Лермонтов
Шрифт:
— А! Так это Колюбакин, лёгок на помине! — смеясь, проговорил вполголоса Лёвушка Пушкин.
— Надо их развести, — сказал Лермонтов, поднимаясь и готовясь выйти.
— Тэ, тэ, тэ! Не торопись! — остановил его Лёвушка, — Ручаюсь тебе, что друг с другом они не раздерутся. А мы тем временем позабавимся.
Лёвушку поддержали остальные, и Лермонтов неохотно уступил.
Геворк, которого в шутку называли Геургом, как знаменитого на Кавказе оружейника, успел в это время накрыть стол и, ловким движением наклонив горлышко, без хлопка откупорил бутылку шампанского.
После первого же бокала Серж Трубецкой попросил Лёвушку почитать
— С превеликим удовольствием, — ответил тот, — только дайте мне, господа, войти в нужный градус, у меня тогда лучше получается. Послушаем пока наших соседей.
А в зале уже шёл разговор почти мирный.
— Эх, Руфка, Руфка! — задумчиво говорил Колюбакин. — Жалкие мы с тобой люди: всего-то и таланту у нас, что головорезничать.
— А я и не желаю красоваться в белых перчатках, — резко ответил Дорохов, — Только по себе ты рано расплакался: погоди вот, нацепят тебе майорские эполеты, потом — подполковничьи, потом — полковничьи, а там, глядишь, и генеральские; дадут в руки цветные карандаши и посадят в кабинетик малевать синие да красные стрелки. А я воевать буду.
— Больно ты быстрый: уж и генеральские! — недоверчиво возразил Колюбакин, тоже не раз разжалованный. — Скорее эти отымут!
— А тебе жалко? Неужто и вправду жалко? — с искренним удивлением спросил Дорохов. — Послушай, а ты «Героя нашего времени» читал?
Лёвушка сделал круглые глаза и приложил палец к губам. Разговор начинал интересовать Лермонтова.
— Ну, читал, — ответил Колюбакин. — Кто ж его нынче не читал.
— Да не «ну, читал», а ты говори прямо: читал?
— Да читал! Ну и что?
— Опять «ну»!.. Помнишь там Грушницкого? Так все говорят, что он с тебя списан, — язвительно сказал Дорохов.
— Да слыхал! — сдерживая раздражение, ответил Колюбакин. — Только не возьму в толк, чем он на меня похож, этот твой Грушницкий.
— А тем и похож, что так же, как ты, эполетам радовался: «Эх, звёздочки! Путеводительные звёздочки!..» А по какому пути ведут эти звёздочки человека и куда приведут, он не думал. И ты не думаешь.
— Не к добру ты, я вижу, в литературу ударился, — с тем же плохо сдерживаемым раздражением заметил Колюбакин. — Поучаешь других насчёт путей жизненных, а у самого-то какой путь? Ну какой у тебя путь, можешь ответить?
— Могу, да не стоит: не поймёшь, — высокомерно сказал Дорохов. — С твоим мой путь, во всяком случае, разошёлся.
— Скажите пожалуйста — загадочная личность! «Je ha"is les hommes pour ne pas les m'epriser...» [172] Так, что ли? Вот ты-то и есть Грушницкий, а не я.
— Однако ж не я, а ты цитируешь на память его апофегмы, — отрезал Дорохов.
— А ты что, не знаешь? Люди с толком и всегда в русских книжках одни только французские пассажи читают: раз, раз — и не копайся. И времени много не берёт, и суть — вот она тебе, на ладошечке...
172
«Я ненавижу людей, чтобы не презирать их…» (фр.).
Лермонтов и все сидевшие за столом рассмеялись.
— Эти господа действительно немало нас позабавили, — сказал Саша Долгоруков, — и будет справедливо, если мы позовём их к себе.
Лермонтов вышел в залу и вернулся, ведя за собой Дорохова и Колюбакина. Геворк уже нёс приборы для них.
— Мне всегда приятно побыть в обществе Лермонтова, — усаживаясь, говорил Дорохов, не то шутя, не то серьёзно, — несмотря даже на то, что он похитил мою славу. Ведь моих молодцов, которых я из-за раны принуждён был передать ему, все называют теперь «лермонтовской командой». Каково?..
Колюбакин, севший рядом с Лёвушкой Пушкиным, стал рассказывать, что офицеры Нижегородского драгунского полка мечтают хоть раз увидеть своего знаменитого однополчанина в штаб-квартире полка, в Царских Колодцах. Лёвушка, числившийся в списках этого полка и ни одного дня не прослуживший в его рядах, отшутился, сказав, что не такая уж это большая потеря для нижегородцев.
Разговор оживился, и Геворк едва успевал подносить шампанское в серебряном ведре, каждый раз обновляя лёд.
— Позвольте, Лев Сергеевич, напомнить вам ваше обещание почитать стихи, — обмахиваясь от жары салфеткой, сказал Саша Долгоруков.
— Охотно позволяю, потому что меня хлебом не корми, шампанским не пои, а дай стишки почитать, — ответил Лёвушка и, несколько раз оглядевшись вокруг себя, попросил закурить.
Лермонтов и Долгоруков подвинули ему свои сигарочницы, и он с недовольной гримасой взял «мексиканскую соломку».
— Оставь это новомодное баловство, — сказал Дорохов и, опустив руку под стол, вытащил из-за голенища трубку с коротким чубуком. — Вот трубочка, которую ровно двенадцать лет назад, в июле двадцать девятого года, курил твой брат во Владикавказе, когда возвращался из поездки в Арзрум.
Простенькую пенковую трубку у Дорохова чуть не вырвали, и она пошла по рукам.
— Руфин Иванович, — сказал Ксандр через стол, — даю вам за неё пятьсот рублей!
— Нет-с, князь, — сухо ответил Дорохов, — у нас, старых кавказцев, как-то не заведено торговать памятью друзей. Извольте-ка передать трубочку сюда, если вы её осмотрели...
Лёвушка наконец закурил дороховскую трубку и с наслаждением пустил густую струю дыма, повисшего в горячем неподвижном воздухе. Потом, поставив локти на стол, он сощурился и, невидяще глядя перед собой, стал читать, предупредив, что стихи принадлежат ему.
«Куда от стебля, лист отпалой, Осиротелой и увялой, Стремишься ты?» — «Не знаю сам, Сломила буря дуб огромной, Я цвёл в тени его ветвей; С тех пор на холмы от полей С долины тихой по горам Меня несёт Борей суровой Иль утра тихий ветерок, Куда и розовый листок, Куда летит и лист лавровой, Куда и всё уносит рок».Стихи были элегические, и Лёвушка растягивал, распевал их, движениями своих тёмных бровей отмечая те слова, которые он особенно хотел донести до слушателей. Лермонтов сразу узнал в них довольно близкий перевод известного стихотворения французского поэта Арно, которое натолкнуло его самого на мысль написать «Дубовый листок оторвался от ветки родимой...». Лаконичные Лёвушкины стихи показались ему точнее и выразительнее своих собственных.