Лес рубят - щепки летят
Шрифт:
Александр Прохоров и Катерина Александровна не могли удержаться от улыбки.
— Времена другие, другие и взгляды! — уклончиво ответил Александр Прохоров.
— Какие, батюшка, тут взгляды! Тут страсть, понимаете: страсть, огонь! — промолвил Данило Захарович.
— Огонь огню рознь, — засмеялся Александр Прохоров. — Один горит минуту, другой не погасает в течение долгих лет.
— Может быть-с, может быть, — вздохнул Данило Захарович. — Только я в старые годы, право, и недели не прожил бы с невестой под одной кровлей, не повенчавшись. Нет-с. Видно, наш-то огонь, может быть, и скорее сгорал, только горел-то сильнее.
— Может быть, — холодно согласился Александр Прохоров, очевидно,
Разговор оборвался. Данило Захарович был обижен, что с ним не хотят спорить. Все были как будто недовольны чем-то и совершенно притихли. В комнате слышалось только, как гремели вилкой и ножом вышедшие из повиновения руки штабс-капитана да раздавался заунывный голос Марьи Дмитриевны, угощавшей «дорогого гостя»; таким тоном, как будто она, оплакивая, откармливала идущего на смерть человека. Вообще Марья Дмитриевна в большинстве случаев говорила таким тоном, что какой-нибудь иностранец, не знающий русского языка, непременно заподозрил бы, что эта женщина повторяет одну в ту же фразу: «Все мы смертны и все мы помрем». Общество было очень радо и вздохнуло свободно, когда кончился обед и все собеседники получили право хотя на несколько шагов отойти друг от друга.
— Батюшка, отдохнуть не хотите ли в моей комнатке, — промолвила Марья Дмитриевна, обращаясь к Даниле Захаровичу.
— Не до отдыхов нам теперь! — вздохнул он. — И ночей-то не спишь, а уж не то что днем валяться…
— Да вы немножко…
— Я, пожалуй, готов удалиться… Только спать я не буду… Не до сна мне… Где же вы помещаетесь? — спросил Данило Захарович. — Покажите, пожалуй, свою келью… Как-то вас деточки приютили…
Марья Дмитриевна засуетилась.
— Я вот тут, с Мишутой вдвоем, батюшка, вдвоем, — заговорила она, указывая протянутой рукой дорогому родственнику на дверь в свою спаленку и спеша за ним.
Таким образом, руководимый и в то же время провожаемый Марьей Дмитриевной, Данило Захарович прошел в ее комнату.
— Вот, батюшка, вот здесь, — говорила Прилежаева. — Дочка покоит, на ее счет живу…
— Недурно, недурно, — одобрил Данило Захарович, чувствовавший, что даже и теперь, во времена своего падения, он стоит все-таки выше Марьи Дмитриевны. — Хорошо бы, Марья Дмитриевна, если бы только это все поскорее сделалось действительно вашим.
— То есть как это, батюшка? — растерялась Марья Дмитриевна. — Извините, в толк не возьму…
— Я говорю о том, что хорошо бы было, если бы племянница поскорее замуж вышла, — пояснил Данило Захарович. — Ведь это на его деньги все…
— На его, батюшка, на его…
— Ну, а знаете, нынче не такие времена, чтобы кто-нибудь даром давал.
— Что вы, батюшка! Моя Катюша…
— Не такие времена, Марья Дмитриевна, — перебил ее Данило Захарович внушительным тоном. — Не такие времена! Я нынешнюю молодежь знаю! Не в деревне жил, слава богу! Насмотрелся и на родственников Гиреевой, и Белокопытова молодого знаю. Да что о них говорить! Я сам, сам-с отогрел на своей груди одного проходимца. А чем он мне отплатил? Э-эх! Говорить-то тошно! Нынче каждый старается яму другому вырыть, ногу подставить. Вы думаете, кто-нибудь станет даром благодетельствовать? Как же! Нет-с, отплаты потребует, проценты сдерет! Вот какая теперь молодежь!
Марья Дмитриевна совсем растерялась.
— Да ведь мы, батюшка, за «их» папенькой ходили, ровно родные, — начала она.
— Родные! Да родные теперь хуже чужих, — перебил ее Данило Захарович. — Ведь у меня тоже дети. А чего я от них жду? Только горя, одного горя!.. Нет, нынче никому доверять нельзя!.. Погубят, погубят отца родного ни за грош, ни за денежку… А после что? Люди-то что станут толковать?.. Вот вы сидите тут, в своей каморке, посадили вас в нее, заставили хозяйничать,
— Да, батюшка, что же мне делать? Ведь они жених с невестой, они повенчаются вот, — почти плакала Марья Дмитриевна.
— Торопите свадьбу! Не зевайте! Не то, помяните мое слово, поздно будет.
Данило Захарович еще долго давал наставления Марье Дмитриевне и успел растрогать ее до слез. Благодаря доброго родственника за хорошие советы, она побежала наконец распорядиться насчет кофе и оставила его «соснуть» на полчаса. От внимания Катерины Александровны, Александра Прохорова и Флегонта Матвеевича не ускользнуло плаксивое выражение лица Марьи Дмитриевны, и они, словно сговорившись, заметили:
— Вот уж правда, что непрошеный гость хуже татарина!
Флегонт Матвеевич по своей старой привычке не ограничился этой короткой фразой и сказал какую-то страстную и длинную речь против Боголюбова; все слушатели, конечно, не поняли и половины этой речи и потому были глубоко потрясены ею и безусловно согласились с мнением оратора. Наконец подали и кофе, в столовую комнату снова появился Данило Захарович; его из приличия спросили, хорошо ли он отдохнул; он, согласно со своим положением «удрученного горем человека», объявил, что «уж где ему отдыхать», что «ложится он теперь в постель, как в могилу, чтобы на минуту забыться», что «напрасно все и на цыпочках ходили, и шепотом говорили, так как на него теперь нечего обращать внимания, так как должен он привыкать и при шуме спать», и прочее и прочее, все в том же роде. В конце концов слушатели поняли только одно, что он горько упрекал их за то, что они его уложили спать и сохраняли тишину, так как его, бедного и угнетенного человека, теперь нужно отучать от сна и приучать ко всевозможным неудобствам.
— Ведь если я спать буду, так хлеб-то сам ко мне не придет! За меня работать никто не станет. Здесь вот вы говорить не смели, пока я лежал, а в другом месте, может быть, нарочно молотками стучать станут, когда я лягу, — говорил он и даже пробудил в душе Марьи Дмитриевны нечто вроде угрызений совести за то, что она не сумела угодить как следует дорогому родственнику.
Все общество выглядело так уныло и тоскливо, как будто в течение целого дня его угощали только чем-то очень кислым. Наконец Данило Захарович стал собираться, все с особенной радостью поспешили предложить ему себя в проводники до дилижанса. «Хороши родственники, так и обрадовались, что я ухожу», — с горечью подумал Данило Захарович и отказался наотрез от предложения, объявив, что ему теперь нужно привыкать самому отыскивать дороги. Все, так же радуясь в душе, хотя и с печальными лицами, согласились и на это. Наступила минута прощания, наступила минута разлуки — все вздохнули свободно.
— Скатертью дорога! — махнул рукой Антон, когда фигура дяди скрылась за первым поворотом.
— Точно гора с плеч свалилась! — промолвил Александр Прохоров. — Ведь уродятся же такие несносные люди.
— Ах, батюшка, да когда же бывают не несносными бедные люди! — вздохнула Марья Дмитриевна. — Уж их участь такая, что все ими гнушаются.
— Помилуйте, Марья Дмитриевна, — начал Александр Прохоров и умолк в изумлении, увидав перед собой слонообразную фигуру Данилы Захаровича.
— Нет, видно, еще не привык гранить мостовую, — жалобно произнес Данило Захарович. — Шел, шел и заплутался… Голова-то, видно, не о том думала!.. Ну, уж и дачу наняли!.. И людей-то здесь нет, никого не встретишь, спросить не у кого, только из-за палисадников собаки лают… Все против бедного человека защитники, чтобы он и к воротам подойти не смел!.. Уж я попрошу кого-нибудь проводить меня…