Лесной фронт. Дилогия

Замковой Алексей Владимирович

Сразу на хутор мы решили не заходить. Даже не так — мы ничего не решали. Чисто автоматически, не сговариваясь, подкрались к хутору со стороны леса и залегли, наблюдая за происходящим там. Из кустов нам открывался прекрасный вид на небольшой, но ладный бревенчатый домик под двускатной, крытой дранкой крышей, скаты которой спускались до самой земли. Первой мыслью, которая пришла мне в голову, было то, что этот хутор идеально подошел бы в качестве декорации к какой-нибудь сказке. Например, «Маша и медведи». Просто идеальное жилище для медведей! Никакого забора вокруг дома не было. Дом просто стоял на небольшой полянке, а из леса в «озеро» утоптанной земли перед его дверью вливалась «река» дороги. Наша позиция располагалась напротив правого угла домика, и

отсюда просматривалась входная дверь и правая стена, а точнее — правый скат крыши. Сколоченная из толстых досок дверь дома была низкой — войти можно только пригнувшись. Крыльца перед ней не было — только невысокий порожек. Справа от двери виднелось небольшое окошко, больше похожее на бойницу. Вот, в принципе, и все, что мы разглядели в самом доме. Слева от дома, оставляя между ним и собой лишь небольшую дорожку, стоял большой сарай, который по размерам мог вполне конкурировать с самим жилищем. С другой стороны виднелся какой-то навес…

— Ян, обойди вокруг.

Когда Ян уполз, я вернулся к наблюдению. Никаких признаков жизни не видно. Стоит себе хутор, будто брошенный. Через подобие окна тоже, конечно, ничего не рассмотреть. Более того, я подумал, что даже не стоит пытаться заглядывать в это окно — моя голова тут же полностью перекроет поток света и подскажет каждому, кто есть в доме, что за ними наблюдают. И все же — есть кто дома или нет? Есть! Дверь открылась, и из дома вышел старик. Хорошо хоть — не медведь, подумал я и улыбнулся. Старик был низкого роста, крепкий. Седая, практически белая, лохматая шевелюра, такая же белая борода. Из одежды на нем были серая рубаха до колен, штаны и… снова лапти? Никогда не думал, что в середине XX века эта обувь еще пользовалась такой популярностью! А ведь это уже второй «лапотник», встреченный мной за последние несколько дней.

Старик исчез за углом с противоположной стороны дома, и снова хутор принял нежилой вид. Я продолжал наблюдать. Старик вернулся через пару минут, неся деревянное ведро. Снова скрылся в доме. А еще через несколько минут появился Ян.

— Никого, — коротко сообщил он. — Позади дома колодец, поленница и все.

Я кивнул. Мы продолжали наблюдать еще около часа. Два раза появлялся тот же старик, но оба раза он отлучался из дома не более чем на несколько минут. В конце концов лежать в кустах совсем надоело.

— Следи за домом. Если что — стреляй.

Ян кивнул и удобнее устроил перед собой карабин, а я отполз назад в лес и, поднявшись, пошел к дороге. Не доходя до хутора, осмотрел свою одежду. Непрезентабельно. Разгрузка из мешковины, окровавленная порванная рубашка, драные штаны… И перебинтованная рука. Кто такого пустит в дом? Да мне в таком виде даже не откроют! Я кое-как попытался привести свой внешний вид в хоть какое-то подобие порядка. С одеждой, конечно, ничего не поделаешь. Даже возвратиться и одолжить что-то из одежды у Яна не имеет смысла — его одежда выглядит не лучше. Единственное, что я смог сделать, — это снять разгрузку (из-за раненой руки процедура была очень неудобной и болезненной) и спрятать ее в ближайших кустах, снять с ремня штык-нож, который я, немного подумав, засунул в сапог, стараясь пристроить его так, чтобы не сильно мешал при ходьбе, и, выпустив немного рубашку, прикрыть пистолет за поясом. Снова оценил свой внешний вид — из лесного разбойника я превратился в более или менее мирно выглядящего бомжа.

— Есть кто дома? — Я постучал в дверь.

Вблизи хутор выглядел немного похуже чем издалека. Бревна, из которых он состоял, растрескались. Кое-где между ними образовались широкие щели, которые, впрочем, были аккуратно заткнуты мхом. Дверь оказалась сколоченной из неструганых досок, которые соединялись двумя поржавевшими железными полосами. Окошко вместо стекла было затянуто чем-то мутным, полупрозрачным — бычий пузырь, что ли? Хотя, а что я ожидал увидеть? Новенький коттедж?

На мой стук никто не отозвался. Я снова постучал. И, подождав, еще раз.

— Шо

надо? — в конце концов раздался из-за двери скрипучий голос.

— Открывай, хозяин! Разговор есть.

Дверь открылась, когда я уже стал сомневаться, что когда-нибудь этого дождусь.

— А хто тебе сказал, шо у меня к тебе разговор есть? — Тот самый старик, которого я уже видел, сделал особое ударение на слове «меня».

Вблизи, в отличие от дома, хозяин выглядел гораздо лучше, чем издалека. Не такой уж он и старик, собственно… Да, седой. Но при этом лицо его было каким-то… молодым? Нет, я не хочу сказать, что заподозрил хозяина в каком-то маскараде — волосы и борода были его собственными, а не накладными. Просто выражение лица, глаза… Будто это лицо, сняв с человека лет на двадцать моложе, наклеили на старика… И осанка тоже. Стоял он ровно, ничего не опасаясь. Самое подходящее слово — «беззаботно». Будто и не идет вокруг война, и не стучится в дверь его дома, находящегося глубоко на оккупированной территории, непонятный мужик бомжеватого вида.

— Максим Сигизмундович сказал, — ответил я. — Очень рекомендовал мне к вам зайти.

— Какой такой Сигизмундович? — Несмотря на вопрос, по глазам хозяина я понял, что наш врач ему знаком.

— Врач из Тучина. — Я припомнил разговор с доктором. — Он просил передать, что печень находится справа.

Хозяин продолжал разглядывать меня еще несколько мгновений, потом внимательно осмотрел окрестности и наконец посторонился:

— Ну, тогда заходь, раз пришел.

Я вошел в дом. Темно. Света, проникавшего через то подобие окна, хватало только на то, чтобы разглядеть контуры обстановки, и ни на что более. Небольшой стол, лавка… У дальней стены — печь… Я проморгался, стараясь побыстрее привыкнуть к темноте. Сзади скрипнула, закрываясь, дверь. Я начал оборачиваться к хозяину, но не успел. Сильный удар в затылок сбил меня с ног. Последнее, что я запомнил, — резкая боль в раненом плече, которым я ударился, падая на пол.

Кто-то легонько похлопывал меня по щекам. Сознание щелчком вернулось, и звенящую пустоту сменили звуки окружающего — скрипы, шорохи, негромкий шепот…

— Может, воды на него вылить? — послышался незнакомый голос.

— Смотри, вроде пошевелился! — перебил говорящего другой. Этот голос показался смутно знакомым.

Я застонал и приоткрыл глаза.

— Смотри, точно очнулся!

Надо мной висело какое-то расплывчатое пятно, которое, по мере того как взгляд фокусировался, постепенно приобретало черты человеческого лица. Смутно знакомые черты…

— Командир, ты как? — спросило лицо.

Память возвращалась обрывками. Чего это я тут валяюсь? И где это «тут»? Скрип двери за спиной… «Лапотник» со слишком молодым для его седой головы и длинной бороды лицом… Боль в руке… Блин, рука-то как ноет! Вернуться, что ли, обратно — во тьму бессознательности?

— Командир…

Чего же он пристал ко мне? И вообще, кто это? Лохматые черные волосы, впрочем, видны попытки их причесать… Небольшие усики, темная курчавая бородка… И горящие глаза. На месте нависшего надо мной лица вдруг оказалось другое — аккуратно причесанные волосы, гладкий подбородок… «Хватит драпать! — послышалось мне. — Мы на своей земле…» Селиванов?!!

— Это я — Сергей. Командир, ты меня узнаешь?

— Се… Селиванов? — простонал я. — Какого черта ты здесь делаешь?

Окончательно придя в себя, я попытался приподняться. Меня бережно подняли и, поддерживая под руки, усадили на лавку. Я затряс головой. Кто же это меня так приложил? В комнате, кроме меня и Селиванова, оказалось пять человек, среди которых я нашел еще двоих знакомцев. Вот сидит Курдаков, с ним мы лежали под танком и наблюдали за мостом, который нам предстояло вскоре взорвать. А вон тот, длинный, в углу — один из бойцов, ушедших с группой Селиванова к мосту возле Тучина. Как его звали? Карелин вроде… Точно, Афоня Карелин! Остальных вроде бы не знаю. Кроме старика…