Лесной исчезнувший мир. Очерки петербургского предместья
Шрифт:
Зимой рано темнело, зажигались фонари – ряд деревянных столбов вдоль всего проспекта с лампочками под шляпами эмалированных плафонов. На искрящийся снег они отбрасывали круги желтого электрического света, а если прищурить глаза и покачать головой, то увидишь бесконечный ряд маятников из длинных золотых метелок.
Середина 1950-х: моя мама, М.Л. Кравченко, на зимнем Старо-Парголовском проспекте. Прошло почти 20 лет, а проспект все так же пустынен.
Помню, как однажды, когда мама вела меня вечером из детского сада, мы увидели в свете этих фонарей на самой середине проспекта девочку на коньках. Она лихо раскатывала то с правой, то с левой ноги, а вокруг – никого, только зимняя вечерняя сказка. Я узнала ее. Это была Нонка Кареткина, которая еще в прошлом году тоже ходила в детский сад, а теперь уже училась в первом классе. Жила она на Воронцовом, за Яшумовым. Тоненькая девочка с льняными, круто вьющимися короткими волосами, она и в детском саду отличалась своим отчаянным мальчишеским нравом. Почему-то эта зимняя картина врезалась мне в память на всю жизнь. Это был 1938 год.
В центре же самой первой картины моего детства, от которой я веду отсчет памяти и о самой себе, был маленький, простенький сиреневый цветочек, что-то вроде вьюнка, который прятался в траве запущенной клумбы чужого сада. Помню мгновенно охватившую меня неодолимость стремления – и вот уже цветочек на оборванном стебельке в моем кулачке.
Как только я выбежала за калитку, на меня налетели какие-то взрослые и стали очень ругать. Не помню, мои это были или нет. Может быть, и ругали-то не всерьез, имелось тогда такое обыкновение, в том числе и у моих, еще очень молодых, дядей – подтрунить над малышом. Но в тот момент я впервые испытала целый всплеск новых для меня чувств: вины, обиды, удивления жестокостью взрослых и их, так грубо проявленной, властью надо мной. Я знала, что совершила неразрешенное, что поступила против установленных правил, но тогда же инстинктом младенчества я поняла – желания могут быть сильнее запретов. Мне тем летом, по-видимому, шел третий год, потому что эпопею «Челюскина» – капитан Воронин, Отто Юльевич Шмидт, девочка Карина, которая родилась на льдине, – я помню уже хорошо, а это случилось зимой 1934-го, когда мне было уже три с половиной.
Переулок фантастики
В детский сад я пошла осенью 1935 года, и с тех пор география моей среды обитания значительно расширилась и в жизнь вошло понятие «дорога». Детский сад был в Клубе ученых (Дом ученых в Лесном). Его организовали для детей преподавателей Политехнического института, но меня туда приняли, потому что мой папа вел в Клубе драматический кружок.
На дорогу от нашего дома до детского сада уходило примерно полчаса. Через парк Турчиновича мы выходили к Старо-Парголовскому, на пересечение его с Яшумовым и Малой Объездной. Здесь с нашей стороны стоял одноэтажный, приземистый деревянный дом, в котором был наш ближайший продуктовый магазин. Витрины его видятся мне и сейчас, в нем продавалось все: и гастрономия, и крупы, и овощи. В белых эмалированных ванночках под стеклом лежали селедка, миноги, красная и черная икра, топленое масло, огурцы, кислая капуста, клюква.
Мы переходили проспект и шли по Яшумову переулку (теперь улица Курчатова), по левой его стороне, где стояло несколько двухэтажных деревянных домов. С правой стороны домов почти не было, там отходил Пустой переулок (ул. Шателена), за ним шел сосновый лесок. Потом на этой стороне появилось светлое двухэтажное здание музыкальной школы (в 1945 году оно отошло к Институту постоянного тока).
Окончание строительства циклотрона Физико-технического института. Фото весны 1941 г., из фондов музея истории ФТИ
На самом повороте Яшумова справа и слева были глубокие овраги. С левой стороны – круглый и пустой овраг, похожий скорее на котлован, зимой с его крутых откосов ребята катались на лыжах и санках. За ним виднелось несколько причудливой формы домишек, с какими-то мезонинами, башенками и чердачками, они принадлежали уже Воронцову переулку. В одном из них как раз и жила Нонна Кареткина из нашего детского сада. Там же стоял дом известной до революции детской писательницы Клавдии Лукашевич, но ее самой в нем давно уже не было.
С другой стороны переулка, в зажиме его поворота, на дне оврага притаились теплицы, зимними вечерами там загадочно и тускло горел желтоватый свет. За оврагом начиналась территория Физико-технического института. К началу 1940-х годов на ней уже возвышался купол циклотрона.
Почти вся противоположная сторона Яшумова переулка за поворотом тоже представляла собой индустриальный пейзаж. В этом было что-то волшебное: как раз на середине переулка вы вместе с ним поворачивали направо и перед вами открывался совершенно другой мир. Привычный Лесной с его дачками, палисадниками и верандочками внезапно исчезал, а взору открывался какой-то новый, грандиозный и непостижимый мир, теперь я бы сказала – что-то из области научной фантастики.
Мы вступали в этот мир и проходили сквозь него, и неизбежно на этом участке пути возникало какое-то радостное и приподнятое чувство. Здесь нам было интересно. Чувствовалось, что везде вокруг совершается, пусть и невидимая и неведомая нам, но очень важная работа. Мы, малыши середины 1930-х годов, конечно, не могли тогда знать и понимать, что, проходя здесь каждый день по пути в детский сад, мы становились современниками и свидетелями рождения первого в нашей стране наукограда. Более того, мы оказались его ровесниками!
На наших глазах возводились корпуса «Позитрона» (тогда – НИИ-34) и поднялось четырехэтажное здание НИИ постоянного тока. Его светло-серый квадрат фасада казался сошедшим прямо с чертежной доски: от середины до краев проведены линейкой полоски сплошных окон, между ними стеклянная вертикаль, внизу под ней четкий ряд ступеней центральной лестницы, циркулем – по обе стороны от нее – круглые окна, похожие на два огромных иллюминатора, и опять по линейке, в обе стороны от крыльца и по всему фасаду, две черты пристенного газона.
Цветы там почти никогда не росли, но зато верхняя часть поребрика примерно в полуметре от земли образовывала ровную, как будто специально выложенную плитками дорожку. Какое же удовольствие было для нас, малышей, которых еще водили за руку, вскочить на этот поребрик, пробежать по всей его длине, потом чуть-чуть посидеть в чаше иллюминатора, сползти на ступени крыльца и затем, в обратном порядке, повторить все это на втором крыле фасада. Это был наш ритуал, игра, поджидавшая нас на середине пути. Жаль, этого газона давно уже нет. Само же здание – образец конструктивизма – существует и по сей день. Но без газона, без одной, казалось бы, незначительной детали, и все здание уже не то, оно смотрится ординарным и плоским, и оборвалась моя живая связь с ним[17].