Лешие не умирают
Шрифт:
– А вот тут смешно. Да, он хотел, но Еремин сказал: негоже, чтобы Сенатор в полевого санитара переквалифицировался. Тогда Максим рекомендовал… – Латышев запихнул себе в рот очередную котлету и многозначительно замолк, пережевывая.
– Да не томи уже…
– Да что тут непонятного – Алинку твою! Сказал, что ручается за нее. А она, как услышала, что ты в группе, так чуть опять из «комбеза» не выскочила – когда, говорит, поедем? Готова хоть прямо сейчас.
– Кто?!! – Максим замер, переваривая информацию. – Они что там, с ума сошли? Она ж безбашенная!
– Не, тут ты не прав. После той экскурсии на поверхность подуспокоилась чуток девка.
– Именно, что чуток!
Саныч усмехнулся.
– Не наговаривай на девчонку. Нормально ее поверхность подрихтовала. Мозг вывихнутый вправила –
– Я с ней поговорю… Если из-за меня… чтобы и не думала.
– Спустись на землю. Конечно, из-за тебя, как же иначе. Но не только. Частично, так сказать. – Латышев поднялся. – Ладно, ты тут разбирайся со своими бабами, а я пошел Молодого выторговывать. А то действительно маловато как-то – будем метаться по всему автобусу.
Максим проводил взглядом скрывшегося за дверью друга. Слова его заставили задуматься. А действительно – чего он хочет? И важно ли то, чего он хочет? Он хочет быть с Ириной, а она против. Зато Алина хочет быть с ним, против чего уже он сам. Вот такая «мертвая петля», и как из нее выбраться, Максим не знал. А впрочем, что врать-то себе – знал. Способ был один: разрубить этот узел, потому что, распутывая его, запутаешь еще больше.
«Даже и не знаю, что лучше: умереть или вот так лежать одной… прикованной к кровати. Это уже последняя стадия одиночества, когда даже перевязка, сопровождающаяся острой болью, превращается в радость. Потому что не одна, потому что рядом Алинка, тетя Марина. Даже пускай дядя Максим, хотя он особенно не церемонится, и во время его перевязок хочется просто выть от боли».
Ирина попыталась немножко повернуться на бок, но долго пролежать так, когда нога зафиксирована на шине, не смогла: от неудобной позы заныл сустав вывернутой ноги, и пришлось лечь обратно на спину. Взгляд уперся в опостылевший потолок, изученный до мелочей. Казалось, закрыв глаза, можно восстановить его в памяти до самой последней шероховатости, воспроизвести в точности «рисунок» трещинок на старой штукатурке. Ирина с тоской скосила глаза на стену. Белый кафель тоже нисколько не изменился за те последние пять минут, пока она на него не смотрела. «Кто сказал, что белый цвет успокаивает? Он раздражает… нет, не так – он бесит! Куда все подевались? Ту же Алинку где черти носят? Сестра называется – бросила меня тут одну. Хоть бы книгу какую принесла». Что мечтать о несбыточном, врачи строго-настрого запретили читать. Первое, что попросила Ира, когда сняли повязку с глаза, – принести книгу из дома, но получила категоричный отказ. Алинка, не послушавшись, притащила из дома томик ее любимых стихов, который стоял у Иры на полке над кроватью вместе с другими книгами, но схлопотала от тети Марины такой нагоняй, что, когда Ира попросила это снова, сделала такие глаза, будто та потребовала принести ей флакон с ядом. Очень хотелось домой – в маленькую комнатку, которую они делили с сестрой. Не было бы так одиноко. Туда навещать ее смогли бы приходить друзья, ученики, Максим… «Вот его я бы хотела видеть в самую последнюю очередь. Слишком больно! Душу выворачивает наизнанку. Не могу…»
Дверь приоткрылась, и в больничную палату зашел Максим Изотов-младший. «Легок на помине. Как специально: когда и так плохо, когда накрутила себя еще больше, является, чтобы добить». Ирина демонстративно резко отвернула голову к стене. Так резко, что что-то хрустнуло в шее, затылок прострелила резкая боль, а в глазах потемнело. «Надо будет полегче с резкими движениями, а то так можно себе и шею свернуть. Обидно будет, пережив дракона, загнуться от чрезмерной гордости». Закусив губу, Ира дождалась, пока пелена с глаз сошла, и перед ними сфокусировались «милые сердцу» ровные квадратики кафельной плитки. «Вот чего он стоит, молчит? Разве непонятно, что я не настроена разговаривать. Еще разревусь, а моей порванной рожице только слез и не хватает. Тогда точно…» Что точно она не успела подумать, потому что фигура Максима заслонила собой лампу, и тень накрыла ее, словно покрывалом, что говорило о том, что он наклонился над кроватью. Этого она уже стерпеть не могла. Повернув голову на подушке, Ира смерила парня злым взглядом своего налитого кровью глаза. Рубец, который проходил через всю правую половину лица, пылал огнем на бледной коже, а здоровый глаз, как бездонный колодец с широким черным зрачком, неотрывно следил за реакцией визитера.
Максим от неожиданности отпрянул от кровати.
– Что, красивая? – голос Ирины был тихим, но твердым.
Изотов стушевался.
– Просто не ожидал… ты так резко повернулась…
– Ты не ответил.
Максим посмотрел ей в глаза и, ничуть не сомневаясь, тихо произнес:
– Красивая.
Теперь стушевалась она. Как трактовать это его: «красивая»? Издевается? Она посмотрела в его глаза – грустные, но нет в них жалости, а скорее сожаление и… стеснение.
– Что пришел? Уходи, я не хочу разговаривать.
Максим открыл было рот, что-то сказать, но пожал плечами и повернулся к двери. Возле самого выхода остановился и посмотрел на Иру.
– Я попрощаться пришел.
– До свидания.
Он усмехнулся:
– Свидания может больше и не быть. Уезжаю.
– Далеко?
– Да, ты, наверное, слышала, что в Духовщине обнаружилась группа выживших – вот завтра едем их оттуда вызволять.
Да, что-то такое она слышала. Алинка, конечно, не утерпела и рассказала сестре сплетни, кочующие по бункеру, чтобы хоть чем-то скрасить ее серо-белые больничные будни.
– Ну, ты же вернешься?
– Если повезет… но дело даже не в этом. Ты права – насильно мил не будешь. Я не хочу, чтобы при виде меня ты всегда злилась. Поэтому прости за все и прощай, больше я тебя не побеспокою, – с этими словами Максим вышел из палаты, оставив Ирину снова одну.
Звенящая тишина и пустота. Слеза текла по щеке симметрично капельке крови по шее из лопнувшего шва на затылке. Как-то не так она себе представляла расставание. «Ты же сама этого хотела, чего тогда ревешь, как дура? Почему же так хочется крикнуть, чтобы он вернулся. И это его “красивая”. Без сарказма, без жалости, будто и не видит ее шрамов». И главное, что больнее всего, настолько, что она забыла про боль в затылке, про струйку крови из-под повязки – Максим действительно прощался. Она почувствовала. Он решил для себя, что, как бы ни сложилась эта поездка в Духовщину, – он ее отпускает. И прощается: «Прости и прощай». Так говорят, когда уходят навсегда. Это нельзя было не почувствовать. Это «навсегда» напугало ее еще больше. Она не хочет навсегда. Одно дело знать, что он тут, рядом, счастлив, иногда маячит вдали, а другое – «навсегда». Тогда она совсем одна. На это самое страшное «навсегда».
Ира смахнула слезу со щеки, размазав каплю крови по подушке. Вперив взгляд, полный тоски, в закрытую дверь, прошептала:
– Я буду ждать тебя… только не «навсегда»…
Глава 4
Осада
Слухи по общине распространились со скоростью света, точнее, скорее, звука. Передавая из уст в уста, уже через час после сеанса радиосвязи все жители Духовщины знали, что помощь будет. Надо лишь немного подождать, продержаться. Если верить смолянам – дня два-три, которые они попросили, чтобы подготовиться к далекому путешествию. Появилась надежда. Надежда и цель. А ведь это великое дело, когда знаешь, чего ждешь. Из источника под названием надежда черпаются силы.
Правда, держаться пока было особо не от кого. После пробной атаки парочки медуз городок словно вымер. Не было видно даже бродячих собак, ранее подбиравшихся к самым стенам общины, чтобы поживиться какими-нибудь отбросами. Тишина настораживала, если не сказать большего – пугала. Леший отправлял разведывательные группы охотников к окраинам, и те сообщали, что город уже на две трети окружен водой, а на северо-востоке болото даже перебралось через окружную дорогу, подтопив окраинные дома и стадион школы. На удивление, медузы в город влетать не спешили. Отряды докладывали, что мутанты бесчисленными полчищами плескались в мутной воде, ныряли, иногда взлетая над гладью болота на несколько метров, словно обозревая окрестности будущего сражения, и медленно опускались назад в булькающую жижу.