Лес рубят - щепки летят
Шрифт:
— Да, кстати о страдающих, — заметила Катерина Александровна. — Меня не на шутку беспокоит участь детей дяди. Что с ними будет? Их совершенно загубит их семья. Я, кажется, все сделала бы, чтобы спасти их; но если дядю сошлют, то Павла Абрамовна никак не согласится отдать их на мое попечение и не пустит их с ним. Если же они останутся с ней, то нечего ждать хорошего.
— Кажется, дело обойдется. Я слышал мельком, что Данилу Захаровича только отставляют от службы, — промолвил Александр. — Впрочем, и это будет не особенным счастьем для детей… Пример-то все-таки будет перед глазами печальный. Вот Леонид и теперь не уважает ни
— Хорошо еще, что он нас так полюбил, а то с его характером ему не избежать бы постоянных семейных сцен, которые кончились бы не добром… Павла Абрамовна и то жалуется, что он ей ни слова не уступает… «Что это за дети нынче растут, — жаловалась она мне недавно, — совсем от рук отбились! Умнее старших хотят быть…» Я ничего не могла ей ответить. Ведь не объяснять же, что дети-то тут ни при чем, что она сама виновата… Но ты не поверишь, как тяжело смотреть на этот внутренний семейный, разлад: жить в подобных отношениях со своей семьей — это просто пытка.
— И хуже всего то, что эта пытка губит именно те неокрепшие молодые силы, пред которыми стоит еще целая жизнь… А между тем теперь все чаще и чаще будут появляться эти семейные драмы. Мы переживаем именно тот период нашей жизни, когда люди разных убеждений, люди разных поколений должны столкнуться на практической почве. Сколько бы ни было и теперь пустого фразерства, но так или иначе рядом с ним кипит и новая практическая деятельность. Столкновения на этой почве неизбежны, неизбежно и критическое отношение одних членов общества к деятельности других. Вот ведь при старых порядках Боголюбов возвратился бы домой тем же зорким и строгим главой семейства, и сумел бы внушить повиновение Леониду, и силой заставил бы его молчать и покоряться матери. Теперь же Леонид, раз увидав, что за женщина его мать, уже не покорится ей под влиянием насилия, потому что и сам безапелляционный его повелитель упал в его глазах и явился тем, чем он был на самом деле, то есть жалким слабым существом, умевшим только удить рыбу в мутной воде. Чем большее число подобных Боголюбовых будет падать, чем больше гласности получит их падение, тем сильнее подорвется их авторитет и тем более резок будет разлад…
— Но чем это все кончится, чем кончится! — вздохнула Катерина Александровна.
— Конечно, хорошим! Одной крестьянской реформы довольно, чтобы назвать наше время — хорошим временем. Разумеется, много будет увлечений, много промахов, но потерпят отдельные единицы, отдельные личности, общее же дело все-таки сделает поворот к лучшему.
Катерина Александровна задумалась. Слова о гибели отдельных личностей опять воскресили в ее воспоминании тени любимых ею погибших людей, и ей стало тяжело. Ей почему-то невольно вспомнились чудные слова поэта про «бедных матерей»:
Им не забыть своих детей, Погибших на кровавой ниве, Как не поднять плакучей иве Своих поникнувших ветвей… И она невольно вздрогнула.— О, если бы нашим детям удалось подрастать в ту пору, когда совершится все, начинаемое теперь, и когда все люди братски протянут друг другу руки! — промолвила она. — Мне кажется, что в такую пору, какую переживаем мы, нельзя вполне развиться,
Александр Прохоров ласково привлек ее к себе и горячо поцеловал ее раскрасневшееся личико.
— Добрая моя, тебе все хочется победы, без ошибок и без падших людей, — нежно промолвил он. — Этого или не бывает, или бывает очень редко.
В эту минуту дверь в его комнату незаметно отворилась и на пороге показалась Марья Дмитриевна. Она в недоумении остановилась в дверях и смотрела несколько испуганными глазами на дочь и на Прохорова. Видя, что ее не замечают, она кашлянула. Молодые люди обернулись.
— Обед подан, — проговорила она. — Я тебя искала, искала…
— Сейчас идем, мама, — ответила Катерина Александровна.
Марья Дмитриевна как-то подозрительно смотрела на молодых людей.
— Там гость у нас, — произнесла она.
— Кто, мама?
— Данило Захарович.
— Как? На свободе? — радостно воскликнула Катерина Александровна и хотела выбежать из комнаты.
— Постой, постой! — удержала ее Марья Дмитриевна и тихо шепнула ей на ухо, — ты освежись немного… лицо-то вон у тебя как горит…
— Жарко, мама, — простодушно ответила Катерина Александровна.
Марья Дмитриевна покачала головой.
— Нехорошо, Катюша! Мало ли что подумать могут!
Катерина Александровна с удивлением посмотрела на мать.
— Ведь вот спросят: где была?.. Не скроешь…
— Мама, да я и не желаю ничего скрывать. Мне нечего скрывать! — с особенным ударением ответила Катерина Александровна, нахмурив брови.
Марья Дмитриевна как будто испугалась чего-то и поспешно проговорила пониженным тоном:
— Знаю, знаю, Катюша, что нечего. Ты у меня умница!.. Да ведь на чужой роток не накинешь платок… Люди-то что…
— Подите вы с вашими людьми! — резко ответила Катерина Александровна. — У меня своя голова!
Она быстро вышла из комнаты и спустилась вниз. Марья Дмитриевна, вздыхая и крестясь, поплелась за ней. Александр Прохоров обогнал ее на лестнице, она отстранилась от него и посмотрела ему вслед каким-то недобрым взглядом.
Катерина Александровна сошла вниз и радушно протянула руку Даниле Захаровичу. Он и штабс-капитан сидели на террасе и смотрели в разные стороны. Лицо Данилы Захаровича обрюзгло и пожелтело, в глазах было какое-то недоброе выражение.
— Как я рада, что вижу вас на свободе, — проговорила Катерина Александровна. — Надеюсь, что ваше дело кончилось счастливо.
Данило Захарович вздохнул.
— Отставлен без пенсии, — проговорил он. — Нищим остался… Конечно, я должен благодарить моего благодетеля Александра Николаевича Свищова. Не забыл, похлопотал… Без него могло бы хуже кончиться… Что ж, стану теперь работать, куда-нибудь в переписчики, в конторщики пойду… Мы, люди маленькие, ни на что не годные, должны из-за куска хлеба работать… Проживем как-нибудь!