Лес за стеной

Послушайте. Меня зовут Магграх, и я никогда не видела землю. Я имею в виду ту землю, которая даёт урожай и крепко пахнет навозом. Или пыльную дорогу, разбитую колёсами грузовиков. Сухую или напитанную дождём. Любую. Не знаю её текстуру, вкус, запах. Как могу только представлять аромат полевых цветов, шелест трав, солнечные отсветы на воде, тени от деревьев. Кое-что я видела в книгах. В тех, что украла из библиотеки отца и спрятала в тайнике под старыми половицами. Если книги найдут, если узнают, что монахиня из разрушенного храма перед смертью научила меня читать…

Я сижу на диване с любимым томиком стихов на коленях, и часы над головой размеренно тикают. Даже если отец или брат вернутся с молитвы раньше, я готова: читая, прислушиваюсь к уличному шуму и не перестаю следить за временем. В доме никого, и я точно знаю, что успею положить своё сокровище обратно в тайник, едва заскрипит, открываясь, входная дверь. А если не успею, красный шерстяной плед перекинут через подлокотник дивана не просто так. В случае опасности я заверну в него книгу. Это займёт не больше секунды.

Я читаю по слогам, а значит, медленно, и в основном разглядываю картинки. Перелистываю засаленные страницы, и сердце колотится. С каждым движением часовой стрелки меня сильнее подташнивает. Пальцы такие влажные, что приходится вытирать салфеткой.

Ирма — монахиня из разрушенного храма — называла меня способной. Я помню круглые глаза и седые волосы, за которые её тащили на площадь к столбу позора. Помню камень в руке отца. Никогда я не оставлю книгу на диване, даже чтобы отлучиться в туалет, — уберу под половицы, какое бы время ни показывали часы.

В нашем городе не встретишь цветов. Ни садов. Ни парков. Ни пучка травы. Не увидишь даже маленького растения в горшочке на подоконнике.

Говорят, так было не всегда. Говорят, однажды люди испугались — вырубили деревья, осушили озёра, разорили разбросанные по городу клумбы, землю же закатали в асфальт. И теперь мы живём в лесу, но в лесу особенном: у деревьев здесь стволы из стекла и бетона. Эти деревья вырастают из асфальтового поля и, сверкая на солнце, царапают крышами облака.

Стоя у окна на сороковом этаже, можно увидеть настоящий лес, обнесённый четырёхметровым кирпичным забором. В этом заборе есть дверь — узкие металлические ворота с одним электронным замком и десятком простых, механических, но таких же надёжных. Иногда эта единственная дверь открывается. Бывает, даже несколько раз за вечер. Во время комендантского часа. Когда женщин и девочек нет на улице.

Мой отец служит Серапису. Это бог с человеческим телом и головой быка, жестокий и беспощадный. Глаза у него красные, как тот плед, который я всегда держу под рукой, читая. Как отметины от палки на спине моей несчастной сестры. Как родимое пятно у меня на шее.

Как у всякого служителя культа, у моего отца есть Ключ — плоский кусочек пластика, который он достаёт из потайного кармана и прикладывает к светящейся панели на запретной двери. Но, конечно, этого недостаточно, чтобы ворота открылись. У жрецов и охотников целый чемоданчик ключей всевозможных форм и размеров.

Ходят слухи, что в лесу обитают чудовища. Говорят, проникнув в лес, чудовищем становишься ты. Что кирпичная стена нас защищает. Ложь. Теперь я знаю, чего боится отец. Знаю, что так яростно скрывают служители культа. Что заставило наших предков вырубить деревья, осушить озёра. И зачем каждый миллиметр земли тщательно спрятали под асфальтом.

Нижний мир. Ахарон. Один из слоёв реальности.

— Что ты задумала? — я хромала за сестрой, боязливо озираясь.

Туфли гремели по асфальту и казались орудиями пыток. Я чувствовала себя подкованной лошадью. Жёсткая колодка сжимала ступни. Высокие, пусть и устойчивые каблуки держали голени в болезненном напряжении. Все мы — и молодые незамужние девушки, и матери семейств — носили такую обувь: тяжёлую, неудобную, в которой при опасности нельзя убежать и которая отбивает желание выходить из дома надолго.

Судя по лихорадочному румянцу на обычно бледных щеках, сестра задумала глупость. Её чудовищные туфли оглушительно стучали в такт моим, но ни мозоли, ни даже кровь из этих самых мозолей не могли остановить Раххан, когда впереди маячила цель. А вот я готова была повернуть назад в любую секунду.

— Куда бы ты ни спешила, пожалуйста, давай отдохнём! — со стоном я привалилась к фонарному столбу и извлекла кровоточащую ногу из тисков колодки.

— Комендантский час, — напомнила сестра.

Две стрелки на башне Быка показывал без четверти шесть.

— Хочешь сказать: мы не справимся до восьми? — я посмотрела на свои мозоли и едва не расплакалась.

— Я тебя не держу, — сказала Раххан. — Если не хочешь увидеть чудо…

Чудо я увидеть хотела, потому со слезами натянула обувь и, хромая, поплелась за сестрой.

К вечеру улицы пустели. Заходящее солнце бликовало в окнах высоток. На каждой второй стене нас преследовало схематичное изображение быка, объятого пламенем. На каждой первой — красное око Сераписа, неусыпно наблюдающего за своими рабами. Мрачные и суровые статуи заменили срубленные деревья. Каменные глаза без зрачков казались неприятно зрячими.

— Быстрее, Магграх! Быстрее!

Я принялась догонять сестру, лишь бы отвлечься от неуютного ощущения слежки. Залитые закатным светом фигуры казались готовыми ожить и броситься следом.

Раххан обернулась и посмотрела на меня с раздражением. Глядя на лицо сестры, я всякий раз думала о её бровях, о том, как могут эти тонкие, идеально изогнутые линии так красочно выражать эмоции.

Раххан на пять лет меня старше, а значит, в этом году, самое позднее в следующем, отец выберет ей жениха. Будет ли он любить её брови так же? Поймёт ли, насколько те совершенны?

К моему безграничному облегчению, мы оставили площадь Палачей за зубцами домов и направились к рынку, свернувшему работу ещё в полдень. Сегодня, впрочем, как и всегда, я была не готова наблюдать угрожающе торчащий из камней столб с болтающимися и звенящими на ветру цепями. Мне казалось: нет ничего, что я бы ненавидела больше.