Лес за стеной
Шрифт:
Раххан тихо выдохнула. Я разжала пальцы и обнаружила, что сломала ноготь. Над дверями замелькали стремительно сменяющиеся номера этажей: один, два, три…
— Я сказал отцу, что Эсса учила вас готовить свой фирменный пирог, и вы заночевали у нас.
На глаза навернулись слёзы. Меня затопила всепоглощающая любовь к брату.
«Спасибо, спасибо, спасибо».
— Но это не значит…
«Да, мы знаем».
— …что вы избежите наказания.
Наказание неизбежно — я знала, как никто другой. Знала и то, что оно — это наказание — и
Первое, что я увидела, когда створки лифта разъехались, — лицо Эссы. Жена брата застыла в дверном проёме, пугающе неподвижная. У неё были глаза тех жутких, разбросанных по городу статуй, что следили за нами из каждого угла. При взгляде на её волосы, туго стянутые на затылке в пучок, сводило скулы.
Брат наклонился и поцеловал жену в щёку. Даже на каблуках Эсса едва доставала ему до груди.
— Я думал: ты уже легла, — сказал Альб, разувшись и затолкав туфли под оттоманку — туда, где грязной обуви было не место.
— Я выпила таблетку, — Эсса подала ему домашние тапки, — да, выпила таблетку. И чувствую себя лучше, — она бросила на нас с Раххан внимательный взгляд.
Гостиная на сороковом этаже поражала масштабами. Потолок поддерживали четыре квадратные колонны. Между двумя расположился диван — белый с красной подушкой: точь-в-точь пятно крови на брачной простыне.
— Можешь положить сумку сюда… да, положи сюда, — Эсса показала на круглый журнальный столик. Брусок синего пластилина затесался между белоснежными чашками со следами кофе на ободках.
Раххан покачала головой:
— Мне не тяжело.
Эсса прищурилась. Задумчиво поднесла руку к губам. Под её ногтями я заметила грязь — синие комки.
Редкие стены, не занятые панорамными окнами, были увешаны работами Эссы — чуть безумными картинами из пластилина, который любящий муж доставал ей с большим трудом из свободных стран. Меня они, признаться, пугали. Примитивные сюжеты напоминали рисунки ребёнка: прямоугольники небоскрёбов и привычные статуи, выполненные очевидно небрежно. Откровенно говоря, я бы опасалась засыпать рядом с человеком, создающим на досуге такие шедевры.
Всё это — картины на стенах, диван с подушкой, похожей на пятно крови, навязчивая, режущая глаз белизна — вместе с жутковатой хозяйкой перечисленного великолепия рождало в душе тревожное чувство. Мы словно очутились внутри одной из пластилиновых работ Эссы.
Альб вздохнул и пригладил волосы. Скрипнул натёртый до блеска паркет. Эсса исчезла за неприметной дверью, затем вернулась с дымящейся кружкой в руках. Предложила мужу и, когда тот отмахнулся, пристроила её на столике рядом с пустыми товарками.
— Видит Серапис, я не хочу вас наказывать, — покачал головой брат и прошёлся между колоннами: три шага вперёд, три — обратно. Вытянулся, уперев руки в бока. В окне за его спиной десятки небоскрёбов горели, словно свечи на праздничном торте.
— Не хочу, но мой долг убе…
— Часы остановились, — ни с того ни с сего сказала Эсса, и все инстинктивно взглянули на стену — единственный свободный от картин кусочек пространства между стеллажами.
Альб нахмурился:
— Да, действительно. Однако…
— Сколько… сколько сейчас времени? — перебила его жена.
Альб раздражённо потёр лицо. Поднёс к глазам левую руки и резко выдохнул.
— Посмотри, я оставил часы на прикроватной тумбочке, — повернулся к нам и…
— Их там нет.
— Заур и бесы! Ты дашь мне?..
— Их нет в спальне, — продолжила Эсса спокойно, словно провидица в трансе или умственно отсталый ребёнок, — нет на кухне, нет на твоей руке. Ты их потерял? Скорее всего. Да, скорее всего, ты их потерял. Уже вторые за месяц.
— Эсса! Я их не терял! — Альб побагровел.
О Всесильный, лучше бы она его не злила, учитывая, кто попадётся под горячую руку.
— Ты нашёл то кольцо с турмалином?
— Я… Нет.
— Должно быть, соскользнуло с пальца, когда мыл руки. Да, вероятно, так оно и было. Надо купить новые часы. И новое кольцо, да. И новый блокнот для заметок.
Сосредоточенная, она опустилась на диван и сложила руки на коленях, словно примерная ученица. Подол чёрного платья собрался складками на полу. Оно, это платье, было просторным, как накинутая на плечи скатерть, но с воротником тугим настолько, что, казалось, расстегни его — и увидишь наливающуюся на шее отметину.
Альб посмотрел на жену, на нас, нахмурился и сказал:
— Дорогая, выйди. Ложись, я скоро.
Что ж… пришло время для наказания.
В груди, за рёбрами, стало гулко и пусто. Колени обмякли.
«Сейчас», — с дрожью подумала я и на миг возненавидела сестру: это она втравила нас в очередную историю, закончившуюся таким образом.
Эсса, блуждавшая в глубине мыслей, взглянула на мужа с выражением, будто забыла, что в комнате она не одна.
— «И бросьте их на колени, и дайте почувствовать тяжесть их преступления. Пусть остальные смотрят, будет это уроком», — процитировала она замогильным голосом любимую проповедь свёкра. Альб поморщился. Раххан стиснула зубы. Брови — идеальные линии — сошлись на переносице, похожие на крылья птицы.
— Хорошо, — брат отвернулся, — смотри.
И она смотрела. Смотрела, как мы опускаемся на колени посреди белокипенной гостиной, упираемся ладонями в потёртый ковёр, не такой идеально чистый, каким казался с высоты моего роста. Смотрела, как Альб закатывает рукава водолазки, медленно разминается и снимает со шкафа палку — одну из тех, что держит в доме для подобных случаев каждый отец и муж. Гладкую деревяшку метр в длину и три-четыре сантиметра в диаметре.
Раххан метнула в сторону дивана ненавидящий взгляд, и первый удар обрушился на её спину. Сестра зашипела. Лицо исказилось. В следующую секунду закричала я.