qui peut flatter mа jeunesse enivr'ee,
Tout ce que mа pens'ee a d''eclat, de fra^icheur;
Tout ce que l'hannonie 'eveille dans mon coeur
Ad`ele Hommaire.
[Перевел с французского М. Лозинский. Сушкова, стр. 413]
Это стихотворение даем в сокращении. Впервые оно было напечатано в «Journal d'Odessa» 31 декабря 1840 года в № 104, куда, вероятно, было послано самой поэтессой.
Недаром я его [Лермонтова] назвала Bulbul, что обозначает по-татарски соловья. Это новое светило, которое возвысится и далеко взойдет на поэтическом горизонте России…
[Оммер де Гелль. Из письма к подруге от 29 октября 1810 г. в переводе кн. П. П. Вяземского. «Русский Архив», 1887 г., т. III, кн. 9, стр. 131–135]
По словам покойного генерала от инфантерии барона Е. И. фон Майделя, лично знавшего [Адель Оммер де Гелль] в молодости, это была супруга французского консула в Одессе Ксавье Оммер де Гелля, известного автора статей «Les fr`eres Moraves `a Sarepta», «Kichinev, capitale de la Bessarabie» и других, молодая, красивая и обаятельная дама, кружившая безустанно головы своих многочисленных поклонников и видевшая в том едва ли не цель своей жизни. Она имела живой и веселый характер, много путешествовала по России и была известна как поэтесса и автор сочинения «Voyage dans les steppes de la mer Caspienne et dans la Russie m'eridionale». В разговорах она поражала большою начитанностью и знанием русской истории и литературы. Ее определения и характеристики известных лиц были типичны, злы и метки. Так, например, новороссийского и бессарабского генерал-губернатора, князя М. С. Воронцова, она называла «соперник великого»; герцог Ришелье, строитель Одессы, по ее словам, был «маленький Ришелье». Поэта А. С. Пушкина она считала гениальным поэтом, но в отношении дуэли с Дантесом становилась на сторону последнего и называла Александра Сергеевича «ревнивым русским мавром». О Лермонтове говорила: «Это — Прометей, прикованный к скалам Кавказа… коршуны, терзающие его грудь, не понимают, что они делают, иначе они сами себе растерзали бы груди»… или: «Лермонтов — золотое руно Колхиды, и я, как Язон, стремилась найти его и овладеть им»…
[П. К. Мартьянов. Дела и люди века. Т. II, стр. 160]
[Пятигорск, 12 сентября 1840]
…С тех пор как я на Кавказе, я не получал ни от кого писем, даже из дому не имею известий. Может быть, они пропадают, потому что я не был нигде на месте, а шатался все время по горам с отрядом. У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. [455] Нас было всего 2 000 пехоты, а их до шести тысяч; и все время дрались штыками! [456] У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте, — кажется, хорошо! вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью. [457] Когда мы увидимся, я тебе расскажу подробности очень интересные, — только Бог знает, когда мы увидимся. Я теперь вылечился почти совсем и еду с вод опять в отряд в Чечню. Если ты будешь мне писать, то вот адрес: на Кавказскую линию, в действующей отряд генерал-лейтенанта Голофеева, на левый фланг. Я здесь проведу до конца ноября, а потом не знаю, куда отправлюсь — в Ставрополь, на Черное море или в Тифлис. Я вошел во вкус войны в уверен, что для человека, который привык к сильным ощущениям этого банка, мало найдется удовольствий, которые бы не показались приторными. Только скучно то, что либо так жарко, что насилу ходишь, либо так холодно, что дрожь пробирает, либо есть нечего, либо денег нет, — именно что со мною теперь. Я прожил все, а из дому не присылают. Не знаю, почему от бабушки ни одного письма. Не знаю, где она: в деревне или в Петербурге. Напиши, пожалуйста, видел ли ты ее в Москве. Поцелуй за меня ручку у Варвары Александровны [458] и прощай. Будь здоров и счастлив.
455
Речь идет о битве при р. Валерике — 11 июля 1840.
456
А. Зиссерман («Русский Архив», 1885 г., № 2, стр. 80) указал на преувеличения, которыми страдает настоящее письмо: «рукопашный бой никогда не мог продолжаться 6 часов сряду», а «потери в 600 человек в одном деле, вообще для горцев, случились за все время кавказской войны может быть два-три раза… при Валерике мы отступили и считать оставшиеся на месте трупы физически не могли».
457
Такое же преувеличение, по мнению А. Зиссермана, как и предыдущее.
458
В. А. Бахметева, ур. Лопухина — сестра А. А. Лопухина.
Твой Лермонтов.
[Из письма Лермонтова к А. А. Лопухину. [459] Акад. изд., т. IV, стр. 338-339]
4 октября
Получено чрез лазутчиков известие, что партия, собранная Шамилем в Салт-Юрте, перешла в Шали и беспрестанно увеличивается прибытием со всех сторон чеченцев и даже горских народов, и что Шамиль, увлеченный их просьбою, намерен устремиться на отряд и во что бы то ни стало принудить его оставить Чечню. На основании этих сведений, назначив для прикрытия вагенбурга 1-й баталион Куринского егерского полка, я сам с остальными войсками, без всяких тяжестей, двинулся к Шали с тем, чтобы разбить возмутителя, или, если он уклонится от боя, то чтоб показать чеченцам невовможность вредить отряду и тем уничтожить в них всякую надежду найти себе в Шамиле защиту.
459
На обороте адрес: «Его высокоблагородию, милостивому государю, Алексею Александровичу Лопухину. В Москве на Молчановке, в собственном доме, в приходе Николы Явленного».