Лесной бродяга (Обитатель лесов)
Шрифт:
— Не бойтесь ничего… я с вами!
Участники разыгравшейся сцены продолжали хранить молчание. Фабиан опустил голову в задумчивости, лицо его было так же бледно, как у осужденного. Розбуа с нарочитым бесстрастием наблюдал за происходящим. Хосе же не скрывал своего удовлетворения, однако был мрачен. И только Кучильо переполняла радость: он был готов пожертвовать чем угодно, взять на душу любой смертный грех, не говоря уже о привычном для него убийстве, лишь бы обогатиться.
«Черт побери! — думал авантюрист, беря из рук Хосе свой карабин и одновременно успокаивая дона Антонио доверительным жестом. — Вот случай, который и самого ариспского алькальда заставил бы лопнуть от злости, ибо ему пришлось бы даровать мне прощение! Я безнаказанно избавлюсь от опасного свидетеля благодаря чужой воле и руке Провидения!» И он подошел к дону Антонио.
Бледный, с блестящими от возбуждения глазами, испанец оставался неподвижен. Он так и не понял, будет ли Кучильо его спасителем или палачом, не сумев в смятении чувств разгадать подлую душонку этого проходимца. Он лишь сказал:
— Мне много лет назад было предсказано, что Бог покарает меня смертью в пустыне! Теперь исполняется это предсказание. Но Бог посылает мне еще высшее оскорбление — смерть от руки этого негодяя! Сеньор Фабиан, вам я прощаю: по-своему вы, может быть, и правы… но дай-то Бог, чтобы этот бандит не стал и для вас таким же роковым, как для вашего дяди!
В этот момент истошный крик, крик ужаса, изданный Кучильо, заглушил последние слова дона Антонио.
— К оружию! К оружию! — кричал он. — Индейцы!
Последовали мгновения общего замешательства: Фабиан, Красный Карабин и Хосе кинулись за своими ружьями; воспользовавшись этим, Кучильо ринулся на дона Антонио, который, выпрямясь во весь рост, окидывал взглядом окрестность, нигде не видя неприятеля, и два раза вонзил ему свой нож по рукоятку в горло.
Несчастный Медиана упал, обливаясь кровью. Дьявольская улыбка скользнула по губам Кучильо: дон Антонио унес с собой в могилу его тайну.
XV. СУД БОЖИЙ
Неожиданное убийство привело всех в негодование. Забыв, что бандит, в сущности, только ускорил приведение в исполнение произнесенного над графом де Медиана приговора, Фабиан накинулся на него.
— Несчастный! — крикнул он, замахиваясь на бандита прикладом ружья.
— Ну, ну, успокойтесь! — говорил Кучильо, отстраняясь от удара, тогда как Хосе, более склонный к некоторой снисходительности по отношению к убийце дона Антонио, его заклятого врага, кинулся между ними. — Вы горячитесь, как степной жеребенок, и при каждой возможности готовы боднуть, как молодой бычок. Индейцев нет и в помине; они теперь слишком заняты в другом месте! Это была просто маленькая военная хитрость с моей стороны, чтобы скорее оказать вам важную услугу, которой вы требовали от меня! Не будьте же неблагодарны!
— Что сделано, то сделано! — вмешался бывший карабинер. — Простить убийцу своей матери, дон Фабиан, — малодушие, а убить безоружного, беззащитного человека — преступление. С этим я должен согласиться, даже и после пяти лет тюрьмы и ссылки, а потому, как ни рассуждай, наш приятель Кучильо все же избавил нас от затруднительного решения этого вопроса. Теперь уж его дело разбираться со своей совестью. Что ты на это скажешь, Розбуа?
— С такими уликами, какие у нас имелись против него, любая судебная палата приговорила бы его к смертной казни! Индейцы по своим законам правосудия также не пощадили бы его. Сам Бог пощадил нас, не дав пролить кровь белого человека и единоверца. Вот почему и я, как ты, Хосе, говорю: да, это дело Кучильо, и спасибо ему, что он избавил нас от необходимости выступить в роли палачей.
— Господи! — сокрушенно воскликнул Фабиан. — Ведь я все-таки надеялся найти возможность простить его!
Между тем, окинув взглядом, полным холодной ненависти, бездыханное тело того, кто уже не мог выдать его тайны, Кучильо философски заметил:
— И что такое, в самом деле, жизнь человеческая? От каких пустяков зависит она? Ведь пятнадцать лет назад я остался жив лишь благодаря тому, что не нашлось поблизости какого-нибудь дерева!
Затем он обратился к Фабиану:
— Итак, я оказал вам серьезную услугу, и вам волей-неволей приходится, дон Тибурсио, признать себя моим должником! Вы не отказываетесь от данного слова?
— Нет, — презрительно уронил Фабиан, — цена крови сполна будет выплачена вам: берите все золото долины!
— В уме ли вы? — воскликнул испанец. — Этот проходимец убил бы его с радостью и задаром!
— Вы — Бог! — восхищенно воскликнул Кучильо. — И цените мою совестливость по справедливости. Как! Неужели все это золото мое?
— Все, все, до последней крупинки! — раздраженно сказал Фабиан. — Я не желаю иметь ничего общего с вами, даже золота!.. — И он сделал знак Кучильо, что тот может отправляться.
Бандит вместо того, чтобы пройти сквозь заросли хлопчатника, направился прямо к их скальному выступу, за которым в лощине была привязана его лошадь.
Спустя несколько минут, он вернулся уже без винтовки, неся с собою свое сарапе. Он отстранил сплетавшиеся между собою ветви, преграждавшие ход в Золотую долину, и вскоре скрылся из вида.
Стоявшее теперь в зените солнце заливало ослепительным светом и дробилось тысячами искр на золоте, рассеянном по дну долины. Дрожь пробежала по жилам Кучильо при виде этих несметных богатств.
С искрящимся взглядом, он походил на койота, попавшего в овчарню и останавливающегося в нерешительности, на какой жертве остановить свой выбор. Блуждающим взором пожирал он золотые самородки, рассыпанные у его ног. Еще немного — и он, кажется, стал бы кататься в этом золотоносном песке в порыве безумной радости.
Вскоре, однако, он овладел собой и, немного успокоившись, разостлал на песке свое сарапе. Видя полную невозможность унести все, он стал осматривать испытующим взором рассыпанные кругом сокровища, соображая, на чем именно остановить свой выбор.
Тем временем дон Педро Диас, расположившись на некотором расстоянии и внимательно следивший за всем происходившим, видел всю, до мельчайших подробностей, тяжелую сцену последних минут герцога д'Армады.
Он медленно поднялся со своего места и направился в сторону наших друзей, как бы с трудом передвигая ноги, мрачный, как Божия кара, орудием которой ему суждено было стать в самом близком будущем.
Подойдя ближе, он посмотрел полным невыразимого, глубокого горя взглядом на герцога д'Армаду и печально проговорил: