Лесной фронт. Дилогия
Шрифт:
— Может, дрезину захватим? — предложил я, впервые увидев ее. — Переоденемся в немцев, откроем огонь, когда окажемся на станции. А остальные…
— А кто поедет? — не дослушав, перебил Пантелеев. — Во-первых, тех, кто будет на дрезине, перебьют за десять секунд. А во-вторых, остальные за это время добежать до станции не успеют. Да и пулеметы на дрезину никто разворачивать не будет — хватит и патрулей.
— А если взрывчаткой дрезину нагрузить? — Я задумался и покачал головой. — Нет, взрывчатки не хватит.
И еще одни сутки прошли зря. Лично я все это время, наблюдая за станцией, мечтал только о двух вещах — согреться и о бронепоезде. Однако бронепоезд к нам на помощь
На третий день погода испортилась. Небо затянуло черными тучами так, что стало непонятно — день сейчас или уже сумерки. Пошел мелкий, но густой дождь, превратившийся вскоре в ливень. Нет, решил я, засиделись мы уже здесь. Еще чуть-чуть, и ревматизм с радикулитом мне обеспечены. Или загнусь быстро — от воспаления легких. А станция так и дразнит нас, просматривающаяся как на ладони, но остающаяся неприступной. Блин, сейчас бы хоть пушку какую-нибудь…
Оставив бойца наблюдать за станцией, мы с Пантелеевым вернулись к остальным, ожидающим нас глубже в лесу. Придя в лагерь, я наскоро перекусил четвертью банки тушенки и собрал совет командиров.
— Слишком долго мы здесь сидим, — начал я, когда к нам с Пантелеевым присоединился командир второго взвода — Сижуцкий. — Надо что-то решать, а то нас или обнаружат, или замерзнем здесь к чертям собачьим.
— А если все ж таки в лоб напасть? — предложил Сижуцкий. — Ночью. С неба льет как из ведра — немцы костры не запалят. А мы по темноте…
— Точно! А шум от дождя скроет шум от нашего передвижения. — Пантелеев прямо воспрянул духом.
Только мне вдруг стало грустно. Почему я до такого не додумался? Слишком увлекся сказочными идеями — даже хотел предложить-таки захватить дрезину, оборудовать на ней из бревен огневую точку… А все ведь просто — дождаться подходящей погоды!
— Надо выяснить сектора обстрела пулеметных точек, — принялся я развивать идею Сижуцкого. — Если позиция крайнего пулемета не простреливается соседними, то отправим туда нескольких бойцов. Пусть они тихонько уберут расчет, а потом и мы так же тихо подойдем. Тогда сможем атаковать остальные пулеметные точки с фланга и те, которые по другую сторону насыпи, — с тыла.
— А если мины? — предположил Пантелеев.
— Пойдем по железнодорожному полотну. Его вряд ли минировали, а ночью там никто не ездит. У пулеметов стоят по три человека. Думаю, если пошлем человек пять, то хватит с запасом. Когда разберутся с пулеметчиками — пусть подадут какой-нибудь сигнал.
— А патрули? — спросил Сижуцкий.
— Подгадают момент, когда патруля рядом не будет, и нападут на пулемет. А потом разберутся и с патрулем. А какие еще варианты?
Остаток дня мы потратили на вылизывание плана. В итоге получилось рискованно, но хотя бы правдоподобно. Шансы на успех я оценил бы довольно высоко. По крайней мере, по сравнению с шансами варианта с захватом дрезины. Лишь бы дождь не закончился.
После полуночи мы уже лежали на рельсах и железнодорожной насыпи, меньше чем в двадцати метрах от крайней точки маршрута патрулей, и наблюдали, как пять бойцов медленно ползут вперед — к пулеметной точке. Напряжение, овладевшее нами, достигло пика, когда пелена дождя окончательно скрыла их из виду. Заметят или нет? Каждую секунду я жду выстрела, означающего, что наших ребят заметили, что теперь придется либо вступать в бой на ужасно невыгодной для нас позиции, стараясь прикрыть отход бойцов, либо уносить отсюда поскорее ноги. Блин, чего же они тянут-то… Умом я понимаю, что с того момента, когда я перестал видеть нашу передовую группу, прошла всего минута-две,
— Долго они что-то, — шепнул лежащий рядом Пантелеев.
— Стрельбы нет — значит, все нормально, — успокоил я его.
— Может, следом поползем? — предложил кто-то из бойцов.
Бах! Еле заметная сквозь дождь вспышка резанула глаза так, словно рядом со мной сверкнула молния. Твою мать!!! Сглазил! Я выругался и перевел затвор автомата из предохранительного в боевое положение. Может, не заметят? Секунды тишины растянулись до бесконечности. Блин, что там произошло? Заметили наших пулеметчики? Или наткнулись на патруль? Сердце забилось чуть спокойнее. Неужели пронесло? Пять секунд… десять… пятнадцать… Вспышка молнии на миг выхватила из тьмы окружающее, а чуть припозднившийся грохот грома ударил по ушам, заглушив все вокруг. Я чуть приподнялся, вглядываясь в пелену дождя. Что я надеюсь увидеть? Не знаю, но просто лежать на месте я уже не в состоянии. Слава богу, все тихо… Новая вспышка резанула по глазам. Не молния — выстрел! И еще выстрел. Ночь взорвалась стрельбой, и эхом щелчкам выстрелов зазвенел сигнал тревоги — кто-то со всей дури лупит то ли в колокол, то ли по подвешенному рельсу. А в голове крутится лишь одно — мать, мать, мать…
Не успел я раскрыть рот, как Сижуцкий вскочил и выстрелил из карабина на одну из вспышек.
— Вперед! — заорал он и, стреляя на ходу, ринулся к станции.
— Куда, мать твою! — Пантелеев протянул руку в бесплодной попытке схватить второго взводного, но тот уже слишком далеко. Да и добрая половина бойцов, лежавших возле нас, последовала примеру Сижуцкого. Пантелееву не оставалось ничего иного, как тоже вскочить и броситься за ними. Вслед побежали и остальные бойцы.
— Дебилы! — взвыл я и тут же вжался лицом в мокрые камни железнодорожной насыпи. Над головой густо защебетали пули, а в беспорядочную дробь винтовочных выстрелов вплелся стрекот пулемета.
Блин, ну куда? Куда они побежали? Ясно же, что операция уже провалена! Не знаю, что случилось у тех пятерых, которые должны были тихо убрать пулеметный расчет и патруль, давая нам скрытно подобраться к противнику вплотную, но, выдав себя, они разворошили весь улей. Еще и Сижуцкий — чуть ли «ура!» не кричит. И сколько людей мы потеряем в этой атаке? Немцы себе могут позволить такие потери — их много. А нас?
За подобными мыслями я заметил, что и сам бегу по направлению к станции, только когда споткнулся обо что-то и снова растянулся во весь рост на земле. Впереди продолжается фейерверк выстрелов. Огненным шаром разорвалась граната. Я поймал в прицел цветок пламени, распустившийся на конце пулеметного ствола, и дал очередь на пять патронов. Никакого результата — пулемет продолжает плеваться свинцом. В метре от меня пуля звонко ударила в рельс и с визгом отрикошетила куда-то в сторону… Мать-мать-мать… Мать!
Пантелеева я нашел за бруствером из мешков с песком, который раньше ограждал пулеметную точку противника. Нашел живого, хотя, учитывая количество тел наших бойцов, так и не успевших добежать до укрытия, уже не особо надеялся. Взводный лежит у немецкого пулемета МГ, развернутого в сторону станции, и, матерясь, шлет очередь за очередью в темноту. Из пулемета он бьет сам — без второго номера — и ленту все время клинит. В перерывах, когда он поправляет ленту, слышно слабое шипение дождевых капель на раскаленном стволе МГ и небольшое облачко пара, окутывающее его.