Лёшка
Шрифт:
Волнение девочки не осталось без внимания.
— Что-нибудь случилось? — участливо спросила классная.
— Да! — сорвалась Нина. — Он не наш… Он предатель…
Учительница с состраданием посмотрела на Нину: кто-то про кого-то ей наговорил, вот она и терзается, подозревая этого «кого-то» в измене. Однако любопытно, кого она имеет в виду?
— Ивана Степановича.
Учительница рассмеялась:
— Сапожника?
— Не сапожника, а бывшего партизана, — сказала
Учительница остановилась и привлекла Нину к себе. Расстегнула на Нине пальто и, заправляя платок, будто для этого и остановилась, проговорила:
— Никогда никому не смей этого говорить.
— Что он предатель? — по-своему поняла Нина.
— Предатель — это наговор, — сказала учительница. — Он бывший партизан.
— Ой, — Нина чуть не заплакала, — не верьте ему, не верьте. Я сама видела, как он с немцем обнимался.
— С каким немцем? — учительница так посмотрела на Нину, что той стало страшно.
«Испугалась», — решила Нина и рассказала все без утайки.
Учительница, выслушав, стояла как громом пораженная.
Переживает, решила Нина. Еще бы! Узнать такое…
— Нина! — Взгляд у классной руководительницы был долгим, а голос тихим. — Нина, ты мне веришь?
— Верю! — сказала Нина.
— Пойдешь, куда я тебя поведу?
— Пойду, — сказала Нина.
— И ни о чем не спросишь, пока не узнаешь всего?
— Не спрошу, — сказала Нина.
Тот же двор, та же девочка во дворе и квартира в доме с рукописной табличкой на двери: «Кочин и К°. Сапожная мастерская». Кочин? Это же Иван Степанович. Но ведь он… Зачем же они к нему?..
Она вошла, прислонилась к косяку двери и со страхом уставилась на Ивана Степановича, который поднялся им навстречу. Учительница, войдя следом, плотно прикрыла дверь и с усмешкой сказала:
— Иван Степанович, а вы предатель!
Усмешка не подтверждала обвинение, наоборот, снимала его, но все равно Кочин насторожился.
— По сведениям? — спросил он.
— По сведениям этой девочки, — сказала учительница. — Она видела, как вы здесь вот, в этой комнате, обнимали немца.
Иван Степанович, услышав, не сразу нашелся что сказать. Наконец овладел собой:
— Это правда. Но как она могла?.. — И указал глазами на Нину, хрупким вьюнком прильнувшую к косяку двери.
Учительница, вздохнув, слово в слово передала ему то, что узнала от Нины.
— Моя вина, — сказал Иван Степанович.
Воцарилась тревожная тишина.
Бам… бам… бам… Нина, прислушавшись, удивилась: неужели сердце так стучит? Но глаза тут же нашли источник звука. В раковине мокла кожа. И на нее с барабанным боем капала вода.
— Что же делать? — спросил наконец Иван Степанович.
— Верить, — ответила учительница, пристально посмотрев на Нину. — Верить, что эта девочка не предаст нас.
У Нины от слышанного голова пошла кругом: о каком предательстве они говорят? Кто здесь предатель? Она хотела уже выступить, но сдержалась, вспомнив о том, что обещала учительнице: не спрашивать ни о чем, пока не узнает всего…
Иван Степанович подошел, и мозолистая, в прожилках, как мрамор, рука его легла Нине на голову.
— Ты не предашь нас. Мы верим. Но ты знаешь страшную тайну. И мы боимся. Тот, кого ты видела здесь, наш друг. Он немец. Но он антифашист. И, как немец-антифашист, ищет у нас помощи против немцев-фашистов. И сам, чем может, помогает нам. Если ты хоть кому — все равно кому! — заикнешься об этом, ты можешь выдать всех нас. И тогда — сама знаешь…
— Я не выдам! — вскинулась Нина. — Честное пионерское! — И отдала салют.
— Этого довольно, — сказал Иван Степанович и тоже отдал салют.
В мирное время он всегда всем галстукам отдавал салют и сердился, если ребята не делали того же. Останавливался и внушал:
— Ты пионер, и я пионер (он был почетным). На тебе галстук и на мне. Под флагом идешь, а к бою не готов…
— К какому бою? — опешив, спрашивал распекаемый.
— Всякое дело бой, — отвечал Иван Степанович, — учиться — бой, помогать старшим — бой, собирать металл — бой… А ты не помнишь…
— Почему же? — алея, отбивался пионер. — Я помню!
— Как же помнишь, — сердился Иван Степанович, — если салют не отдаешь? Салют не отдать, все равно что флаг спустить…
Но он не всегда был таким строгим. И не хотел, чтобы дети строили из себя взрослых. Нина помнит, как попалась как-то, скомандовав:
— Смирно! Товарищ Кочин, отряд в вашу честь… — И не договорила. На слове «построен» Иван Степанович сердито перебил ее и сказал:
— Не заслужил! Не за что! В мою честь только куры кудахчут. Когда я кормить несу. И не кличь товарищем. Не ровесники. А кличь просто дедом. Дед Кочин!
Она сперва растерялась, но тут же нашлась и под аплодисменты ребят крикнула:
— Добро пожаловать, дедушка Кочин!
Она и теперь решила его так называть. И очень удивилась, когда дед Кочин, взгромоздившись на табурет за верстаком, подозвал их, ее и учительницу, и, усадив, сказал:
— Рассказывай, товарищ Сагайдак, зачем пришла?
«Товарищ»… Одно слово — и нет детства. Нет деда Кочина, нет девочки Нины. Есть товарищ Кочин и товарищ Сагайдак, равные перед Родиной в борьбе за нее.