Лёшка
Шрифт:
Оставим Эгера в воронке и вернемся к Валерию Волкову. Никто не знал, что он поэт. А он был им. И в передышках между схватками сочинял стихи. Темой этих стихов была война. Она же подсказывала сюжеты. Один из них был такой. Окончилась война нашей, конечно, победой. Бойцы вспоминают минувшее, и один из них говорит другому:
Помнишь, как паучья лезла стерва, Как, злобея, мы бросали в бой До подхода главного резерва Жизнь свою, снаряд последний свой?Вместе с четверостишием рождается мысль о газете — своей, окопной. Он будет ее автором и редактором
…Для того чтобы летать, нужны крылья. Для того чтобы выпускать газету, нужна бумага. Увы, бумаги у Валерия было с гулькин нос. Да и ту вскоре пришлось пустить на письмо к матери. Написать письмо его надоумил капитан-кавалерист Гебаладзе, командир десятки. Не прямо — мол, напиши! — а иносказательно, размечтавшись при всех вслух.
— Эх, — вздохнул капитан, отряхиваясь после минометного обстрела, — кто тот герой, что внушит фрицам мысль о нашем множестве?
— О каком множестве? — не понял Валерий.
— Я знаю, о каком? — продувая усы, сказал капитан-кавалерист. — Взвод, рота, батальон! Чем больше, тем лучше.
— А, — догадался Валерий и расцвел оттого, что догадался. — Это чтобы они про нас так думали…
— Да, дорогой, да, — сказал капитан-кавалерист и от души похвалил Валерия. — Умный!.. Багратион!.. Пусть думают, что нас гора, а нас горсть. Гору одолеть — сила нужна. Вот и пусть копят силу. Чем больше копить будут, тем дольше мы продержимся. У войны каждый день на счету. Да не все с плюсом. Есть и с минусом. Мы день продержались — нам плюс. Они на день задержались — им минус. Чем больше минусов, тем дальше победа. А у нас наоборот, чем больше плюсов, тем ближе победа. Эх, кто тот герой, что внушит немцам мысль о нашем множестве?
— Я внушу, — задумчиво проговорил Валерий.
— Молодец!.. Багратион!.. — похвалил капитан-кавалерист, но надежды в глазах у него не было. Похвалил скорее всего за храбрость и за пионерскую готовность помочь.
А он пробрался из балки в погребок-блиндажик возле школы и сел сочинять письмо:
«Дорогой сыночек Валерий! Как я плачу и радуюсь, получив от тебя добрую весточку. Жив мой сыночек, соколочек, жив и такой мальчик-с-пальчик, а бьет таких больших гадов-фашистов! Бей сыночек, бей, а мы здесь, в тылу, поможем вам своим материнским трудом. Глаз не смыкаем, рукам покоя не даем, все гоним и гоним к вам на фронт мины и снаряды. А на снарядах пишем: «Гитлер капут!» А уж как я рада, что ты сын полка! И что твой полк на самой передовой бьет врага. Низкий материнский поклон всем твоим командирам: и командиру полка Федору Авксентьевичу, и комиссару Андрееву, и командиру батальона — запамятовала, какого номера, — Васнецову, и ротным всем командирам, и взводным, и тем, что при пушках, начальникам, и при «катюшах». Живется нам не сладко, но мы не горюем, потому что война, и нам не до жиру, а быть бы живу, чтобы победить врага. Горячо целую тебя, мой сыночек, соколочек. Твоя мама. Июль, год 1942-й».
Написал, посыпал написанное золой из печурки, сложенной здесь же, в погребке, и, пожелав письму попутного ветра, пополз в балку. От золы письмо вроде читаное-перечитаное.
Над балкой-окопом невидимкой ходил ветер и взад-вперед, то от нас к фашистам, то от фашистов к нам, гонял тучи пыли.
Ветер подул в сторону врага. Попутный ветер! Теперь не мешкай, Валерий! Вспомни, как гонял бумажных голубей. Изловчись, сунь письмо в ветряную щель «для почты» и пусть он, ветер, несет твой обман врагам. Чем черт не шутит, может быть, и поверят!
Валерий осторожно, как снежок, помял письмо и… И не успел подбросить. Где-то впереди него ухнула мина, и он, присев, спрятался под козырек фуражки, защищаясь от пыли, шумным водопадиком хлынувшей в балку. Но тут же, едва пыль осела, выглянул наружу и опешил: увидел, что над полем боя мечется стая белых голубей. Глаза, правда, тут же разглядели обман, и он узнал в голубях
Мина — за мину, и наши тоже послали «гостинец» в расположение врага. Дуэль на этом иссякла, а «голуби», покружив, приземлились. И тут, как табличка «Выход», в мозгу вспыхнуло: «Окопная правда»! Вот он на чем будет ее выпускать, на «голубях»!
Никто не ожидал от него такой прыти! Он, как пружина, вдруг распрямился и ящеркой выпрыгнул на край балки. Кажется, кто-то что-то крикнул, чтобы вернуть сорванца. Кажется, кто-то даже попытался ухватить его за сапожок. Но попробуй удержи ящерицу за хвост, поймай ветер в поле!
Ветер, гонявший по полю боя тучи пыли, скрыл его от глаз врага. Свои тоже вскоре потеряли его из виду, и он полз, держа солнце справа, чтобы не сбиться с пути и настичь «голубей» точно в том месте, которое он приметил заранее. Полз осторожно, как слепец, ощупывая землю.
Услышал крылоподобный мах мины и — кувырком в воронку. До чего же кстати она оказалась у него под носом! Мина, прошелестев, взорвалась где-то в стороне, и он выглянул, чтобы осмотреться… Прямо перед ним, как в сказке, торчала из земли живая голова. Он тут же понял свою ошибку: торчала из воронки, а не из земли, но все равно, как она могла сюда попасть? А он как? Как он, так и она. «Голова» — такой же, как и он, лазутчик. Вражеский лазутчик. А значит, разговор у него с ним может быть только один — кто кого? «Голова» старше его, а значит, и сильнее. И наверняка при оружии. Значит, сильнее вдвое. А потому как зло обрадовалась, увидев его, и глупый догадается, обрадовалась, как змея добыче. Ладно, пусть порадуется. Как бы не подавилась этой добычей, забыв о русской пословице: «На чужой каравай рот не разевай». Вспомнил о письме. Пошарил за пазухой и достал — вот оно! Теперь незачем ждать попутного ветра, раз есть «попутный» немец. Мина за мину. Сейчас наши пошлют ответную, и он, услышав ее, ускользнет из-под носа врага. Только бы не спешили, только бы дали время подготовиться. Долой обувку, долой пиджачишко, пусть все, что увидит «голова», наведет ее на мысль о поспешном бегстве. Письмо в кармашек пиджачишка, и он готов. Мина за мину, где она? Вот, слышно, летит. «Голова», услышав, наверное, зарылась носом в землю. А ему нельзя. Хоть и страшно, а нельзя. Чтобы спасти жизнь, он должен, как не раз до этого, рискнуть ею. И выскочить из воронки до того, как мина разорвется…
Лейтенант Карл Эгер сразу узнал мальчишку. Брови вразлет… Губы узелком… В лице больше нежности, чем строгости… Он! Конечно, не та добыча, о какой он мечтал. Зато легче будет взять. А это такое преимущество, каким не следует пренебрегать, когда рискуешь жизнью.
Мина пропела и ухнула, сорвав голос. Горизонт завалило пылью, и Карл Эгер, ловкий, как рысь, легко переметнулся из одной воронки в другую…
Вечер того же дня застал лейтенанта Эгера сидящим в блиндаже майора Бауэра, а Валерия Волкова лежащим перед строем друзей в балке-окопе.
Первый за ценные сведения о противнике получил благодарность, а второй за неоправданный риск, связанный с добычей писчебумажных принадлежностей, — выговор. Лейтенант Эгер, получив благодарность, был, конечно, в восторге, и — в который раз! — поздравил себя с везением. Еще бы, раздобыть такое письмо… «Сыночек, соколочек… низкий поклон твоим командирам…» И все командиры в письме как на ладони, от командира полка, до командира взвода. Да он бы на месте Бауэра за такое письмо… за такие ценные сведения о тех, кто держит против него оборону, не то что медали, Железного креста не пожалел! Впрочем, он не обидчивый, он подождет. Будут подвиги — а за ним дело не станет! — будут и кресты и чины. Хайль Гитлер!