Лес за стеной
Шрифт:
Смотришь на лицо Раххан — и захватывает дух, настолько это идеальная скульптурная композиция: вытянутые скулы, глубокие тени под ними, подбородок с ямочкой и довольно приметный нос — штрих, который словно собирает черты в единое законченное и гармоничное произведение.
Моё лицо детское, а не волнующее, с округлыми щеками и милыми родинками. И волосы не полотно шёлка, струящегося до талии, а тёмные спирали и завитки. Зато глаза большие и выпуклые, с ресницами, как у кукол, и словно в тени от этих самых ресниц. Радужка у сестры чёрная, как зрачок. У меня — каряя, по цвету точь-в-точь её волосы. Пожалуй, глаза и правда красивее у меня. Но я не завидую и всему остальному — люблю и восхищаюсь Раххан.
Сестра повторяет: «Внешность — моё проклятие». Наверное, потому что отец надеется продать её как можно дороже. А деньги обычно водятся у стариков.
Утром Раххан казалась отстранённой, и я не знала, думает она о предстоящей встрече с женихом или о случившемся вчера. Украдкой я искала в ней признаки поселившейся тьмы, но сестра всегда была резкой и вспыльчивой. И в этом не изменилась.
Коробку с остатками орхидеи мы отнесли на кухню и затолкали на дно мусорного ведра. Затем спустились на третий и разошлись по комнатам.
Помимо спальни с одноместной кроватью под балдахином, у меня была личная маленькая гостиная. Белый диван с красными подушками, столик для рисования (рисовать в Ахароне женщинам разрешалось, писать — нет), кресло, удобное, но выбивающееся из общего стиля, в углу — полка с гипсовыми статуэтками Сераписа. Такие ставили в каждом доме, особенно в покоях молодых девушек, чтобы напоминали о неизбежности наказания. А ещё фигурки быка дарили на праздники в качестве амулетов: те отгоняли бесов Заур.
Заур — первая женщина, рождённая хаосом, всё зло, что есть в мире. Вместо волос у неё щупальца с присосками, как у морских чудовищ, кожа — зелёная чешуя змеи, а рот полон иголок. Говорят, даже её взгляд ядовит, а прикосновение — верная смерть. Но охотится она лишь на женщин, ибо — «В каждой женской душе есть лазейка для зла» — мы её потомки, обращённые Сераписом к свету, но готовые вернуться к тёмному началу.
Всегда готовые вернуться к тёмному началу.
Нервничая, я всегда хваталась за пилочку для ногтей: обычно это помогало успокоиться. Обычно, но не сегодня. Взволнованная, я металась по комнате. Опустилась в кресло. Подошла к окну: на стене противоположного здания сверкал красный треугольник с оком. Часы над диваном отмечали убегающие секунды. Скоро придёт жених Раххан, и они с отцом отправятся в золотую гостиную обсуждать грядущую свадьбу. Я посмотрела на сверкающий циферблат с ненавистью. Сняла часы и вынула батарейку. Повернула фигурки на полках лицами к стене: гипсовые глаза следили за мной с осуждением. Словно знали, что произошло на тридцать восьмом.
«А что там произошло?»
Я бросилась в коридор и толкнула соседнюю дверь.
Вместо того чтобы прихорашиваться перед встречей, Раххан вязала, чем занималась только в плохом настроении. На ней было вчерашнее платье с пятном на груди. Сестра даже не переоделась!
«Что произошло вчера? Что произошло? Ты изменилась? Почему цветок завял, стоило к нему прикоснуться? Почему лампочка в ночнике взорвалась? Отец нашёл тебе жениха, а ты больше не девственница. Что ты собираешься делать?»
Раххан вязала, не обращая на меня внимания. Раскачивалась в кресле нашей покойной матери. Вперёд — скрип, назад — шуршание. На полу — клубок чёрных ниток, на коленях — паутина начатой шали.
Из верхнего ящика комода я достала спицы и опустилась на пуф у окна.
Скрип — шуршание, скрип — шуршание.
— Он может оказаться молодым и красивым.
«Это сказала я? Это мой голос такой бесцветный и тихий?»
Раххан хмыкнула, распуская петлю за петлёй: ряд не получился.
— Во время брачной ночи…
Сестра подняла взгляд. Посмотрела из-за растрёпанных волос.
Скрип — тишина. Кресло остановилось.
Я сглотнула и продолжила шёпотом:
— Ты можешь проколоть палец и испачкать простыню. Никто не поймёт.
Сестра молчала. Руки застыли в воздухе. Спицы блестели в свете, падающем от окна. Свои — я стиснула в кулаках, словно готовясь обороняться. Кресло снова пришло в движение.
— Можно что-то придумать и… — набрала в грудь воздуха и выпалила: — Что там всё-таки случилось? — и закаменела.
Раххан отложила спицы. — Помнишь, ты спрашивала, стоило ли оно того?
— И? Стоило?
Сестра сверкнула глазами:
— Нам надо в лес.
В лес, обнесённый четырёхметровой стеной и спрятанный за стальными воротами с десятью замками? Тот самый, в котором, по слухам, обитают чудовища и живёт зло? В этот лес? Ты, должно быть, шутишь, Раххан?
В дверь постучали.
Глава 6
После знакомства будущие молодожёны, как правило, общались в течение часа в присутствии родственников мужского пола. Но, зная Раххан, отец не стал рисковать. Главным и единственным, по его мнению, достоинством дочери была внешность — прекрасная оболочка, скрывающая «гнилое нутро», которое непременно вылезет наружу, стоит Раххан открыть рот. Если б мог, отец запер бы её в комнате и показал жениху только на свадьбе, но покупатель желал увидеть товар.
— Будь красивой, — учил Альб, пока отец с важным гостем пили чай в гостиной на тридцать втором. — Всё, что от тебя требуется, — принести заварник и поставить на стол. Держи глаза опущенными. И молчи. Пожалуйста, молчи. Поставь заварник и возвращайся к себе. Ты меня слышишь?
Раххан раскачивались в кресле. Быстрее и быстрее.
— Кто он? — вцепилась я в брата. — Мы его знаем?
Альб оттолкнул меня и вышел за дверь.
Конечно, я увязалась за сестрой. Проводила до лифта. Подождала, когда цифры, сменяющиеся на табло, покажут нужный этаж, и поднялась следом на грузовом. В коридоре на тридцать втором можно было устраивать гонки. Идеальный мраморный пол и ни одного лишнего предмета. И единственная комната. Но какая!
Дверь оставили открытой для Раххан, несущей поднос с чайником. Затворить её оказалось некому: руки у сестры были заняты, а отец считал ниже своего достоинства работать швейцаром. Сквозь дверной проём я увидела кусочек гостиной. В нашей семье её называли парадной: столько золота не найти и в храме Сераписа. Скульптуры выше моего роста, усыпанные рубинами. Украшенный сусальным золотом потолок, который поддерживали четыре колонны с крошечными светильниками. Зеркала в массивных рамах из чистого золота. Диван, длиннее моей кровати. На нём — вышитые подушки удивительной красоты: монахини трудились неделю не покладая рук. На картинах — абстрактные узоры. Никаких — упаси Серапис — цветов и пейзажей. Чрезмерная роскошь, которая раздражала.