Лесной фронт. Дилогия
Шрифт:
Мысли начали путаться, перед глазами все мерцало. Я споткнулся о некстати подвернувшийся под ногу корень и упал. Кто-то подскочил и принялся меня поднимать. Перед глазами немного прояснилось. Я мутным взглядом осмотрел свой отряд, не узнавая лиц.
— Командир, ты ранен! — воскликнул кто-то.
— Не я один. — Голос больше походил на тихий, полузадушенный хрип.
— Антон сознание потерял, — донеслось до меня, и я провалился во тьму.
Не знаю, сколько я был без сознания. В себя пришел уже у телеги. Хотя рассвет ясно чувствовался, было еще темно — значит, времени прошло немного. Будь это уже следующая ночь, сильно сомневаюсь, что мы были бы еще живы и на свободе. В нос ударил резкий запах самогона. Левая рука полностью онемела. Я посмотрел на свое раненое плечо — оно было перемотано какой-то темной тряпкой, мокрой от крови и самогона, который, как я понял, кто-то использовал в качестве антисептика. Поднял голову. Рядом сидел Ян, прижимающий к правому боку еще одну окровавленную тряпку.
— Сильно зацепило? — слабым голосом спросил я.
Ян посмотрел на меня и улыбнулся:— Ничего, командир. Так, ребра чуть оцарапало.
— Очнулся? — К нам подошел Генрих. — Как себя чувствуешь?
— Как Антон? — вместо ответа, спросил я.
— Живой. Только без сознания. Он много крови потерял. Да и ты, командир, потерял не меньше.
Ну и слава богу. Пусть без сознания, но пока живой — есть надежда, что отряд все же не потерял бойца. Кстати, о бойцах.
— Семен и Филипп еще не вернулись?
— Нет, командир, — покачал головой Генрих.
Я вспомнил свои недавние мысли об оставшемся у нас времени. Похоже, наступил тот момент, когда приходится принимать решение, после которого чувствуешь себя последним подонком. Но принять это решение необходимо. Блин, на хрена мне это все надо? Был бы себе обычным бойцом, раз уж так попал. Мне бы не высовываться вообще, а тут взял на себя ответственность за людей. Не просто за людей — за их жизни! А сейчас придется… предать! Предать веру в меня как командира. Возможно, обречь на гибель Семена и Филиппа, если они, конечно, еще живы. Но это необходимо для того, чтобы спасти остальных шестерых. И теперь я должен отдать приказ бросить бойцов, оставшихся по моему приказу, чтобы прикрыть наш отход. Не дожидаться их возвращения. Может, они сейчас бегут через лес к месту сбора. И, придя сюда, не застанут никого. А возможно, лежат в том же кустарнике, из которого прикрывали наш отход… А нам в любом случае надо уйти как можно дальше от этого района. До того, как его полностью блокируют. Да и зачем блокировать? От нас с Антоном остался такой кровавый след, что достаточно одной собаки… или вообще без собак — иди себе по каплям крови, как по дороге! Почему? Почему это решение должен принимать я? Застонав, больше от душевной боли, чем от боли в раненом плече, я поднял на Генриха мутный взгляд:
— Грузите Антона на телегу, и уходим.
— А как же… — Вот и Алик отозвался, сука поганая! Из-за тебя все!
Я, с помощью Генриха, встал и, покачнувшись, ухватился за борт телеги. Похоже, не одного Антона придется везти.
— Уходим, — повторил я, глядя в глаза Генриху, пока тот не кивнул.
Повернувшись к Алику, я неуверенно подошел к нему и застыл, глядя на бойца. Желание дать ему в морду за тот выстрел в доме было огромным. Как минимум — дать в морду… «Но он же не виноват! — прошептал внутри голос, звучащий так грустно-грустно. — Он же не по своей воле пил, а поддерживая разыгранный тобой спектакль. Кто его знает, чем их кормили там, на лесопилке, и в каком состоянии его организм. А тут — выпить, пусть под закуску, стакан неслабого самогона. Нет, командир, это больше твоя вина…» Под моим взглядом Алик опустил глаза и, кажется, всхлипнул. Я молча хлопнул его по плечу здоровой рукой, отвернулся и залез на телегу.
— Поехали!
— Подождите! — Вслед за произнесенными тонким голоском словами из-за дерева выскочила давешняя девчушка. Я напрягся, припоминая ее… Лялька? Сирота, которая, по словам старосты, помогала им по хозяйству? — Подождите!
Девчушка остановилась у телеги и захлопала глазами.— Вы же партизаны, да? Возьмите меня с собой!
А в ответ — тишина. Все молчат и смотрят то на девочку, то на меня. А я просто не знаю, что сказать. Оглядевшись по сторонам в поисках помощи и не дождавшись ее, я снова посмотрел на девочку. И что с ней делать? Я только что потерял двух здоровых мужиков. А если этот ребенок погибнет в моем отряде? Я же вообще застрелюсь! Но времени на объяснения нет, а девчонка, похоже, настроена вполне серьезно. Не хватало мне еще истерики тут…
— Садись. — Я хлопнул по борту телеги. Пусть пока с нами покатается, а там, может, высадим ее на каком-нибудь хуторе.
Ляля, радостно улыбнувшись, легко запрыгнула в телегу и устроилась возле лежащего без сознания Антона. Я посмотрел на Генриха и, в ответ на его вопросительный взгляд, покачал головой.
— Куда идем? — только и спросил он.
— На север, — ответил я. — Где леса погуще.
Казик взял лошадь под уздцы, и мы двинулись. Впереди шли Славко и Алик, за ним вел лошадь Казик, потом — мы с Яном, бессознательным Антоном и девчонкой на телеге, а замыкал это подобие колонны Генрих. Шли медленно. Слишком медленно… Но быстрее не получалось. Телеге приходилось постоянно огибать деревья, густой кустарник и неровности почвы. Вдобавок ощутимо трясло. То и дело телега подпрыгивала на выступающих корнях и в ямках. При некоторых, особенно сильных толчках Антон начинал постанывать, но сразу снова затихал. Мне езда тоже не доставляла удовольствия. Приходилось крепко цепляться за борт здоровой рукой, чтобы не вылететь при особенно сильных толчках. И при этом беречь от резких движений раненую руку. Когда я во второй раз чуть не слетел с телеги, в голову начали закрадываться мысли, что идти пешком не так уж и плохо.
— Тебя Лялей звать? — Я решил, что раз уж девчонка едет рядом, то не грех воспользоваться случаем и расспросить ее — вдруг что-то знает.
— Лялей, — кивнула она, чуть не прикусив язык при очередном скачке телеги.
— Ты как нас нашла?
— Я, когда стрелять начали, за соседним домом пряталась. А потом немцы через двор побежали. А я как их увидела — сразу в лес. Там и пряталась, пока вы мимо не прошли. Потом за вами шла.
— Понятно. Значит, что в селе было, когда мы ушли, ты не видела?
Ляля замотала головой. Я лишь вздохнул. Была надежда, что девчонка может пролить свет на судьбу наших товарищей. Даже если бы она сказала, что видела, как Семена с Филиппом убили, стало бы хоть немного, но легче. Это означало бы, что я не предал… Не бросил их на произвол судьбы… Но надежды рассеялись.
— А за нами ты зачем увязалась? — немного помолчав, спросил я.
— А куда мне идти? — грустно ответила девочка. — Дядю Семена вы убили. Родственников никаких у меня нет. К кому я пойду? И в селе мне оставаться нельзя. Как дядя Семен меня к себе взял, так все меня гнать начали. Ребята, вон, крысой фашистской обзывали. Они же не знали, что я там спала на подстилке в сенях и из еды мне только кусок хлеба на день давали…
— Ладно, успокойся. — Я чувствовал, что еще чуть-чуть, и девчонка расплачется. — А родители твои где?
Вопрос, похоже, я задал неудачный. Ляля таки заплакала.— Отец на фронте, — всхлипывая, сказала она, — а маму бомбой убило, еще когда немцы только пришли.
Я вздохнул. И что здесь сказать? Куда мне ее? Остается надеяться только на то, что найдутся добрые люди, которые согласятся принять к себе эту сироту. Блин, ну не таскать же ребенка за собой по лесам и болотам! Кстати…
— Ян, здесь есть болото неподалеку?
— Есть, но до него — верст двадцать. — Ян повернулся ко мне. — Левее только взять надо.
Светало. Небо уже окрасилось розовым, и окружающий лес проступал все четче. Мы пересекли дорогу и, проехав пару минут по открытой местности, снова углубились в лес. Как далеко мы ушли? Вряд ли достаточно далеко, чтобы не опасаться преследования. Передвигаясь с такой скоростью, свободно вздохнуть можно будет только после обеда.
— Командир, — идущий в арьергарде Генрих догнал телегу и пошел рядом со мной, — повозку бросать надо.