Лешие не умирают

Осипов Игорь Валерьевич

Очень хотелось пить. Значит, он лежал в своем склепе уже больше восьми часов. Губы пересохли, а язык превратился в большой, прилипающий к нёбу кусок мяса. Фляга с живительной влагой висит на поясе, но дотянуться до нее нет никакой возможности. Двадцать сантиметров так же непреодолимы, как и двести метров до входа в убежище. Всего-то и надо приподнять плиту на пяток-десяток сантиметров, и все… как мало надо для счастья. Это был бы уже простор, было бы движение, но зачем мечтать о несбыточном – преграда не сдвинется ни на миллиметр вверх. А если вбок? Он поскреб пальцами, пытаясь выгрести из-под кисти строительный мусор. Разодрав их в кровь, уперся в точно такой же монолит, как и тот, что крышкой гроба висел над лицом. «Устал! Надо отдохнуть. А потом

снова попробовать… Надо освободить левую руку, над ней будто бы больше места, и тогда…»

Он опять шел по лесу… Единый живой организм обрадовался его возвращению и приятно щекотал лучиками, пробивающимися сквозь кроны деревьев. Сверху во все голоса мелодично пели небольшие пернатые существа, перепархивая с ветки на ветку. Ветерок ласкал свободно дышащую кожу, а под ногами шуршала листва. Он шел босиком по ней, но это было приятно. Мягкий мох и теплые влажные листья. Захотелось остановиться и сжать пальцы ног, загрести ими эту теплую массу. Маленькое насекомое, противно пища, облетело его вокруг и уселось на правую руку. Он с интересом наблюдал, как оно топчется по коже, словно выбирает удобное место. Что же этот уродец собирается сделать? Маленький тонкий хоботок воткнулся в кожу, и кисть прострелила боль…

«Черт, что это?» Правую руку прострелила дергающая боль, вырвавшая Данилу из небытия… Почему из небытия? Она вырвала его из уютного теплого ласкового леса и вернула в этот тесный удушливый ад. Сколько он был без сознания? Минуту? Час? В пальцах нестерпимо дергало. Это инфекция. Значит, прошло не меньше пары часов. Пить уже не хотелось, но было ощущение, что челюсти и язык настолько ссохлись, что превратились в единое целое, срослись в монолит, не хуже той плиты над головой. Теперь, даже если удастся дотянуться до фляги, стащить с себя противогаз, то как влить ее содержимое в это… то, что раньше называлось ртом? Данила закрыл глаза, с надеждой вернуться в лес. Нет, пульсирующая боль не отпускала, возвращая в реальный страшный мир. Одно успокаивает: умереть от заражения крови он не успеет, скорее всего – доконает обезвоживание. Сталкер скосил глаза на левую руку. На удивление он ее увидел. Прямо над неподвижной кистью сквозь узкую щель пробивался свет. «Значит, наверху уже день… Смешно. Какая мне теперь разница?» Покрытая пылью рука, перетянутая, как удавкой, перекрученным ремнем, торчит на свету из-под плиты, немым зовом о помощи. Но никто не придет на него. Никому нет дела до бедной, попавшей в капкан особи исчезающего вида. Некому сделать последнюю запись в «Красной книге»: «Человек. Количество оставшихся особей данного вида три тысячи сто сорок восемь». А потом, посмотрев на торчащую из руин руку, сделают пометку: «А, нет, извините, три тысячи сто сорок семь». Даниле стало чертовски обидно за эту вычеркнутую единицу. «Почему именно я? Я не хочу!» Что было сил, он потянул левую руку на себя, рискуя оставить кисть с той стороны ремня. Что-то хрустнуло, и рука отскочила, больно ударив локтем в бок. Данила уже подумал, что кисть действительно оторвалась, но это был всего лишь ремень. Лопнувшее крепление позволило праздновать маленькую победу, но она, эта победа, полностью сожрала все запасы сил, оставленные организмом на экстренный случай. Данила лежал, тяжело дыша и проклиная все: дергающие пальцы, ноющий бок, отбитый локоть, пересохший язык. Он хотел в лес. Словно сжалившись, лес милостиво впустил в себя…

Теперь он шел по опушке. С одной стороны стеной стоял зеленый кустарник, за которым возвышались исполинские желто-коричневые стволы сосен с длинными зелеными иголками, а с другой открывалось бескрайнее поле. Высокая трава доходила почти до плеч и ласково колыхалась, гладя его избитое тело. Передвигаясь медленной походкой сильно уставшего путника, он сошел вниз с небольшого холма. Впереди заблестела водная гладь небольшого лесного озера. Он очень хотел пить. Просто нестерпимо. Пробравшись сквозь высокие камыши и подняв целую тучу камышового пуха, он упал лицом в воду, глотая спасительную влагу. Озеро ласково обволокло его, словно лоно матери. Водоросли оплели ноги и мягко, но настойчиво потянули в глубину. Он нашел свое место, был частью его и никуда не хотел уходить.

Вода лилась в пересохшее горло, отзываясь в каждой клеточке – мозг просто вопил от счастья. С трудом Данила разлепил веки.

– Очухался?

Над ним склонилось лицо командира.

Данила кивнул. Из горла вырвался хрип, мало чем напоминающий человеческую речь.

– Во-во. Вот это мы и услышали. Даже подумали, может, что-то новенькое появилось в наших окрестностях? А потом руку твою увидели, из-под плиты торчащую. Мы же тебя и не искали совсем. Больше суток назад сгинул, подумали – может, утащил тебя кто. И не надеялись. Скажи спасибо, что плиту приподняли, так что счастливчик ты.

Потрескавшиеся губы растянулись в подобии улыбки. Над головой проплывал белый потолок с тусклыми лампами, стоял тяжелый запах немытых человеческих тел, чего-то сгоревшего и гнилого. Как это разнилось с тем светлым, живым, оставшимся там… в закоулках памяти. Это его лес, и он не собирался ни с кем им делиться. Его личное убежище. Там, где Данила чувствовал себя дома… а не тут – среди этого подобия жизни.

* * *

– А как же мы дальше?… Они же прямо на тропе обосновались.

Какая нынче молодежь пошла бесцеремонная. Выдернул из воспоминаний, точно ушат ледяной воды на голову вылил. Данила огляделся, словно видя это место впервые: «А, ну да, термиты», вынул из разгрузки красную ленту и привязал ее на ветку, нависавшую над тропой.

– Придется в обход. Я там видел дорожку, похоже, ведет на берег реки. Вдоль Днепра и пройдем.

– Так Саныч же говорил, что возле реки лучше не появляться?

– У нас другой дороги нет. – Данила развернулся и потопал по тропе обратно. Молодому ничего не оставалось, как ускорить шаг.

Узкая дорожка, почти незаметная в коридоре, стенами которого служили покосившиеся заборы, стоявшие только благодаря поддержке проросших сквозь них кустов, привела сталкеров к берегу реки. Данила остановился на высоком крутом откосе и не смог отвести взгляд от водной глади. Внизу, за узкой полоской песчаного пляжа, открывался вид на реку. Темная вода лениво текла возле берега, к центру – неслась с дикой скоростью, заворачиваясь в сумасшедших водоворотах. В этом месте река была неширокая – метров сто, не больше, но течение!..

– Ты знаешь, всегда любил реку. В детстве с пляжа не вылезал. Тянет она меня, как магнитом. С батькой рыбалить ходили… – он мечтательно закатил глаза.

Молодой поежился. Казалось, что возле воды веяло ледяным холодом даже сквозь сталкерский «комбез». Холодом и опасностью.

– Чего тут любить? Я туда ни за какие монеты не полезу. Она всегда так неслась? – он кивнул в сторону бурного течения.

– Молодой ты еще, – Данила ухмыльнулся. – Рыбалка, это ж… это ж вещь. С удочкой посидеть возле заводи… или со спиннингом поблеснить. Да что тебе объяснять, ты ж и не знаешь даже, что это такое. А течение – это да, оно у нас всегда сильное. Ниже Смоленска спокойней, а тут и глубина, и скорость. Я, бывало, если переплыть возьмусь на тот берег, аж метров за триста выбирался – так сносило.

Молодого передернуло: залезть по своей воле в этот черный бурлящий поток – да там такое водится, что волколаки покажутся милыми пушистыми созданиями. В подтверждение его мыслей в центре реки поднялась волна, и из-под воды показался черно-фиолетовый хребет, увенчанный высоким плавником с длинными, как копья, иглами на концах.

– Охотно верю, – спорить со старшим он не стал. – Можно мы не будем проверять?

Данила вышел из оцепенения. Нынешний хозяин реки, покрасовавшийся и исчезнувший в глубине, вернул старого сталкера из радужных воспоминаний в суровую действительность.